— Ты это к чему все, Пивоваров?
— Да вот вы, к примеру, меня при всех бойцах унизили. Отремонтировал орудие, пожелал покрасить для красоты, а вы мне при всем расчете: маляр!
— Ну, извини.
— Я вам тогда глубокомысленно сказал: солдат, он тоже рабочий, он любит, чтобы станок или все равно орудие красоту имело. Аккуратнее тогда человек за ним работает. И по нынешней обстановке стреляет прицельнее. А вы меня за это при всем расчете обозвали. Неправильно!
Начальник боепитания, младший воентехник Вильман, пожилой, солидный, в очках с дужкой, обмотанной ваткой, являлся на огневые позиции в самый разгар боя и требовал:
— Прошу всех стреляные гильзы сдавать. Цветной металл — ценность. Ваша батарея отстает по сдаче металлолома.
— Вы что, хотите, чтобы нам орудия подбивали?
— Но вы же и у них там что–то подбиваете! Пошлите разведчиков, пусть сюда доставят. — И кричал сердито: — Подумаешь! Наступление! А позади вас что? Бывшее поле боя. Это же целая свалка металла! Пожалуйста, продвигайтесь на новую позицию, но что у них наломали, соберите в кучу. Цветные металлы отдельно, черные — отдельно.
На складе у Вильмаиа царили порядок, чистота. Выдавая новый ствол для пулемета и рассматривая на свет старый, он страдальчески морщился. Глядя в ствол, как в подзорную трубу, упрекал:
— Еще недельку могли бы пострелять. И не такая уж степень амортизации, чтобы получать немедленно новый.
Выдавая взрыватели для гранат, каждый раз предупреждал:
— Попрошу только в самый последний момент разворачивать из промасленной бумаги: она оберегает от сырости.
Спрашивал безнадежно:
— А тару от снарядов опять не вернули? Ну сколько бой длится? Ну час, два. Ну сутки же, наконец! А остальное время? Надо, товарищи, порядок соблюдать. Нельзя оправдывать войной пренебрежение к материальным ценностям.
Вильман пробовал даже навязать пулеметчикам коробки, чтобы они подставляли их к пулеметам и туда падали стреляные гильзы.
Он являлся на совещание, где происходил разбор боевой операции, и в конце совещания просил слова.
— Извиняюсь, — говорил он, поднимая на лоб очки и глядя в записную книжку. — Я, конечно, не Суворов, но должен обратить внимание на следующее…
Далее он зачитывал целый обличительный список. В нем упоминались и обнаруженные брошенными на поле боя боеприпасы, и многое другое. Он даже предъявлял вещественное доказательство — найденный им лом–лапу.
— Это что же, инструмент или бутафория? — спрашивал он запальчиво. — Так нельзя, товарищи. Воевать нужно хозяйственно!
Заполучить такого вот Вильмана к себе на стройку в качестве хозяйственного десятника разве не находка для руководителя?
И в конце концов отдел кадров отыскал для Балуева и Вильмана.
Чтобы не быть заподозренным в подхалимаже, я должен оговориться: среди хозяйственников попадаются граждане, не соответствующие назначению не только по своим деловым, но и по душевным качествам.
Мне кажется, я даже убежден, что самый важный и ответственный момент в жизни человека — это когда он вдруг обретает право власти, право командовать другим человеком. И это — высшее испытание. Пройти его может далеко не всякий.
У меня были знакомые, которые слыли словоохотливыми, остроумными, общительными людьми, но, получив право старшинства, становились вдруг столь многозначительно молчаливыми, что создавалось впечатление, будто они все время боятся выдать какую–нибудь государственную тайну. Лица их обретали необычайно серьезное выражение. И если даже они давали порой полезные советы и указания, то столь зловещим тоном, что от одного этого тона делалось не по себе.
Словом, на высоких постах мои знакомые выглядели гораздо хуже того, какими они были на самом деле и какими я их знал — сердечными, простыми, неглупыми и почему–то вдруг пренебрегшими этими своими первородными качествами.
Да, духовный мундир начальника — штука тяжеловесная, и тот, кто носит эту тяжесть легко и незримо для окружающих, заслуживает самого искреннего уважения.
