Ознакомительная версия.
Шахматами болели и Корнеев, и Вадим, осенью предполагалась встреча на первенство мира, и ничего удивительного в том, что Вадим по газетам шахматные новости собирает. А мысль интересная… Ему небось и в дурном сне не приснится, что эту идею можно использовать в оперативной работе.
— Ты давай собирайся, — сказал Никите Михаил Сергеевич. — Кончилось твое время.
— Кончился мой долгий-долгий выходной. — Никита вздохнул и поднялся.
— А может, ему к Шитову зайти? — сказал Вадим. — Что поздно, так от тетки. Тетка плохо чувствует себя, неудобно было уйти. Узнать, что да как в милиции, это в цвет.
— В цвет, — согласился Корнеев. — Давай к Шитову.
— К Шитову так к Шитову. Это поближе. А ну, как его нет? — ворчал Никита для порядка и поеживаясь. Ночь выдалась прохладная, а заветный свитерок покоился в дедовском улье. И у Вадима одежки не займешь, такие, значит, пироги…
— Кит, она в самом деле плоха? — спросил Вадим. Никита сразу понял, о ком речь.
Братья сейчас глядели друг на друга, словно бы сравнявшись в годах. С тех пор как у мальчиков Лобачевых не стало родителей, старшими в их семье были Борко и тетка Ирина. Потому и сохранилась семья, что были, были и есть эти двое. Ведь это плохо, когда нет своих стариков, для которых ты не взрослый мужчина, а — мальчик. Как сегодня крикнула тетка Ирина: «Кит! Деточка!»
Корнеев прислушался к их невеселому разговору. Он знал Ирину Сергеевну, понимал, какое место занимала она в «лобачевском клане».
— Ребята, почему так сразу в тревогу? — сказал он. — Она ж не такая старая еще. Подумаешь, пятьдесят годов! Иван Федотыч ее на сколько старше, а гляди какой орел. Я думаю, заморилась она. На пенсию бы ей скорее.
— Она по инвалидности давно бы могла, — сказал Вадим. — Так ведь не хочет.
Корнеев подумал, помолчал, головой покачал.
— Тоже понять можно. Я бы сам побоялся без работы остаться. Старые люди говорят: сначала лошадь тянет оглобли, потом оглобли держат лошадь.
— Так ты смотри это… Насчет внешности, — еще раз напомнил Никита.
— Не замечу, ничего не замечу! Я еще ее в ресторан вытащу. Вот мы с Корнеичем пойдем да пригласим.
— Вполне, — согласился Корнеич.
Никита исчез, в знаменитых своих «вельветах» бесшумно пересек каменный дворик. Михаил Сергеевич, глядя вслед ему в глубокий ночной мрак, думал об Ирине Сергеевне, о Борко, которого сравнил с царем птиц, и о том единственном орле, которого ему довелось близко видеть.
Это было несколько лет назад тоже на юге, но не на море, в горной долине. Однажды прямо на поляну в селении с трудом спланировал, почти упал орел. Ударившись грудью, так и не складывая огромных на земле крыльев, цепляясь за траву большими перьями, орел встал на лапы, неуверенно переваливаясь, сделал несколько шагов.
К нему подбежали дети. Он смотрел на них, не видя. В нем самом что-то происходило, и только к этому он прислушивался.
Сзади подошел человек, накрыл его мешком, унес в сарай. Когда утром открыли сарай, орел уже умер. Мертвая голова его вновь обрела презрительно-царственное выражение.
А ночь выдалась на редкость прохладная. Никита в рубашке прозяб и, завидев освещенные шитовские окна, ускорил шаг, с удовольствием предвкушая тепло и стопку чего-нибудь, сейчас оно было бы весьма кстати.
Он постучал, однако, к его удивлению, Шитов не открыл. Спросил через запертую дверь — кто?
— Я, Нико. Открывай скорей, замерз до смерти.
Шитов переспросил из-за двери:
— Нико, ты? Ты один?
— В глазок я бы тебе показался, так глазка нет! — крикнул рассерженный Никита. — Ну и черт с тобой, ухожу!
Шитов неожиданно испугался.
— Нет, нет! — тоже крикнул он. — Не уходи! Я сейчас.
Дверь нерешительно приоткрылась. Против света Никита не мог рассмотреть лица Шитова, но по движениям понял, что тот вглядывается в полумрак улицы за его спиной.
— Входи, — пригласил он наконец. Тотчас захлопнул за Никитой дверь, да еще и здоровенный ключ в старинном, простом замке повернул. И тут с него несколько спало непонятное для Никиты напряжение, он посмотрел на Никиту радушно, даже благодарно.
— Хорошо, что пришел, Нико, молодец, что пришел, — сказал он и, похоже, не соврал. Он действительно обрадовался Никите и был совершенно трезв.
Непонятная получалась ситуация.
— Плохи твои дела, коли нашлась возможность до ночи трезвому просидеть, — сказал Никита. — Сдурел ты, что ли, Барон? Уж неужто тебя так милиция напугала? Дай чего-нибудь выпить, говорю: замерз я как цуцик.
— Сейчас, Нико, сейчас! — Шитов засуетился. Он был рад, на самом деле был рад, что Никита пришел. — Я не стал пить. Знаешь, у пьяного все-таки рефлексы не те. Вот! — Он достал из серванта непочатую бутылку коньяка. Видно, деньги еще велись. — Вот. Только закусить нечем.
— Да ты сбегай на угол, там до одиннадцати. А то черт с тобой, ты какой-то чокнутый сегодня. Давай пиджак, я схожу.
Никита сбегал на угол, принес колбасы, хлеба, шпрот. Шитов и выпускал, и впускал его опять не просто, опять с предосторожностями. Но все-таки он похрабрел, особенно после того, как Никита, недолго поломавшись, согласился остаться у него ночевать.
— А как же хозяева? Они ж не велели?
— Так это баб.
— А на кой, интересно, черт тебе рефлексы? — поинтересовался Никита, расправляясь с закусью после стопки. — Почему это ты не пьешь?
— С тобой-то я, пожалуй, выпью. — Шитов уже наливал себе. Видно, трезвый день ему не просто дался. Он выпил залпом одну за другой две стопки. Ему, наверно, казалось, что он успокоился, на самом же деле у него задергалось правое веко, чего он не замечал.
Никита сидел в его пиджаке, наброшенном на плечи, Шитов на сей раз обошелся даже без купального халата. Окна были закрыты, занавешены плотными пыльными портьерами с зелеными помпончиками. В комнате тепло. В трикотажной тенниске Шитов выглядел хлипким, тонкоруким. Наверное, с детства не имел представления о спорте. И как только армию отслужил?
— Ты на турнике когда-нибудь подтягивался? — задал никчемный вопрос Никита. Ему не хотелось самому допытываться до причин шитовского волнения. Он рассчитывал, что уж коли Шитов впустил и даже обрадовался, то сам захочет пооткровенничать, не сможет смолчать. В этом случае именно сторонний вопрос его подтолкнет.
Так и получилось.
— Он хочет, чтоб я ее проводил в поезде, — сказал Шитов, в упор глядя на Никиту. — Ты можешь себе представить?
Никита понимающе кивнул, дабы не сбить Шитова. Сейчас его нельзя спрашивать, что расскажет — расскажет сам. Никита понял, конечно, что речь идет о Громове и Волковой, что Громов, очевидно, хочет спровадить Волкову. Это логично. Но почему перспектива провожанья так потрясла Шитова? Не милиция, значит, его взволновала.
Хотя нет. Стоп! Выплыла и милиция.
— Я думал, он меня удушит, — почти шепотом говорил Шитов, и веко его все чаще вздрагивало. — Уж вот пристал: о чем да о чем меня в отделении…
Тут Никита счел возможным вмешаться:
— Слушай, Барон, я шефу звонил. Я сказал, что все из-за Инки, что ты при плохой погоде.
— Знаю, Нико! — воскликнул Шитов. Протянул через стол руку и крепко стиснул запястье Никиты. Пальцы у него были холодные, прямо ледяные. — Ты настоящий друг! Он хочет, чтоб я с ней ехал, — снова вернулся он к тому, чем-то важному разговору, который, видимо, произошел у них с Громовым. — Я создам условия для скандала, ей будет некуда деваться, она поедет к мужу…
Сейчас он точно повторял громовские слова, даже громовскую интонацию.
«Ну что ж, опять все логично. Но почему Шитов замолчал?»
Только было решился Никита легонько подтолкнуть Шитова, как тот заговорил с нарастающим возбуждением:
— Конечно, мало ли что может отчубучить в поезде такая истеричка. Во время беременности женщины особенно возбудимы.
«Опять не твои слова! Эти формулировочки в тебя вложены».
Никита сидел за столом расслабившись-развалившись, напряженный до последней степени. Что-то прояснялось для него, но это прояснение пока не воспринималось ни мыслями, ни чувством. Оно было осязаемо близко, и вместе с тем как бы в другом измерении.
— Он сказал, что подготовит мне железное алиби. А я ему не верю! — вдруг взвизгнул Шитов. — Он опять все хочет моими руками, а я не верю в его алиби!
Только что Никите было тепло, а сейчас, хоть и знал он, с кем имеет дело, по нему пробежали холодные мурашки. Но надо было что-то сказать, чтоб Шитов не споткнулся о молчание.
— Алиби — великое дело, — проговорил Никита.
Неизвестно, расслышал ли Шитов реплику. Он был весь погружен в себя, во что-то вдумывался, всматривался, он был мучим, он был подавлен страхом.
Никита наблюдал за ним, полузакрыв глаза, как человек уставший и сытый, единственное желание которого — спать. Наблюдал и ужасался — как уродует страх лица людей. Ведь не будь этот человек пошлым дураком, внешность его сама по себе была бы привлекательной.
Ознакомительная версия.
