У военкома было много работы в тот горячий день, большая ответственность лежала на этом пожилом человеке, который хоть и не сажал под замок министров-капиталистов, но прошел не одну войну. Он с интересом взглянул на взъерошенного корабельного мастера, просьбам же его так и не внял, крикнул в дверь: «Следующий!»
Александр Александрович вернулся домой разъяренный. Он жаловался в партийный комитет, в завком, директору. «Ничего не можем поделать! — отвечали ему. — Сам видишь, как туго берут с нашего завода. Правительству видней, кому где быть в такое время». — «Значит — что? Сиди и в тылу прохлаждайся? Не согласен с такой политикой!»
Неожиданно Александра Александровича осенило. «Ну, теперь я тебя прижму!» — погрозил он кому-то, сел в машину и погнал ее в город. «Изволь, товарищ, — так заговорил он, вновь появляясь в кабинете комиссара, — прими! Если не я, пусть машина послужит в армии».
Жаль было расставаться с «эмкой», но что это за расставание! Матери с сыновьями расставались, жены мужей обнимали, может быть, в последний раз. Без всяких колебаний произнес Александр Александрович свое «прими».
Комиссар встал из-за стола, пожал ему руку: «Спасибо». — «Разве я за благодарность? — обиделся Александр Александрович. — А ну тебя!»
Года через полтора он вновь навестил военкома. «Интересуюсь: как и где мой драндулет действует?»
Военком был сильно озадачен этим вопросом, но быстро сообразил, какой линии ему держаться. Он достал из несгораемого шкафа якобы очень секретную бумажку.
«Номер вашей машины, товарищ Басманов? — заговорил он, водя пальцем по строчкам старой инструкции по учету лошадей. — Двадцать — сорок три? Так-так… Двадцать — сорок три, значит. Вот она. Знаменитого танкового генерала возит», — и назвал первую пришедшую на ум фамилию.
Александр Александрович был доволен. Его машина возила прославленного комдива! На самом же деле ее искореженные, опаленные пламенем останки давно ржавели где-то в придорожной канаве.
В дни штурма Берлина Александр Александрович прочел в газете очерк о подвиге генерала Соколова, который геройски погиб в бою. Александр Александрович поехал в военкомат, вошел к военкому, сел против него на стул.
«Своей машиной интересуетесь? — спросил военком. Он решил довести до логического конца невинную и даже, по его мнению, святую ложь. — Разбита, товарищ Басманов, чуть ли не при штурме самого рейхстага…» — «Что ты мне, товарищ, о машине! — ответил Александр Александрович. — Тьфу — эта машина! Какой человек погиб! Эх, комиссар, комиссар…»
Военком не помнил, какую он назвал когда-то фамилию, и искренне погоревал вместе с Александром Александровичем о генерале Соколове.
Несколько лет назад, когда Александр Александрович впервые увидел «Победу», у него с новой силой возникло желание иметь собственную машину. На «Победу» он по мог смотреть равнодушно. И теперь он провожал взглядом быструю серую машину до тех пор, пока она не скрылась за домами, и только тогда пошел по гулкой палубе в кормовую, наклоненную к воде часть корабля.
Сборочные работы на корабле приближались к завершению. Сварщики варили узлы палубных надстроек.
Александр Александрович остановился возле Кости Журбина. Невдалеке стоял трансформатор на кривых ножках с колесиками; толстые и черные, как змеи, кабельные шнуры тянулись от него к электрододержателю, которым ловко действовал Костя. Разбрызгивая белые искры, электрод оставлял позади себя рубчатый шов спекшейся стали. Костя не поднял головы, не оглянулся, но, краем глаза увидев рыжие, из толстой кожи, башмаки мастера, крикнул сквозь гром пневматических молотков: «Привет Александру Александровичу!»
Александр Александрович знал, что затевать разговор бесполезно: Костя его не поддержит. У Кости был неменяемый трудовой режим. Получив вечером рабочий листок, он шел на корабль, осматривал все, что надо было сделать завтра, продумывал маршрут сварки, проверял трансформатор и только тогда отправлялся домой. Зато в работе у него не было ни простоев, ни перебоев, ни лишней траты времени на всякие увязки и согласования. Час варит, пять-семь минут перекурка; снова час работы — и опять перекурка не дольше семи минут… «Знают Журбаки свое дело, знают, черти!» — думал Александр Александрович, глядя на крепкую шею Кости, на его широкие плечи, туго обтянутые брезентовой курткой, на прожженную кепку.
Он простоял за Костиной спиной до тех пор, пока его не тронул за локоть Илья Матвеевич:
— Пойдем-ка, Александр Александрович, где потише.