Выполнять должность хотя бы самого маленького начальства — очень нервное занятие. Многие тысячи людей в нашей стране, занимающие начальственные должности, вероятно, согласятся со мной. Среди некоторых моих знакомых, ставших начальниками, были люди особенных способностей. Они знали все, что не нужно делать, но вот что нужно… Здесь они проявляли прямо–таки героическую скромность. Находясь в зрелом возрасте, они не стеснялись оставаться отроками, и им даже доставляло странное наслаждение спрашивать обо всем у старших.
Были и такие, которые испытывали особенное умственное оживление, давая руководящие указания. Скажем, приходил человек и спрашивал: «А что, если котлован копать не экскаватором, а размывать монитором? Не будет ли это рентабельнее?» Вместо того чтобы взять карандаш и бумагу да подсчитать и решить, насколько это выгодно или невыгодно, начинали с приятностью обсуждать, какими качествами должен обладать человек при решении подобных вопросов.
И человек уходил, ошеломленный количеством слов, произнесенных за кратчайшее время, — сопровождаемых таким богатством мимики, при котором невозможно запомнить лицо начальника. Какое же оно на самом деле, в нормальном состоянии? И, несмотря на огромные разносторонние познания начальника, обнаруживалось, что двух самых важных и простых слов, «да» и «нет», он просто не знает. И жалко было такого начальника не только потому, что к вечеру у него болело все лицо от бесчисленных улыбок, необходимых, чтобы произвести приятное впечатление, жалко было, что он чувствовал себя застенчиво на высоком месте и воображал, что вызывать симпатию — его главная служебная обязанность.
А ведь наши люди не любят смирных и хладнокровно–унылых тоже не любят. Наш народ норовистый, отважный. И сурово–деловой.
Сварщик Босоногов сказал как–то про Павла Гавриловича Балуева:
— Он только тогда смирный, когда всё в порядке. А в случае чего — держись. Ум у него сокрушительный. Всю сердцевину из тебя вынет, обчистит и обратно на место поставит. Нравится ему людьми командовать. Поэтому не подобострастничает перед нами и лучшего, чем он на самом деле есть, из себя не строит. Умственного качества достиг, понял, что каждый человек насквозь другого видит. Вроде как в башке атомный изотоп имеет, каким у нас сварные швы просвечивают, все сразу наружу видно, где раковина, где шлаковое вкрапление, ничего не скроешь… Так и меж людьми. На должностной подставке выше людей не устоять, если ты ей не соответствующий. Приземлим и заставим для умственного здоровья на рабочей площадке ногами ходить, при конкретном деле. Дело не терпит. Оно всегда важнее. Коммунизм строим. Уже в самой натуре получается. Ответственнейший момент…
Более непокорного, этакого самостоятельно мыслящего индивидуума, совершенно непригодного для бездумного подчинения, чем советский человек, нет на планете. И у каждого, видите ли, свой характер, своя мечта, необычайно высокое чувство достоинства и негасимая гордость в глазах. Каждый считает себя лично ответственным за выполнение плана. Ну, пожалуйста, пусть бы по своей части производства! Так нет, по всей стране и попутно за судьбу человечества в целом.
Балуев, человек страстный, нетерпеливый, знал свои недостатки и очень боялся их. Но, подобно внезапному опьянению, эта страстность и эта нетерпеливость овладевали им и понуждали совершать поступки, которым он противился, негодовал на себя, но тем не менее повторял их.
В личном деле П. Г. Балуева записаны правительственные награды и благодарности, взыскания и выговоры. И если он, скажем, перечитывал бы на сон грядущий свое личное дело с целью извлечь для себя урок, может быть, это и было бы полезным занятием. Но каждая новая стройка — все равно что сражение: здесь невозможно все предугадать заранее. Стройка — это всегда поединок техники с первобытными, грубыми силами природы.
Кроме того, много изменилось сейчас в методах руководства. На прокладке первого магистрального газопровода начали работать десятки тысяч людей. Но с каждым годом все больше приходило новых, совершенных машин и все меньше становилось людей на трассе. Если раньше просто невозможно было запомнить в лицо даже одну сотую рабочего коллектива, то теперь, когда рабочих стало совсем немного, возникла необходимость знать каждого не только в лицо, ибо один рабочий, управляя мощным механизмом, делал теперь столько же, сколько раньше сто.
Раньше руководитель, разговаривая с многотысячным коллективом, становился на ящик из–под болтов и произносил речь. А теперь? Один только машинист роторного экскаватора выполняет программу двух сотен землекопов. Зачем же перед ним становиться на ящичный пьедестал и с этой высоты произносить зажигательную речь, будто перед тобой сотни людей?
