Ознакомительная версия.
Юрий Поляков
Красный телефон
Муж любил по утрам. Раз в неделю, обычно в воскресенье, он входил в Лизину спальню, вынимал из кармана изумрудного шелкового халата красный радиотелефон, с которым почти никогда не расставался, и клал его на столик рядом с кроватью – огромной, новомодно круглой, напоминавшей манеж, из странной прихоти застеленный хрустящим постельным бельем.
Некоторое время он тихо стоял над Лизой, по ее дыханию пытаясь понять, спит она или же притворяется. И Лиза старалась дышать ровно, точно спящая, даже считала про себя, чтобы не сбиться: раз, два, три – вдох, раз, два, три – выдох.
Постояв над ней, муж снимал халат – и его волосатая нагота отражалась повсюду, даже на потолке, в бесчисленных зеркалах, делавших спальню похожей на балетную студию. Втянув в себя немалый живот и поигрывая подзаплывшими мускулами, он некоторое время любовался своими отражениями и принимал позы, вроде тех, что принимают на подиуме бугристые участники состязаний по бодибилдингу, или по «телостроению», как поправил бы нас, насквозь проамериканизировавшихся, старик Даль.
Когда-то, служа еще в ГРУ, муж усердно занимался восточной борьбой, а до этого, в военном училище, – биатлоном. Тело давно уже разъелось и обрюзгло, но остался этот свойственный спортсменам мнительный нарциссизм: от мужа всегда разило кремами, дезодорантами и прочими пахучестями. И чем крепче он накануне пил, тем ароматнее благоухал утром.
Лизу это страшно раздражало. Ей казалось, вся их огромная квартира, занимавшая целый этаж элитного дома и некогда принадлежавшая кандидату в члены Политбюро, пропахла кремами и одеколонами. И еще ее просто бесило то, что тело мужа было покрыто клочковатой черной порослью и весь он со своими большими ухоженными усами а ля Ницше напоминал огромного ризеншнауцера, которого хозяева, решив сэкономить на парикмахере, остригли собственноручно и крайне неравномерно.
Налюбовавшись собой, он обычно ложился рядом с ней и, нежно разобрав ее длинные густые волосы, начинал осторожно щекотать Лизу за ухом. Когда-то в детстве у него была любимая сиамская кошка, а другим видам нежности муж с тех пор, видимо, так и не обучился. Свой первый любовный опыт он обрел в коротких, наступавших после долгого казарменного томления курсантских увольнениях в город, когда женщину приходилось брать быстро и неожиданно, как вражьего «языка»…
У Лизы от этих «заушных» ласк вдоль спины пробегали противные мурашки, и она делала вид, будто никак не может проснуться, втайне надеясь, что вдруг зазвонит этот красный мобильный телефон, и какая-то очередная катастрофа в мире бизнеса заставит мужа спешно одеться и умчаться на своем бронированном джипе в окружении толстоплечих охранников. Неприятности, надо сказать, у него случались довольно часто и он мог целыми днями – к Лизиной радости – не показываться дома, а если и появлялся, то его обычная немногословность превращалась в тягостное молчание.
Впрочем, красный телефон, на Лизиной памяти, не звонил никогда, в отличие от другого – черного, вечно верещавшего, как недоколотый поросенок. Но черный телефон муж не брал с собой в ее спальню ни разу за два года их совместной жизни.
Они познакомились, а точнее впервые увидались, на устричном балу, куда Лизу пригласил знакомый журналист, все никак не решавшийся сделать ей предложение, потому что пока еще не развелся с третьей женой, а со второй никак не мог не доделить имущество и детей. Лиза к тому времени уже почти выжила из сердца свою первую неблагодарную студенческую любовь, отгородилась от нее несколькими постельными историями, об одной из которых было даже стыдно вспоминать. И ей вдруг страшно захотелось замуж, так иногда жутко, до судорог в желудке хочется попробовать увиденный в какой-нибудь цветастой телерекламе неведомый заморский фрукт. Тут-то и появился в ее жизни поседевший в дурачествах журналист.
Они весело болтали, запивая устриц очень приличным шампанским, когда Лиза вдруг почувствовала на себе чей-то тяжкий взгляд. Она оглянулась: громоздкий усатый человек, стоявший по другую сторону стола, смотрел на нее исподлобья. На нем был великолепно-строгий смокинг и огромная клоунская, зеленая в горошек бабочка: на бал просили явиться с обязательной смешной деталью в туалете. Лиза, например, повесила на шею детское ожерелье из пластмассовых лягушат, а журналист со свойственной его профессии прямотой нацепил полумаску, изображавшую то, что обычно прячут почти от всех, на крайний случай – под фиговым листком.
