Что делать с Криницким? Он старший по званию. Но назначить его можно только театральным репортером. А зачем нам такой? Театры, клубы только-только начинают дышать.
— Как, по вашему мнению, используем новых товарищей? Что думаете о Криницком?
— Он из них наиболее образованный, начитанный, — поспешил с ответом Викентий Соколов, — отдел культуры, например, подойдет.
— На меня он не произвел такого неотразимого впечатления. Для начала назначим репортером в отдел информации.
— Не согласится.
— Настоящий журналист тот, кто зуд в пальцах чувствует. Такой меньше всего станет о карьере размышлять.
Вспомнилось, как главный редактор «Красного знамени», когда меня направили туда для работы, спросил:
— Что вы чувствовали, когда открывали дверь редакции?
Не задумываясь, я ответил: — Священный трепет.
Главный рассмеялся: мол, будешь журналистом, мыслишь штампами.
Маркевич предложили работу в отделе писем. Она испугалась, попыталась отказаться:
— Что вы! Не справлюсь. Лучше назначьте технической секретаршей, пока освоюсь с работой редакции…
Рындин воспринял свое назначение в отдел промышленности, как должное. Криницкий удивленно поднял брови:
— Репортером в отдел информации? Писать трехстрочные заметки. Признаться, я рассчитывал…
— Стать заведующим отделом, — подсказал я.
— Нет! Очеркистом, рецензентом.
— Репортеру всегда с руки написать очерк, рецензию, конечно, если он на это способен. Не каждая зенитная батарея без промаха попадала во вражеские самолеты.
— Я вас понял. Буду репортером, — Криницкий мило улыбнулся и, прищелкнув каблуками, попрощался.
Нашего полку прибыло. Посмотрим, как это отразится на газете. Во всяком случае, пока у нас нет времени открывать школу будущих журналистов.
3
Так стучала в дверь только Ольга Разина. Короткий удар и пауза, словно прислушивается, снова удар.
— Входите.
— Я не одна, Пал Петрович. Знакомьтесь, мой муж. Разин радушно улыбнулся: — Рад познакомиться. Жена все уши прожужжала, расхваливая вас…
Я смутился и не сразу нашелся, что ответить на этот комплимент.
— Как доехали?
— Не дорога, а слезы. Поезд еле-еле ползет…
— Я рассчитывал, что жена этим же эшелоном приедет, но увы…
— Теперь поезда часто будут ходить…
Поговорили о положении на фронтах, московских новостях, делах принеманских… Неожиданно Разин пригласил меня к себе сыграть партию в преферанс.
— Рада душа в рай, — развел я руками, — но… надо идти в типографию.
— Что ж, такая ваша работа, — согласился Разин, — никогда своим временем не располагаете. Не состоится партия в преферанс — пойду в кино. Как думаешь, Оленька, достанем билеты?
— Наверное.
— Прояви журналистскую смекалку, организуй билетики.
— Попробую.
Как только Ольга вышла, Разин обнял меня за плечи, доверительно сказал:
— Дорогой Павел Петрович, как же вы могли так опрометчиво поступить?
Я почувствовал, как мурашки у меня пробежали по спине.
— Что вы имеете в виду? — я подумал, что Разин каким-то особым чутьем догадался, что мне нравится его жена. В конце-концов нравится — это еще ничего не значит. Я не давал никаких поводов… Но гость неожиданно стал расспрашивать об ошибке, которая чуть не попала в газету. Он продолжал выдерживать дружелюбный тон, но не трудно было догадаться, что именно этот разговор и служил целью прихода Разина. Не случайно он спровадил Ольгу за билетами в кино. Чем дальше, тем все больше вопросы Разина стали походить на вопросы следователя. Я в конце концов не выдержал и спросил:
— Это что, допрос? Но ведь вы не в прокуратуре теперь работаете.
— Жаль. Вы меня неправильно поняли. Я считал своим долгом вас предостеречь. Кстати, как фамилия этого печатника?
— Не знаю.
— Вот видите, даже фамилии не знаете, а вольно или невольно взяли его под свое крылышко…
Не знаю, сколько бы времени продолжался этот поучительный разговор, если бы не вернулась Ольга:
— Пойдем смотреть «В шесть часов вечера после войны»…
— «После войны» — так после войны, — сказал Разин. — А мы здесь с твоим шефом мило провели время, по душам поговорили, — он многозначительно подмигнул, — жалею, что не удалось вас затащить к себе на преферанс, но в другой раз не выкрутитесь… Рад, от души рад был познакомиться.
1
— Прошу прощения, к вам жена приехала, — извозчик похлопал кнутом по голенищам порыжевших сапог.
