Выпрягли быков, подперли ярмо упором. Больная оставалась под ореховым деревом до самых сумерек.
Тамар, вернувшись с прогулки, увидела во дворе распряженную арбу и на ней укрытую шалью женщину, которая прерывисто стонала.
Рядом на камне, понурив голову, сидел старик в крестьянской одежде. При виде Тамар он встал, снял башлык и, низко поклонившись, спросил, не жена ли она доктора.
Узнав, что сестра, старик стал просить не отказать им в гостеприимстве и приютить на ночь его дочь. Стоя перед Тамар с обнаженной головой, он так умолял ее о помощи, точно она была и врачом и хозяйкой этого дома.
Тамар попросила его надеть башлык.
— Сыро, — сказала она, — вы можете простудиться.
— Пусть пропадает моя голова! — воскликнул старик. — Лишь бы спаслась моя единственная дочь!
Тамар пыталась его утешить.
Растроганный ее сердечным участием к их горю, отец больной рассказал, что его несовершеннолетняя дочь была соблазнена семейным человеком, что беременность протекала очень тяжело и ему сказали, что необходима срочная операция.
Тамар приблизилась к арбе. Больная, взмахнув длинными ресницами, взглянула на нее чудесными миндалевидными глазами.
Точеное, прелестное лицо было у юной страдалицы и белые, как перламутр, зубы. Тамар изумилась, взглянув на руки этой крестьянской девушки — нежные, с длинными розовыми пальцами.
И голос у нее был удивительно приятный, и даже имя оказалось красивое. Ее звали Родам.
Она сразу так полюбилась Тамар, что та уже была готова немедленно перенести ее к себе.
Старик умоляюще глядел на Тамар и тут же проклинал жестокосердного соблазнителя своей дочери, проклинал мастерски, как это делают в Мегрелии, предавая человека анафеме перед иконой.
Тариэл Шервашидзе и слушать не захотел, когда Тамар пришла просить, чтобы он позволил перенести больную в ее комнату,
— Какая-то крестьянская девка прижила незаконного ребенка, и ты хочешь положить ее у себя!
«Прижила незаконного ребенка» — эти слова дедушка Тариэл произнес с таким отвращением, с каким верующий произносит слово «змий».
— Место ли ей в твоей комнате?! Правда, Херипс принимает в кабинете больных, но ведь здесь не больница! Не хватает только, чтобы в моем доме разрешались всякие распутницы! — кричал Тариэл. — Что за времена настали! У девчонки еще молоко на губах не обсохло, а уже рожает, да еще незаконного ребенка!
Бессердечие отца возмутило Тамар. Особенно больно кололо ее слово «незаконный», которое он все время повторял.
— Какое это имеет значение? Разве незаконный или законный не равны перед богом? И разве не был незаконнорожденным сам спаситель наш Иисус Христос?
Священник даже подскочил от гнева.
— Что я слышу! — заорал он. — Кто сказал, что Христос был незаконным сыном плотника? То дух святой сошел на Марию.
И Тариэл с таким пафосом стал разъяснять тайну непорочного зачатия Христа, словно вел богословский спор с еретиками на Вселенском соборе.
Тамар бросилась за помощью к Каролине. Со слезами вбежала она к невестке и стала ее умолять спуститься во двор, убедиться воочию, как прекрасна Родам, и как-нибудь уговорить отца приютить несчастную.
— Если ты не сделаешь этого, я брошусь в колодец! — грозилась Тамар.
Накануне у Каролины произошла стычка с Тариэлом. Тем не менее она оделась и пошла к нему.
Долго убеждала она свекра, что так относиться к больной неудобно.
— Херипс врач, — доказывала она, — о нем станут говорить как о человеке корыстном и бездушном.
Напомнила Тариэлу о его христианском долге.
Священник долго не сдавался; он заявил, что женщину, имевшую незаконную связь, нельзя впускать в честную христианскую семью.
Но под конец все же смягчился и разрешил перенести Родам в комнату Даши.
Ее отцу было позволено постелить себе бурку и переночевать там же, в сенях.
А в это время Тамар, легла ничком на постели, горько плакала. Так горько, словно не Родам, а ей предстояли сегодня опасные роды. В сердце ее болела неизлечимая рана: «Незаконнорожденный!..» Перекошенное от ярости лицо Тариэла стояло перед ней.
Вернувшаяся Каролина застала ее в слезах.
— Чего же ты плачешь? — сказала она улыбаясь. — Я уговорила отца.
Тамар вскочила, обрадованная тем, что Родам проведет в ее комнате хоть одну ночь.
Но, узнав, что Родам будет ночевать не у нее, а в комнате Даши, опять сникла. Однако накинула на себя шаль, попросила Каролину пойти с ней и кликнула Лукайя.
