для нее сбивчиво. Ее лицо залила густая краска, голос от волнения прерывался.
Нам с вами трудно, вы это знаете. Но я не о себе, я о деле… Вы знаете, лесничество наше небольшое. Всего восемь человек. Но люди хорошие. И даже Парфенов, несмотря на его недостатки — человек неплохой. Он понял, что только в коллективе он — человек. Уважение можно заработать только честным трудом. Но я и не о Парфенове хочу говорить. Что нас сейчас тревожит, Николай Алексеевич? Наш весенний посев. Мы начали готовиться. Лесничеству приходится трудно. Очень трудно… Ни рабочих, ни машин. Но терять время, разве мы имеем право? Мы надеялись на вас. Почему вы нам не помогаете? Почему? Мы думали над этим… — Шарфик Анастасии Васильевны сполз на плечи, она не поправляла его. Она старалась встретить взгляд Любомирова, но он шел прежним, размеренным шагом, глядя прямо перед собой.
— Ну, и что же вы надумали? — спокойно спросил он.
— Вся беда в том, что вы никогда не задумывались над судьбой леса. А должны были. Ведь вы воевали за наш лес, Николай Алексеевич… И лес вас, партизан, прикрывал от врага.
Несколько минут они шли молча по глухой лесной дорожке.
— Дядя Саша, наш лесник говорит о вас: «Любомирову, мол, некогда думать про нас. У него свой план, да и хлопотно возиться с новым лесом. И потом Парфенов приучил, дескать, лесорубов хозяйничать без контроля. У самого лесничего не болела душа за лес…» Конечно, мы, лесоводы, сами во многом виноваты. У людей надо воспитывать бережливое отношение к лесу, прививать любовь, будить в каждом рабочем сознание ответственности за лес…
Анастасия Васильевна помолчала. Она ждала слов Любомирова, но он не отозвался.
— Нам с вами работать еще много лет, Николай Алексеевич. И только вместе с вашим коллективом мы поднимем вырубки. Лесничество не отделяет себя от леспромхоза. Почему же вы нас отделяете от себя? Дело у нас общее. Вы — директор, и очень важно, какой пример вы подаете рабочим. Я не говорю, что мы совсем одиноки. Нам помогают. Куренков, его рабочие. Молодежь поселка собрала много семян, очистила вырубки от древесного хлама, трактористы пропахали «якорями» участки под посев хвойных…
Тропинка повернула к Краснолесью. Стук мотора электростанции смешивался с перестуком топоров и визгом пил. Рабочие строили эстакаду. Любомиров вглядывался в густоту соснового бора.
— Говорят, у нас с вами «вражда». Да, «вражда», если под этим словом подразумевать непонимание. Но, Николай Алексеевич, покончить с непониманием в нашей власти. Нужно только ваше искреннее желание.
Любомиров внимательно посмотрел на лесничую:
— В том, что вы говорили, есть своя правда, Анастасия Васильевна. Но взять на себя ответственность за выращивание нового леса я не могу: у меня своих хлопот по лесозаготовке выше головы. Обижаться вам на нас не приходится: как-никак, а наши лесничеству помогают.
Тропинка оборвалась возле груды горбылей и бревен. Любомиров заторопился к эстакаде. Среди рабочих Анастасия Васильевна увидела Баженова и Куренкова. Главный инженер что-то объяснял мастеру, показывая рукой на остов эстакады. Анастасия Васильевна подошла к ним.
— А мы вас ждем, — приветливо улыбнулся Баженов, протягивая ей руку. — Здравствуйте. Очень хорошо, что вы пришли. Мы хотим волок повернуть немного влево, но на пути ваша куртина.
— Куртину можно двинуть чуток влево безо всякого ущерба, — подхватил Куренков, в свою очередь здороваясь с лесничей. — Лесок по соседству я обследовал. Что называется, племенной.
— Посмотрим, — неторопливо отозвалась Анастасия Васильевна, отыскивая в своей сумке чертеж. — Если можно, передвинем.
Директор, главный инженер и мастер склонились над чертежом, который лесничая разложила на свежсоструганных досках эстакады.
48
Поезд Ленинград-Кемь приближался к Хирвилахти. В уютном купе на диване спал Генка, убаюканный мерным покачиванием вагона. У столика сидела Нина в элегантном черном платье и машинально листала журнал. Скоро конец ее пути. Она видела себя в продолговатом зеркале, вправленном в голубую стену купе. Бледное, утомленное лицо, лиловые тени под глазами, сухие морщинки у рта. Нина тяжело вздохнула и отвела глаза к окну. За широким окном вагона плыли облака, бежали деревья, телеграфные столбы. Среди сплошных чащ смешанного чернолесья и краснолесья изредка мелькали синие озера. Знакомый северный пейзаж усиливал тоску и тревогу. Как встретит ее Алексей? Она не писала ему ни строчки. Лучше приехать так… А если у него есть другая? И эта «другая» и Алексей не пустят ее на порог? Сердце Нины тоскливо заныло.
Ах, какой негодяй Аркадий! Он заставил ее унижаться, льстить, заискивать перед ним. Как она могла, как она могла себе это позволить? Как она ошиблась, боже мой! Когда она сказала: пора оформить их отношения, она начнет развод с Алексеем, он поцеловал ее руки с самой нежной улыбкой и уклонился от прямого ответа. «Успеется, Ниночка. Какое это имеет значение?» После провала диссертации стал раздражителен, груб с ней. «Ты мне надоела со своими жалобами», «Не нравится, расстанемся». И это после того, как она отдала ему столько ласки, столько тепла. Алексей за десять лет жизни с ней ни разу не разрешил себе сказать ей грубое слово. Он любил ее, а этот… Подлый, низкий человек! «Ты пожила бы, Ниночка, у мамы. Мне нужно побыть одному, сосредоточиться. Я пишу все заново. Это нелегко». Она поверила ему, ушла на квартиру матери. Вначале он звонил ей, они встречались, ходили в театр, в гости, а потом он перестал ей звонить, сам не подходил к телефону, не открывал на ее стук дверь своей квартиры. Она писала ему, он не отвечал. И, наконец, она увидела его на Невском, под руку с молодой женщиной. Он сказал: «Здравствуйте, Нина Петровна!» — и улыбнулся ей…
В купе постучали. Проводник — строгая девушка в белой куртке поверх формы, принесла чай. Проснулся
Генка. Нина одела, умыла мальчика. Генка пил чай, сыпал крошки на бархатную курточку, беспокойно ерзал, тянулся к окну. Нина часто поглядывала на ручные золотые часики. Время бежало. Скоро станция…
Нина открыла чемодан. Среди вещей лежала черная коробочка. На малиновом бархате — авторучка и карандаш с изящной отделкой. Подарок Алексею.
С верхней полки слезла девушка. На ней было простенькое полосатое платье с белым воротничком.
— Доброе утро! — певуче заговорила девушка.
Она была такая же свежая и ясная, как утро за окном вагона. Нежный овал лица, бронзовые завитки волос на лбу, карие, с мягким блеском глаза, чистые и правильные черты лица. Вчера вечером, за минуту до отхода поезда, девушка вбежала в купе, бросилась к окну, застучала в стекло и кому-то закричала, задорно, молодо:
