В той она похожа на существо, которое только что переехал трамвай.
В этой — беспутной девчонкой, у которой только ветер в голове.
В той — серьезная, ответственная работница, которая никак не может решить, женщина она или все же мужчина.
В этой — жеманная старая дева, которая все не может выбрать для своей кошечки бутылку молока получше.
В той — особа, которая весь век прожила в глухом лесу и приехала в город за ватным одеялом и порошком от блох.
В этой — вроде бы ничего, почти можно принять, вполне прилично, даже почти солидно. Но именно поэтому она Лине и менее всего нужна.
— Не будем больше мучить продавщицу. Моя подруга Майя тоже работает в магазине, — сказала Лина, решив покончить с этой покупкой.
— А вон еще один отдел. И там даже очередь, — Юрис не хотел сдаваться, пока не купит Лине шляпу.
В дальнем конце магазина действительно крутился женский водоворот. Там шла ожесточенная борьба. Здесь боролись почище чем на жизнь или на смерть, так как здесь выбросили именно такие шляпы, как та, что сгорела в костре. Все они были с ужасно широкими полями, все темно-лиловые, все со светло-лиловой лентой, и очередь за ними была не такая уж большая, часа за два Лина вполне могла бы стать обладательницей шляпы с ужасно широкими полями.
— Какая удача! — восторженно воскликнул Юрис.
— К сожалению, это уже не для меня, — и Лина попыталась извлечь Юриса из этого жалкого магазина.
— Почему? Это именно такая же самая шляпа. В точности!
— Сегодня ими будет наводнена вся Рига. А я не так воспитана. Если у меня нет такой, какой нет ни у кого, то лучше никакой, — и Лина с глубоким презрением взглянула на взбудораженную толпу женщин и пошла к двери.
Юрису не оставалось ничего, как последовать за нею, так как женщину, как и танго, никому понять не дано, так как женщины неисповедимее самого таинственного, самого неопределимого танго.
XXXIV
И действительно все улицы были заполнены шляпами с ужасно широкими полями. Повсюду в потоке прохожих покачивались темно-лиловые головы, украшенные светло-лиловыми лентами. Одна только Лина гордо шла с непокрытой головой.
И вновь звучало танго Паула Вышегор-Потрясайтиса. На сей раз его исполняли только три инструмента: скрипка, саксофон и контрабас.
Все трое стояли у подъезда дома.
У всех троих инструменты уже облупившиеся.
Все трое уже в глубоком пенсионном возрасте.
Все трое старались изо всех сил.
Люди проходили мимо, никто не обращал на эту троицу внимания. Только Лина с Юрисом остановились, ведь играли это самое танго.
Из подъезда шесть человек, тоже пенсионного возраста, вынесли гроб и поставили его на грузовик. Шофер закрыл задний борт.
Все шестеро и еще двенадцать дам, тоже глубоко пенсионного возраста, сели в большой застекленный автобус, стоящий за грузовиком.
Скрипач, саксофонист и контрабасист все продолжали играть танго.
— Почему вы на похоронах играете танго? — спросил у них Юрис.
— Потому что сегодня предаем земле Паула Вышегор-Потрясайтиса, — ответил скрипач.
— Паула Вышегор-Потрясайтиса? — и Лина взглянула на грузовик и большой автобус, в котором оставалось столько пустых мест.
За большим автобусом стоял еще маленький автобусик, в который собиралась сесть троица с инструментами.
— Мы последние из его команды, — гордо сказал контрабасист.
— Когда-то он был поважнее господа бога. Каждый раз, когда мы в зеркальном зале «Альгамбры» играли это танго и Паул Вышегор-Потрясайтис пел, каждый раз публика от восторга разбивала одно из зеркал вдребезги. Вот что тогда было, а теперь… — саксофонист горестно вздохнул о прошедших временах и полез в автобус.
— А есть у того танго какое-нибудь название? — спросил Юрис.
Скрипач открыл окно автобусика, высунулся в него, так как он о прославленном танго Вышегор-Потрясайтиса знал абсолютно все:
— Сначала это танго называлось «Уход колдуньи». Несколько раз Паул Вышегор-Потрясайтис пел его со словами, где говорилось о том страшном миге, когда приходится прощаться с минувшим, так как дух времени требует расставаться с древними верованиями, это минувшее проваливается в небытие, оставляя огромную пустоту в душе, даже волшебники и колдуньи под влиянием духа времени уже не верят в свои чары — не верят и уходят еще при жизни. Но посетителям «Альгамбры» эти слова были не по душе. Паул Вышегор-Потрясайтис на скорую руку сочинил новые: о юноше и девушке, которые страстно тосковали друг о друге. Названия у этих слов уже не было. Но публика от этого танго с ума сходит. Паулу Вышегор-Потрясайтису новые слова были чужды, поэтому он потребовал, чтобы на его похоронах танго исполняли без всяких слов.