Я вскочил с постели, торопливо стал наматывать портянки.
Томка восседала на узлах, чемоданах, домашнем, скарбе, которым была загружена пролетка. Ни дать ни взять — персонаж из «Сорочинской ярмарки».
— Томочка, ты?
— Как видишь. Не ждал?
Этот саркастический тон плюс холодный взгляд мне хорошо известны. Обиделась. Но по какому поводу?
— Почему не прислала телеграмму? Я бы встретил.
— Другие своих жен встречали…
— Но позволь…
— Разгружай вещи, мне надоело сидеть на этом барахле.
Я назвал извозчику адрес жилого дома обкома партии, в котором ночевал первую ночь. Более двух недель у меня в кармане лежал ордер на квартиру в этом доме. Я уже успел ее меблировать. Из недавно ликвидированного военного госпиталя привез железную койку. По наряду горсовета выписал из ломбарда (там собирали бесхозное имущество из квартир людей, бежавших с немцами) шкаф, буфет, этажерку, кресло и два стула. Обеденный стол мне притащил из сарая дворник Казимир. Это стоило литр водки.
Вещи разгружены. Тамара ходит из комнаты в комнату, восторгается: «смотри, какая плита», «А это что? Душ? Первый раз такой вижу», «О, и балкон! А ты о нем ничего не писал», «А это что, газовая плита? Неужели здесь есть газовая плита? А я взяла примус».
— Молодец, примус пригодится.
Я целую курносый нос Тамары. Все-таки я чертовски по ней соскучился. Я люблю Томку и за то, что она не умеет долго сердиться. Так не первый раз — надует губы, не подступись, а приласкал — и отошла: снова улыбается. Мне хочется узнать, почему она не прислала телеграмму, но задавать вопрос не решаюсь, чтобы снова не набежала туча.
В дверь грохнули кулаком. Вот черт — уже и гости. Пришли Урюпин и Соколов. Викентий на правах старого знакомого обнял Тамару: «Ах, ох, как рад встрече». Тамара, очевидно, старается вспомнить, где и когда с ним встречалась. Скорей всего, в Иркутске они не были даже знакомы. Тамара работала в молодежной газете, а Викентий в «Восточносибирской правде». Редакции помещались на разных этажах. Натиск Соколова Тамара выдерживает стойко.
Я подмигнул жене — пора приступить к обязанностям хозяйки.
— Я сейчас, — заспешила Тамара. — Только я не вошла в курс дела. Павочка, накрывай стол.
Урюпин деловито осведомился, кто дежурит по номеру. Мне хотелось эту ночь побыть дома, предложил, чтобы номер подписал Платов — все-таки он заведует основным отделом.
Из кухни вкусно запахло жареной на постном масле картошкой. Викентий потирает ладони:
— Это уже настоящая жизнь. Первая редакционная семья в сборе. Скоро и к другим жены приедут.
Виктор, не ожидая других, налил в рюмку коньяк и залпом выпил:
— Уютные гнездышки вьют пташки божьи. Ну, вейте, вейте! А я пойду дежурить.
— Что с тобой, Виктор? Не заболел ли?
— Все в ажуре. Я пошел. Кстати, — Урюпин засунул руки в карман широченного клеша, достал кошелек, — вот талоны на водку. Вручаю тебе на хранение. От греха подальше. На коленях просить стану — не давай.
Я пожал плечами. Из кухни пришла Тамара, начала упрашивать Виктора остаться. Тот отрицательно покачал головой — не могу, дела.
— А у меня к вам тоже дело. — Тамара вынула из сумочки бумагу, — вот направление из ЦК ВКП(б) к вам в редакцию. Речь шла об отделе писем.
— Ты была у Беркутова? — спросил я.
— Была, а что! — вызовом ответила Тамара.
— А то, что мы тебя не возьмем на работу. Не станем в редакции разводить семейственность. И в отделе писем у нас уже есть человек.
— Маркевич — литсотрудник отдела писем, — уточнил Соколов.
— Я с этим направлением пойду в обком партии. Вы что-нибудь слышали, товарищ редактор, о демократическом централизме?
— Растем и крепнем, — буркнул Урюпин. — Вопрос можно считать решенным. Приказ о назначении Тамары Васильевны Ткаченко заведующей отделом сегодня же будет подписан мной лично. Как редактор считает, может ли его заместитель подписать приказ?
— Если он имеет право подписывать газету, которую читают десятки тысяч человек, то бумажку, которую прочтет двадцать человек, — тем более.
Едва за Виктором Антоновичем закрылась дверь, Соколов спросил:
