Оказалось, что Юртаев знает все, и даже больше, чем Сеня. Он сказал, что комиссия приехала не только проверить, как идут дела и правильно ли они идут, но и решить, как им идти дальше. Думая, что все это Сене тоже известно, Юртаев рассказывал, обращаясь к Марине, и было видно, что ей интересно слушать, а ему интересно рассказывать, и что они очень хорошо понимают друг друга, вникают во все дела. И поэтому, когда она начала учить Сеню, как ему надо держаться и разговаривать с Бакшиным, он выслушал ее с полным вниманием. Это Маринку-то! Сначала он слушал ее только из уважения к Юртаеву, но скоро понял, что ее советы заслуживают и внимания, и уважения. Тем более, как видно, она тоже все знает и во всем согласна с мужем, потому что любит его и живет его заботами, так же, как, наверное, и он — соучастник всех ее дел.
Женился Юртаев, еще когда учился на последнем курсе, а Марина заканчивала консерваторию. Там же, только на вокальном отделении, учился и Олег Гурьев — друг Володькиного детства и соперник в любви. Они вместе и очень дружно ухаживали за Мариной. Подсаживая друг друга, они добирались до ее балкона с букетами сирени. Расставаясь, Марина и Юртаев поклялись в вечной любви. Но вдруг пришло от Марины письмо: «Олег сделал мне предложение. Я, конечно, сказала, что люблю одного тебя. Все против нас: Олег, мама, вся родня — знаешь, какая это сила! Мне трудно». Юртаев сказал Сене: «Я поеду, расшибу эту их лавочку!» Сеня отдал ему все свои деньги и все мамины. Юртаев поехал и под истошные вопли родни женился на Марине. Их не остановил даже находящийся в стадии становления необычайно красивый бас Олега.
«Вот так и живут, — подумал Сеня. — А что же я?..»
Тут Марина вспомнила, для чего пришла, но у нее уже не хватило времени на свои музыкальные дела. Подхватив портфель, она помахала рукой и от двери проговорила:
— Пока, мальчики. Сеня, к нам приходи обязательно с мамой. Сто лет не был. У тебя на щеке мои губы остались, сотри.
Исчезла. Разглядывая следы губной помады на своем носовом платке, Сеня проговорил:
— И в самом деле, давно я у вас не бывал.
— Ты хочешь сказать, что Марина изменилась?
— Да, и здорово.
Юртаев усмехнулся. Он вышел из-за стола и сел рядом с другом на диване.
— Никто не изменился, ни я, ни она. Это все твоя учительница, Елена Сергеевна. Ты к ней зайди, слышишь? Ты сам подумай, какой она редкостный человек. Помнишь, как у нас с Мариной вначале не очень-то заладилось? Это тогда еще, когда Марина после консерватории приехала ко мне. Мы тогда никому ничего не говорили, даже ты не знал. Даже и не догадывался. Ничего особенного и не происходило как будто. Просто мысли такие начали заводиться: а не ошиблись ли мы, что поженились, как-то раньше вроде казалось лучше. Я замечаю, и она мной не очень-то довольна. Как-то письмо ее прочел к матери. У нас ведь все в открытую — увидал на столе недописанное письмо, а там вопрос: «Мама, что такое семейное счастье?» Если человек спрашивает о семейном счастье, это значит, до края дошел. Семья, значит, разваливается. С виду вроде все нормально, как у людей, а на самом деле скучно нам обоим. Сидим вместе и скучаем. А что делать, чтобы не скучать, не знаем.
— Ну и что же? — спросил Сеня. — Что же случилось? Какое чудо произошло?
— Вот тебе и чудо. Пришла к нам Елена Сергеевна. Вечером. У Маринки глаза округлились, да и я тоже удивился: что это она? Ну, говорю, садитесь. А она к Маринке: «Выйди, мне с твоим мужем поговорить надо». Остались мы вдвоем. Она мне: «Вы только не подумайте, будто Марина на вас жаловалась. Нет, она не такая девочка. Она жаловалась сама на себя, что не нашла к вам дороги. Так и живет в одиночестве, без вас, и вы тоже без нее. Каждый сам по себе». Я спрашиваю: «Что же делать?» А она отвечает: «Делать ничего и не надо. Все у вас очень хорошо. Все есть: молодость, любовь, хорошая работа, отличные друзья и дома, и на работе. И вы сами — смотрите, какие хорошие!» Так она говорит, а я думаю: и в самом деле, чего нам, дуракам, не хватает? Да, говорю, все у нас есть. А она: «Контакта у вас нет». Какого контакта, мы — душа в душу. «Нет, как раз душевного контакта у вас и нет. Вы ей когда-нибудь рассказывали о своей работе?» Да что же там интересного? «Вам интересно? И Марине тоже интересно. Вот, значит, вы перед ней в долгу: она-то пыталась вам рассказать о своей работе, а вы сказали, что ничего в музыке не понимаете. Это, во-первых, неверно, а во-вторых, как-то неловко это, в музыке не понимать. Это все равно, что признаться: я глухой, как кирпич…»
Слушая Юртаева, Сеня не переставал думать о своем одиночестве. Такие мысли и прежде возникали у него, но как-то не очень определенно, неясно, где-то в глубине сознания, и скоро исчезали. Мысли, как и вещи, должны иметь форму, хотя бы воображаемую. Сейчас, думая о своем одиночестве, он обнаружил эту недостающую ему форму, и даже ее имя. Ася!..