Автобус и грузовик уже сигналили, что пора ехать, все три машины торопливо нырнули в бегущий поток транспортных средств и скрылись.
Каждый куда-то спешил и толкался, даже матери неслись с детскими колясками, дородные мамаши рысцой бежали из одного магазина в другой, машины летели неистовее их, даже самолеты с рычанием обгоняли друг друга, никто не хотел отставать, только Лина и Юрис стояли на обочине у дома, где когда-то жил Паул Вышегор-Потрясайтис, теперь они знали, что танго, которое танцевали, это невероятно прихотливое, угрожающее, непрестанно влекущее вперед танго называется «Уход колдуньи».
XXXV
Строящееся высотное здание, почти небоскреб, в самом центре города, было окружено длинным и высоким забором. Внутри возле ворот наскоро сколоченная будка для сторожей.
Возле будки горел маленький костер, в который подбрасывали всякие отходы от строительства.
Была уже почти ночь, и четыре человека удобно устроились в самом центре города и чувствовали себя куда лучше и уютнее, чем на лоне природы. Под рукой у каждого стояла бутылка с дешевым винишком и заранее, еще в магазине нарезанный сыр.
Хотя все были облачены в ватники, у двоих пожилых были интеллигентные лица, оба в очках с золотой оправой, оба, по виду, знавали лучшие времена.
Судя по тому, что рядом валялись и пустые бутылки, разговор был весьма глубокомысленный, исторический и на уровне мировых проблем.
— А я тебе, господин Скуя, прямо скажу. История была бы совсем иная, даже что-то изменилось бы в мире, если бы ты тогда был хоть немного посмышленее, — брюзгливо изложил один и отпил из бутылки.
Что было, то сплыло, господин Весерманис, колесо истории назад не повернешь, — возразил брюзгливому тот, что некогда был господином Скуей, а теперь был простым советским ночным сторожем при строительстве новой гостиницы Микелем Скуей.
— Ты лучше послушай, что я тебе скажу. Кто такой был Мунтерс? Кто Ульманис? По сути дела, только ширма, так как все письма и ноты министерства иностранных дел сочинял ты! Эти господа только подписывали. Я ничего не забыл! — не отступался от своего нынешний ночной сторож Норвальд Весерманис.
— Ну, сочинял, и что? — сказал бывший господин Скуя.
— Так вот, слушай внимательно и никогда больше не забывай. Если бы ты в ноте господину Риббентропу вместо слов «заслуживало бы внимания» прозорливее и дальновиднее подставил «было бы весьма положительно с вашей стороны», события приняли бы совсем иной ход и мы бы здесь не сидели! — сказал господин Весерманис.
— Кто это мог предвидеть, — господин Скуя чувствовал такую вину перед своим коллегой, что даже отказался от предложенной бутылки.
— А надо было предвидеть, обязательно. В истории все закономерно. Несущественных мелочей там нет. Эй, тебе чего здесь надо? Катись давай! Здесь строительство! Объект! Топай отсюда! — бывший господин Весерманис увидел в воротах Юриса Страуме, а посему было основание приступить к исполнению своих прямых обязанностей, за что он и получал обусловленную зарплату.
— Я бы хотел повидать Янку Коцыня, — и Юрис вежливо поздоровался со всеми.
— Да вот уж который день не показывается, — ответил ночной сторож Микель Скуя.
— Мне за него приходится дежурить, закатился куда-то, — это поднял голову лежащий человек. Из-за выпитого винишка он выглядел очень утомленным. Таким утомленным, что тут же вновь обмяк и заснул глубоким и здоровым сном.
— И давно уже не видели? — тихо спросил Юрис.
— С прошлого воскресенья. Как в воду канул, — ответил некто в кепочке. Под кепочкой при свете костра можно было заметить темные очки и светлые усики. Ну конечно же, это был младший лейтенант, который также искал Янку Коцыня.
— Жаль, — и Юрис помялся, собираясь уходить.
— Да, и нам без него скучно, — кивнул головой Микель Скуя.
— Был бы здесь, анекдот какой-нибудь рассказал, — Норвальд Весерманис долго и со вкусом зевнул.
— Один у него был очень превосходный. И рассказывал он его гениально. Э-э, как, бишь, там… — бывший господин Скуя попытался вспомнить этот веселый и остроумный анекдот.