Арбу подкатили к самому крыльцу.
Лукайя, отец Родам и Тамар перенесли больную в комнату Даши. И тут Каролине и Тамар предстала ее необычайная красота.
Родам беззвучно плакала, и хрустальными потоками струились слезы по ее пылавшим от жара персиковым ланитам.
Эта хрупкая девушка была обременена зрелостью выношенного ею плода, словно слабенькая ветка, отягченная мандаринами. При свете электрической лампочки сверкала белая кожа на ее прекрасных руках; как два громадных смарагда блестели глаза.
Каролина не могла скрыть своего изумления при виде такой совершенной красоты.
Лукайя сидел тут же на корточках и крестился. «Уж не явилась ли богородица Мария вторично на землю?»
У Тамар от волнения разрумянились щеки, зеленые глаза горели каким-то темным, загадочным блеском.
Округлость груди и бедер необыкновенно красила ее фигуру.
Наклонившись над Родам, она ласкала ее с такой нежностью, словно та была ее младшей сестрой.
Каролина переводила взгляд с одной девушки на другую и не могла решить, которая из них прекраснее.
Тамар дала больной брому, и Родам несколько успокоилась. Утомленная продолжительной тряской на арбе, она взмахнула еще раз своими веерообразными ресницами и отдалась благодетельному сну.
Перед тем как лечь, Тамар горячо молилась. Но сон не шел. Неотступно стояло перед ней юное лицо Родам, весь ее прелестный облик.
И какой бессердечной показалась Тамар природа, взвалившая столь страшную повинность на этого ребенка!
Она вспомнила искаженное гневом лицо священника. И оскорбительное слово «незаконнорожденный» с новой силой прозвучало в ее ушах. Вновь охватило ее негодование. В эту минуту она возненавидела тирана-отца.
Боже, в какой жуткой неизвестности таится ее завтрашний день! Если отец так яростно поносит какую-то неизвестную ему девушку, то что же будет, когда он узнает, что его дочь Тамар…
Но здесь нить ее мыслей обрывалась: слишком страшно было следовать за ними дальше…
«Как бессердечен ты, о господи! Какое тяжкое испытание возложил ты на меня! Как жестоко покарал ты меня, боже! Чем я, несчастная, провинилась перед тобой? Мою первую любовь ты обратил в отраву! Отнял у меня Тараша, дорогого Мисоуста, и оставил меня одинокой».
Ласковое лицо Тараша всплыло перед ней… Дубняк, голуби… В легкой дремоте представилось Тамар, что тянутся к ней сладкие уста возлюбленного. Запрокинул ей голову, поцеловал…
Она проснулась. Жалкая плешивая голова отца Родам вспомнилась ей. Как он проклинал обольстителя своей дочери! А Родам, лежа на арбе, слушала его ни жива ни мертва.
Ни за что не позволит Тамар, чтобы кто-нибудь осмелился при ней поносить светлое имя Тараша Эмхвари! Если даже он окажется жив, — да, если даже он жив и бросил, ушел от нее, — все равно никому не позволит она его оскорблять!
Только бы Мисоуст оказался жив! Тамар одна понесет тяжкий крест, который взвалила на ее плечи судьба. Уйдет тайно из дому, как это сделала недавно ее подруга Тина Шониа. Она сделается прачкой, возьмет на себя все заботы, чтобы вырастить плод своей первой любви. Только бы Мисоуст был жив!
Сегодня вечером, когда она возвращалась домой, ее остановила вдова Маршаниа.
— Не знаю, — говорила она, — правда ли это или сплетни, только в Окуми поговаривают, будто Кац Звамбая переправил Тараша Эмхвари к черкесам и что Эмхвари теперь скрывается у них.
Но если это так, то что означали черные голуби? И странные предчувствия, и ощущение надвигающегося несчастья?
Маршаниева вдова сказала, что завтра литургию будет служить новый священник.
Тамар непременно пойдет в церковь. Она будет умолять бога, чтобы он даровал жизнь Мисоусту. Больше ничего не нужно Тамар.
Она ворочается в постели, хочет уснуть, чтобы хоть во сне увидеть Мисоуста.
Тамар верит в сны, как всякая верующая и суеверная женщина. Хотя бы ее мечта осуществилась!
Закрыла глаза, и только задремала, как страшный крик заставил ее вскочить. Кто-то кричал так истошно, точно его обварили кипятком.
Тамар затаила дыхание. Снова крик. Он доносился из комнаты Даши. В одной сорочке, босая, пробежала Тамар галерею, рванула дверь…
Родам металась на постели, царапала себе лицо и кричала, кричала… Старик отец, упав ничком, бился лбом об пол и громко молился.
