— Дома, дома. Заходите, пожалуйста.
И голос ее показался мне таким, словно бы он выходил не из ее горла, а прямо из глубины груди. Она была все в том же летнем платье, но уже держала в руках какую-то другую одежду, собираясь, должно быть, переодеться, чтобы выйти разделываться с картошкой. Однако, впустив нас внутрь дома, она отложила то, другое, в сторону.
Петр сказал ей:
— Принимай гостей, тетя. Мы к тебе на полдня. В четыре уедем. Это вот товарищ Турханен из Финляндии. Ему захотелось взглянуть на нашу советскую деревню, а мне — на тебя.
Это было не совсем точно — то, что он сказал. Не только ему захотелось взглянуть на нее. Появился на свете еще один человек, желающий заняться этим приятным делом. А она ответила: «Милости просим», — и показала на стулья, стоявшие у стены по обе стороны стола.
Когда мы уселись на них, Петр сказал:
— Мы тебя не затрудним, тетя. Мы главным образом на деревню общий взгляд пришли кинуть, а на тебя — в частности.
Тут уж я не мог обидеться на него, потому что он сказал «мы». Только следовало сказать немного наоборот: пришли кинуть взгляд главным образом на нее, а на деревню попутно.
А он продолжал свою речь:
— Это товарищ Турханен надоумил меня приехать в необычное время — пожелал с нашей колхозной жизнью познакомиться. А то он живет у нас в Союзе уже третий месяц, а ничего, кроме города, не видел.
Она сказала:
— Вы разденьтесь. Да и позавтракайте кстати. На сытый желудок и впечатления о колхозе приятнее останутся. А завтрак у нас уже готов.
Мы сняли свои летние пальто и повесили их вместе со шляпами на вешалку возле двери. И тут я впервые устыдился своего видавшего виды синего костюма. Рядом с новым светло-серым костюмом Петра он выглядел изрядно затасканным. Костюм Петра мало того, что был новый, он еще и подогнан был неплохо к его тонкой, высокой фигуре и по цвету тоже хорошо вязался с его белокурой головой. А у меня все было не в лад.
Конечно, я мог бы ей объяснить, что у меня тоже скоро будет новый костюм. Денег на это хватало. Полторы тысячи рублей еще оставалось из той суммы, что я получил за финские марки. А к этому каждый месяц прибавлялся мой заработок в тысячу рублей. Так что за деньгами дело не стояло. Но не приспело время. Я уже купил себе летнее пальто и шляпу. Купил туфли и кое-что из белья. А костюм купить не успел. Но не объяснять же было ей, почему я не успел купить себе костюм. Это я держал про себя, радуясь втихомолку, что вообще уходил целым из их магазинов.
Усевшись опять на свое место, я принялся украдкой смотреть на то, как она ходила взад и вперед по комнате и возилась у печки. Там у нее что-то шипело и жарилось. Вошла другая женщина, тоже рослая, но седая и посуше телом. Она принесла пустой ушат и поставила его в углу возле печки. Молодая женщина сказала ей:
— Мама, гости у нас, видишь?
Старая женщина ответила: «Вижу, вижу», — и направилась к нам, вытирая на ходу руки о фартук. С Петром она расцеловалась, а мне подала руку. Я привстал и, пожимая ее холодную влажную руку, сказал:
— Турханен.
Она не поняла и спросила: «Как?». Я повторил:
— Турханен. Аксель Турханен. Из Финляндии.
Петр сказал:
— Бабушка, а ты зови его просто Алексей Матвеевич.
Старая женщина сказала: «Очень приятно», — и отошла к печке. Заглядывая в стоящие на полу чугуны, она спросила у молодой женщины:
— Поросятам-то где?
Та указала:
— Вот в этом чугуне.
Старая женщина вывалила из чугуна горячую картошку в ушат и принялась ее толочь, напустив на всю комнату вкусный запах молодой вареной картошки. Потом она вышла с ушатом за дверь, а молодая женщина пояснила, обернувшись от печки к Петру:
— Откармливаем двух.
Он спросил:
— Крупные?
— Потом увидите.
Она сказала «увидите», а не «увидишь». Значит, она и меня имела в виду, говоря это. Значит, и я уже попал в какой-то мере в ее мысли.
Петр спросил:
— А когда резать думаешь?
— К ноябрю надо бы.
— Хорошо. Приеду на праздник студень есть.
— Обязательно.
Скоро она поставила перед нами на стол сковородку молодой жареной картошки со свининой. Из сковородки она переложила понемногу каждому из нас в тарелку и положила рядом с тарелками вилки. Петру она налила стакан свежего молока, а меня спросила:
— А вы какое молоко предпочитаете, свежее или кислое?