Они ушли на самую корму, сели там на груду досок, достали портсигары и закурили. Илья Матвеевич молчал. Александр Александрович ждал, когда же он заговорит, не дождался, заговорил сам:
— Ручку небось не пожали?
— Почему не пожали? Пожали. Поздравили. С внуком поздравили. А в общем-то крутой был разговорчик. По графику когда мы должны спустить «коробку» на воду? Не забыл? Ну вот, получен приказ: чтобы она была у достроечной стенки не позже Октябрьских праздников.
— Протестовал? Доказывал?
— А что доказывать! Приказ министром подписан. Выполнять, Саня, положено. Мы люди маленькие. Солдаты армии труда! — Илья Матвеевич усмехнулся и бросил окурок за борт.
— Не случись этой обшивки, выполнили бы. Зарежет она нас, кто только ее придумал!
— Прочность, прочность, Саня, повышать надо. Вот и придумали. Наш советский корабль знаешь каким должен быть? — Глаза Ильи Матвеевича смотрели хитро и весело, будто и не было никакого приказа о сокращении сроков постройки корабля в такой неподходящий момент, когда затерло с дополнительной обшивкой. — Не чета скороспелым «Либертишкам». «Либертишки» — военная надобность. Война пришла и ушла. А мы с тобой для мира работаем. Не на месяц, не на год.
— Это верно, — согласился Александр Александрович. — Только я тебе скажу, Илюша, и другое. Зря такую переконструкцию на ходу затеяли. Вот у нас в Петербурге было. Заложили перед первой мировой войной два здоровенных дредноута. Пока строили да переконструировали, они и устарели. Не сходя со стапелей устарели. Разобрать пришлось.
— Вот перейдем с клепки на сварку… — Илья Матвеевич сказал это как бы мимоходом, как бы не придавая особого значения своим словам; только крутой наклон его головы вполоборота к Александру Александровичу выдавал напряжение, с каким он ждал ответа.
— Варить корпус такого тоннажа? — спросил Александр Александрович.
— Ага. — Илья Матвеевич не изменил позы.
— Я по сварке не профессор, но кое-что маракую, — подумав, заговорил Александр Александрович. — Ты сам твердишь: «Корпус — главное в корабле, корпус должен быть прочным». А какую прочность даст обшивка, если она вся будет в швах? Ведь что получается при сварке? Металл вязкость теряет? Теряет. И вот представь — корабль попадает в шторм баллов на десять-двенадцать. Тут его и на изгиб, и на излом, и на скручивание берет волна в испытание. Цельный металл, понятно, выдержит такую нагрузку, а сваренное место — бац! — и треснет.
— Он и по клепаному шву может разойтись, если так.
— Э, нет, Илюша! Заклепка — она что пружинка. Она придает корпусу эластичность. Случись что в наборе корабля, клепаные узлы встанут, как щиты, как рессоры. А цельносварной корпус затрещит по всем швам.
— Ну, ведь вот же варили тральщики, варим вон те коробки… — Илья Матвеевич указал рукой вниз, в сторону слипа — наклонной плоскости, на которой стояли два небольших корабля.
— Про малый тоннаж не говорю. Их вари, пожалуйста. Про средний — тоже. А наши, океанские… Проблема. Я так понимаю.
Видимо, и Илья Матвеевич понимал так же. Он долго молчал; выкурил еще одну папироску. Потом поднялся с досок, заходил по настилу палубы. Поднялся и Александр Александрович. Они сошлись возле борта, минуту-две постояли друг перед другом; Илья Матвеевич, засунув руки в карманы куртки, раскачивался с пяток на носки, с носков на пятки и насвистывал мотив старой солдатской песенки «Солдатушки, бравы ребятушки».
— А вот, Саня, — сказал он, — для того и срок нам сокращают, чтобы после этого заложить цельносварную океанскую коробочку. И строить ее будем мы!
Новость ошеломила Александра Александровича. В первый момент он не нашел что и ответить.
— Мы?! — переспросил наконец и приблизился к Илье Матвеевичу вплотную почти грудь в грудь. — Мы, говоришь?
— Да, мы.
— Нет, не мы, Илюша, а ты! Согласился, сам и строй. Один строй! Я авантюр не уважаю. Я честность люблю. Ты честности испугался, язык у тебя приморозило к зубам.
— Товарищ Басманов!..
— Товарищ Журбин!..
Они жгли друг друга такими глазами, такой огонь метали эти глаза, что, пожалуй, их огнем можно было варить самую прочную корабельную сталь.
Устроив перекурку, Костя застал начальника участка и мастера в позиции бойцовых петухов перед броском. Они не ответили на Костин вопрос, в чем дело и что случилось, они еще раз опалили уничтожающими взглядами один другого, усмехнулись и разошлись в разные стороны.