Усатый человек смотрел ей в глаза с такой тоской, что Лиза смутилась и, отвернувшись к своему журналисту, звонко засмеялась, как будто услышала от него удачную шутку. Но смех ее оказался совсем не к месту, так как журналист, передвинув полумаску на лоб и сделавшись похожим на очень неожиданного единорога, неряшливо, со всхлипами наверстывал устриц. Лиза, скрывая смущение, тоже взяла в руки шершавую раковину со студенистым тельцем, дрожащим в перламутровой лунке.
– Неужели вам нравятся моллюски? – Вдруг громко спросил незнакомец, глядя теперь не на Лизу, а на ее спутника.
И стало ясно, что он тяжело пьян. Тем не менее, голос у него был приятный, даже бархатистый, но при этом совершенно лишенный оттенков, как это случается у людей, давно уже занимающихся синхронным переводом. Кстати, позже выяснилось, что первое впечатление Лизу не обмануло. Когда один наш большой политик в демократическом усердии разболтал на переговорах в Штатах целую разведывательную сеть, ее будущего мужа чуть ли не в мешке с диппочтой переправили домой. Воспользовавшись всеобщей неразберихой, он сразу и навсегда ушел из «Аквариума», сказав, что готов горбатиться на умных мерзавцев, но на дураков – никогда. Конечно, в более вразумительные времена никто бы уйти из Системы ему не позволил. Но была Перестройка.
Несколько лет он зарабатывал на жизнь изнурительным синхроном на переговорах отечественных жуликов и американских проходимцев, пока однажды не понял: в разворовываемой стране бизнесменом быть гораздо легче, чем синхронистом. К тому же, за три года он узнал столько дорогостоящих секретов и бесценных деликатных подробностей, что добыть стартовый капитал проблемы для него не составило. Конечно, могли и убить, но не зря же он столько лет был «аквариумистом».
– Наверное, человек, вскрывающий себе в ванне вены, чувствует примерно то же самое, что эта устрица! – Еще громче сказал пьяный незнакомец и показал вилкой на пустые раковины, действительно чем-то напоминающие ванночки. Лиза, всегда ценившая в мужчинах остроумие, даже если оно брезжило в черной пьяной шутке, искренне улыбнулась такому неожиданному сравнению и уже собиралась ответить. К примеру, так: «Ах, как бы нам по ошибке не слопать какого-нибудь устричного Сенеку!» Но журналист вдруг засуетился, снял полумаску и довольно грубо повлек Лизу в сторону, шепча ей на ухо:
– Не заговаривай с ним! Умоляю!! Это страшный человек. Помнишь, на прошлой неделе нашли банкира, зарезавшегося в ванной. Это из-за него. Я точно знаю!
…Муж перестал щекотать Лизу за ухом и приступил ко второму этапу супружеских ласк. Этот второй этап Лиза про себя называла: «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои». Дело в том, что во время дозорного обхождения холодные мурашки превращались в твердые пупырышки гусиной кожи и покрывали уже все тело.
– Гусенок, ты спишь? – спросил муж монотонным голосом, точно в десятый раз переводил все тот же осточертевший эротический фильм.
Эта монотонность тоже страшно раздражала Лизу, но ей не оставалось ничего другого, как издать томный звук счастливого пробуждения и сладко потянуться с закрытыми глазами.
Проклятый красный телефон молчал!
На следующее утро после устричного бала было воскресенье, и Лиза хотела выспаться всласть, но ее разбудил ранний звонок в дверь. Поначалу она даже решила, будто это журналист, с вечера намекавший на то, что готов сделать важное признание и далеко идущее политическое заявление. Однако журналист ожидался только к обеду. Открывать, как обычно, пошла мать, с которой Лиза делила крошечную двухкомнатную квартирку в Орехово-Борисово.
Еще до того, как ошеломленная – с округлившимися глазами и шумовкой в руке – мать влетела к ней, Лиза почувствовала: происходит нечто необыкновенное. Комната вдруг стала наполняться летучей розовой свежестью, словно за стеной была не завешенная одеждой и заставленная обувью прихожая, но – дурманящая огромная оранжерея. Полуголая, Лиза выскочила в прихожую – и попала в розовый сад!
Розы на долгих стеблях в огромных перевитых лентами корзинах стояли везде – на полу, на тумбочке, на стульях. Они были и сливочно-белые, и бархатно-бордовые, и шелково-алые, и акварельно-желтые, и вообще какого-то странного голубовато-розового оттенка, какой встретишь разве только на замысловатой коробочке из-под китайского чая. Розы были всякие: тяжело распустившиеся, почти распавшиеся; только-только начинающие приоткрываться, похожие на плотно скрученные рулончики; наконец, были и тугие, заостренные бутоны, напоминающие девичьи сосцы.
Ознакомительная версия.