Вот уже до чего дошло дело. Не только мысль ее успела слегка коснуться меня и не только ее руки проявили обо мне заботу, приготовляя мне еду, но еще и голос ее, идущий из глубины груди, был обращен ко мне, и язык ее и губы трудились, выговаривая обращенные ко мне слова. Я хотел ей ответить, что из ее рук готов съесть что угодно, хотя бы кусок полена, но не посмел так ответить и сказал:
— Для меня все хорошо.
Она налила мне стакан свежего молока, и мы с Петром начали есть. Он спросил ее:
— А ты сама что же? А Оля где? А бабушка?
Она ответила:
— Оля еще спит. А мы успеем. Кушайте на здоровье.
Сказав это, она поднесла к своему затылку ладонь, проверяя прическу. От этого короткий рукав ее тонкого платья сполз на плечо, обнажив полную сильную руку до самой подмышки. Рука сразу же опустилась, выполнив нужное, но перед моими глазами так и остался этот укромный уголок ее тела с темными завитками волос в глубине.
Она поставила перед нами тарелку с пирожками и два стакана чаю. Но и в стакане с чаем я увидел обнаженную женскую руку, поднятую вверх локтем вперед, И вкус чая был для меня не тот, каким бывал всегда. И пирожки с яйцом тоже могли быть, а могли не быть на столе, потому что их вкуса я все равно не разобрал. Вкус голых женских рук, мелькавших перед моими глазами, проникал мне внутрь, заполняя меня всего и не делая сытым.
Я даже не заметил, когда прикончил свой чай. Петр дал мне это понять, отодвигая свой стул от стола. Он сказал:
— Ну как, Алексей Матвеевич? Не забыли свою священную миссию?
— Какую миссию?
— Высматривать, как мы войну готовим. Имеются шансы обнаружить кое-что. Как вы на это?
И я, спохватившись, немедленно закивал ему в ответ.
Да, они действительно готовились. Прав был Арви Сайтури, когда говорил, что они опять хотят напасть на Финляндию. А что же им еще оставалось делать при их крайней бедности? День и ночь они только о том и думали, чтобы захватить скорей его каменистый хутор да еще лавку Линдблума заодно. Только это и было их главной заботой на каждый день. Для чего же иначе стали бы они торопиться поднимать рассыпанные во время войны в мусор и щебень многоэтажные дома в их городах? Ясно, что они торопились подставить их скорей в обновленном виде под новые бомбы. Ведь людям так нравится, когда те дома, в которых они живут, разваливаются вдруг от хорошей бомбы и сами они разлетаются в дым вместе с домами.
И в деревне тоже шла у них к тому подготовка. Я сразу это сообразил, присмотревшись внимательней к их делам. Увидя позади деревни людей, разрывающих лопатами песчаный холм, я не замедлил указать на них Петру и спросить напрямик:
— Окопы?
Вопрос был задан прямо в лоб, и деваться от него было некуда. Застигнутый врасплох моей проницательностью, молодой Петр попробовал было отделаться веселой улыбкой, но тут же был все-таки вынужден признать:
— Да, окопы. Пойдем туда. Там расскажут, для чего они вырыты.
Там почему-то сперва посмеялись, но потом сообщили еще более страшную истину:
— Это не окопы. Это хранилище для атомных бомб.
— Атомных бомб?
— Да. Вон их везут на грузовике. Просим посторониться.
Мы дали дорогу большой грузовой машине, полной крупной картошки. После того как мы посмеялись немного, нам объяснили, что в этом году урожай картофеля не вместился в старые хранилища. Пришлось выкопать несколько новых. Тогда я подумал немного и сказал:
— А почему бы не отдать этот урожай людям, которые добывали его? Они бы нашли ему место.
Выслушав это, их старший воткнул в землю лопату и сказал мне:
— Пойдем.
Он привел нас с Петром во двор крайнего дома, и мы увидели там целую гору картофеля. А вслед за нами туда въехали еще две полные телеги, дополнившие эту гору. Я спросил:
— Чье это?
— А вот!
Мне указали на хозяев этого дома, таскавших привезенную картошку ведрами в погреб. Им было лет по тридцать пять, хозяевам этого дома, и двое их детей тоже копошились возле картофеля, наполняя им ведра.
Оказывается, это была их доля. Они вместе отработали за год восемьсот трудовых дней. И за каждый такой день им причиталось в этом году по семь кило картофеля. Кроме того, они уже раньше получили по три кило ржи за каждый из этих отработанных дней. Так мне объяснили. Я прикинул в уме, и у меня получились тонны. А их старший сказал:
— Предстоит еще распределить овес, горох, ячмень, капусту и другие овощи. На каждом дворе можете увидеть сейчас такую же картину. Желаете посмотреть?
