Виктор Конецкий - Том 4 Начало конца комедии

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Обыскал всю квартиру! Куда же делась Маня? А что тут происходит?

ИРАИДА РОДИОНОВНА (просыпается). Позвал поп кота среди поста, поди, кот, возьми пирога в рот! А кот привел с собой кошурку да и сел с нею в печурку.

БАШКИРОВ. Зайцев, я требую: возьмите ребенка на руки! Данила Васильевич сомнамбулически берет из рук Галины Викторовны спящего невинным сном младенца.

БАШКИРОВ. Никаких сомнений! У обоих явственные признаки вырождения. Яблоко от яблони! Банда кровосмесителей! (Снимает очки, прячет их в футляр, футляр — в карман, близоруко щурится, сжимает-разжимает кулаки. Аркадию.) Проклятая интеллигентность! Я не могу ударить человека так, сразу!

АРКАДИЙ. А вы размахнитесь несколько раз: так Мейерхольд Ильинскому советовал. Башкиров размахивается и бьет в глаз… Василию Василье вичу. Уходит, победно расталкивая с дороги мебель.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (закрывая глаз рукой). Все! На сегодня мне достаточно. Фингал! Галина Викторовна усаживает Данилу Васильевича в качалку, утешительно покачивает.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Гуля — мой сын?

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Да, мой глупенький, да, мой дорогой.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Какой ужас! Как мы теперь будем заканчивать коллективный труд по Венере?! (Василию Васильевичу.) За что тебя-то Башкиров трахнул? И даже «сорри» не сказал! И ты хорош! Рабская психология! Смерд!

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Н-да… у хорошо выношенной пощечины широкие крылья… Не было у тебя, патриарх, ни гроша и вдруг алтын! Не бесись, Данька, это хорошо все! Это счастье твое — поверь! Но мне на сегодня достаточно! (Уходит.)

ИРАИДА РОДИОНОВНА (капает лекарство из бутылочки). Опять братья лаяцца? Кажный всякого арапа загибает…

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА (становится на колени, говорит вослед Башкирову). О! Он даже не взял туфли! И такого благородного мужчину я столько лет обманывала! Но я знаю, знаю, он на меня не сердится!

АРКАДИЙ. Мавр сделал свое дело. Пожалуй, пора сматывать удочки. (Уходит.)

Лестница. На ступеньках сидит Башкиров в носках, взявшись за голову, а Василий Васильевич пытается его утешить. Подходит и Аркадий.

АРКАДИЙ. Лифт, что ли, не работает?

БАШКИРОВ. Куда без сапог в наводнение?

АРКАДИЙ. Вопрос всем на засыпку. Кто из вас умеет торговаться? На базаре или с водопроводчиком — не важно. Все задумываются.

ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Я не умею.

БАШКИРОВ. И я не умею. И не люблю. Да, не люблю всех, от кого неизбежно и безнадежно зависишь: жен и врачей, а еще погоду. Имею в виду прозрачность атмосферы при наблюдении небесных явлений.

АРКАДИЙ. Итак, вы даже потенциально не великие люди. Великие — сильные, они знают истинную цену всему. И потому умели и умеют торговаться. Например, Кафка, которого здесь столько раз всуе поминали, был просто скуп.

БАШКИРОВ. А вы сами?

АРКАДИЙ. Я? Видите ли, у меня, как человека гениального, много ипостасей.

БАШКИРОВ. Я вдруг представил, как приду сейчас домой, а дом пуст. И Гулька не хнычет… Неужели все это со мной случилось? За что так судьба?.. Ка-та-стро-фа!

АРКАДИЙ. Когда в моей пьесе финал, занавес дадут рваный: сквозь дыры будущее планеты и человечества просвечивает! Надо иметь символическое мышление, Эдуард Юрьевич!

БАШКИРОВ. Слушайте, молодой человек, а не снится мне кошмарный сон?

АРКАДИЙ. Нет. Не сон. Хотя как сказать. Ведь иностранки никому никакие не родственники. Мы им с Родионовной с три короба на кладбище наплели! (Хохочет.) Ну, финита ля комедия! Василий Васильевич хватает его за глотку.

АРКАДИЙ (хрипит). Отпусти мои гланды, бога ради! Вру я все, вру! Мы искали через фирму «Вольф Поппер Росс Вольф энд Джонс»! Василий Васильевич отпускает его глотку.

АРКАДИЙ (сплевывает, потирает шею и дальнейшее произносит, отступая от собеседника в направлении выхода). И через лондонскую «Тенер Кеннет Браун», отличающуюся аккуратностью… Эта фирма по поручению Инюрколлегии занималась одним полулегендарным делом, где правда и вымысел сплавились так, что уж не разделить. Речь о наследстве гетмана Полуботка, одного из первых богачей Малороссии, главаря украинской оппозиции царю Петру. Будто бы за несколько лет до ареста гетман переправил в Лондон, в контору Ост-Индской компании и оставил там на хранение двести тысяч золотых рублей и миллион фунтов стерлингов. «Кеннет» взялась за розыск, но, увы, внести хоть какую-то ясность не удалось. Научные исследования в советских архивах тоже ничего не дали. Есть наследники — нет завещания. Нет документа о самом вкладе. Только семейное предание… (Вдруг хлопает себя по лбу.) Какой же я болван! Ведь победитель-то по всем швам она! Галина, мать ее так, Викторовна! Я-то ее, Эдуард Юрьевич, за клиническую идиотку почитал, а она в некотором роде София! Родила ребенка от любимого человека, а она Данилу истинно любит, не за блага и престижи! Теперь и в гнездо его влезла, и уж, будьте уверены, из князей обратно в грязи не вылезет… Гениальная женщина! Она! Она после водородной бомбы жить останется!

Данила Васильевич идет из комнаты в комнату по своей просторной квартире. За ним идет с Гулькой на руках Галина Викторовна, укачивает сына: «Спи, сладенький мой, спи, мармеладный мой князек, баюшки-баю…» Данила Васильевич входит в кабинет, обнимает глобус Венеры и начинает биться об него головой. Орет кот Мурзик.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. У-аааа!.. У-ааа!.. У-ааа!..

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Ничего, кот нам на влазины — к счастью… Не надо, милый, биться головой. Она нам еще пригодится. Ты теперь никогда не будешь одинок! Я тебя никогда-никогда не брошу!

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Альбедо!.. Альбедо!.. Уаааа!

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Перестань, пожалуйста, так подвывать. Можно подумать, ты умирающий марсианин из Уэллса, а не ведущий советский венеролог!

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Как быть с альбедо? У-ааа!

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Не пугай ребенка, нашего князя Игоря! Его родимчик хватит! К слову. Я делала от тебя два аборта. У частника. И за оба платил Башкирцев. Альбедо я тебе посчитаю сама. Ираиду Родионовну — она мне ужасно нравится — уговорим в няньки. Сейчас возьмешь отпуск на недельку, слазаешь на Эльбрус или слетаешь в Беловежскую пущу, убьешь еще одного кабана — и все пройдет, как с белых яблонь дым… Портрет Надежды Константиновны Зайцевой-Неждан. Надежда Константиновна на холсте оживает, поворачивает голову анфас, глядит на своего грешного сына, на уносимого в спальню внука и улыбается загадочной улыбкой Моны Лизы.

1974–1989