Это открытие обрадовало его и смутило: десять лет прошло. Срок почтенный даже для романа через посредство почтово-телеграфной связи. Никакой обычный роман ни за что не выдержал бы подобных сроков.
— Ты о чем думаешь? — спросил Юртаев, обрывая свой рассказ.
— О душевных контактах. Пойду, дам телеграмму. — Он стремительно поднялся.
— Давно бы тебе догадаться… Чего ты выжидал — не понимаю.
— Горел на работе.
— Ну и дурак. — Юртаев стоял посреди своего кабинета и поучал: — На работе надо не гореть, а трудиться…
Недослушав поучения своего старшего друга, Сеня прощально взмахнул рукой:
— Салют! До вечера!
Стоя у конторки в телеграфном зале главного почтамта, он составил телеграмму Асе: «Если можешь, приезжай». Подумал и приписал: «Если не можешь — все равно приезжай». Так, хорошо. Все ясно. Теперь телеграмму ее родителям: «Прошу руки вашей дочери». Кажется, так у них раньше полагалось? И очень глупо — руки! Ну да ладно, сойдет и так, остальное Ася им и сама объяснит. И чтобы уж ни у кого не было никаких сомнений, что это он не сгоряча, что все продумано, приписал, что номер в «семиэтажке» готов принять Асю. И еще одна телеграмма — в райздрав того района, где она работает. Это уж на всякий случай, для порядка, если они там начнут препятствовать. Хотя, если даже все райздравы страны воспротивятся Асиному намерению, ничего у них не получится. Только бы она сама захотела приехать.
Девушка, принимавшая телеграммы, взглянула на Сеню с явным одобрением и улыбнулась, чем еще больше воодушевила его. Он вышел на улицу, уже пригретую солнцем и по-утреннему свежую. На песчаных аллеях театрального сквера лежали четкие тени. Через прохладный вестибюль гостиницы Сеня прошел в кабинет директора уверенно, как свой человек. Он и был там своим человеком. Когда-то он возглавлял студенческую бригаду, взявшуюся отремонтировать «семиэтажку». Никто не брался — в городе остро не хватало рабочей силы и, конечно, материалов. И студенты взялись. Работа была выполнена досрочно и отлично. Даже директор гостиницы, уж на что лишенный всяких сантиментов мужчина — иначе он и дня не проработал бы, — даже он растрогался: самолично присвоил Сене небывалое звание «почетный постоялец» и сгоряча пообещал предоставлять ему и его товарищам номера по первому их требованию. Верно, он тут же спохватился: «В случае наличия свободных номеров…»
Сеню он встретил с преувеличенной горячностью. Не давая ему остыть, Сеня потребовал:
— Завтра лучший номер на третьем этаже. Приедет моя невеста. И еще один номер на седьмом этаже. — Он назвал тот самый номер, в котором провел всю военную зиму.
— Ну что ж, — проговорил директор обреченно, как взятый на мушку в безлюдном переулке, — против невесты невозможно устоять. А насчет седьмого этажа…
Номер оказался свободным. С ключом в руках Сеня поднялся по лестнице, отказавшись от лифта. «Круг завершен!» — подумал он, стоя у окна в «своем» номере. Перед ним расстилался город его юности, первой любви и первой ненависти, его первых радостей и первого настоящего горя. Начало всех начал.
Можно бы по этому поводу пролить слезу умиления, но Сеня не напрасно закончил строительный институт, где, как известно, учат трезво глядеть на жизнь, учитывать местные условия и не забывать о запасе прочности.
Вот как раз о запасе прочности он и подумал: хватит ли у него этой прочности? Ведь ему надо преодолеть сопротивление самого Бакшина. Да нет! Какое тут сопротивление? Атаку. Бакшин не будет ждать, когда на него нападут. Он всегда нападает первым. Все это Сеня знал по рассказам его боевых товарищей.
Оставив в номере портфель и куртку, он налегке, обремененный только мыслями о предстоящем сражении, отправился в клинику к Таисии Никитичне.
Хотя гардеробщиц тоже все почему-то считают всеобщими тетями, но, верный своему правилу, Сеня приветствовал ее не так, как все!
— Привет, Анна Ивановна!
