Климов Александр Николаевич родился в городе Южа в 1959 году. Автор четырех поэтических сборников. Лауреат премии “Нового мира” за 2008 год. Живет в Москве.
Старый зимний сад
Тля квартируется в мягких постелях,
Прячутся бабочки в дуплах и щелях,
В листьях зимуют жуки.
Ветви торчат, как рога из расщелин,
Сучья с корой отстающей замшели,
Нет рукотворной руки.
Из-под отдушин реки вылезая,
К яблоне крыса спешит водяная,
Слышится дальний раскат.
Свежие вести с холодного фронта,
И в непромёрзших слоях горизонта
Черви, как пули, торчат.
Тихо во сне отмирают верхушки,
То-то же вдарит морозом из пушки.
Дым поперхнётся из труб.
Морозобойким, спасибо не в корень,
Струйкою сизою дым из пробоин:
Заболонь впаяна в луб.
Перекорёженный сад на подпорках,
В наледь увечное вмёрзло ведёрко,
Ходят в стволах старики,
Взявшись под ручку по белому снегу.
Краткое солнце клонится к ночлегу,
Тень удлиняя клюки.
Подснежная война
Бесшумен был полозьев бег,
Морозом ослеплял кристалл;
Ещё вчера крошился снег,
Куда податливей он стал.
Ровны прошитые стежки,
Нет ни оврагов, ни бугров,
Наносит свет свои мазки
На ватман пористых снегов.
То ласки след, то лисий след,
То бисерный мышиный след,
А кто кому там на обед,
Чтоб не ко сну, и знать не след.
И пропадая, без следа,
Уходят мышковать коты, —
В снегах матёрых в холода
Горят кровавые их рты.
Тут — куропаточий помёт,
Насиженный ночлега круг,
Вершит ли коршун свой облёт,
В норе пульсирует испуг.
Идёт подснежная война,
Где выживет один из двух.
Тревогой тишина полна,
Лишь с шага перейдёшь на слух.
* *
*
На градуснике столбик к тридцати,
Петух хрипит, и в десять рассветает,
Цветок, за ночь успевший подрасти,
В оконной сублимации сверкает;
Кустистый иней, звёзд холодный рой,
Узоров на стекле хитросплетенье.
За семь часов, неспешно, стороной
Проходит солнце, не зайдя в селенье.
К востоку тени тянется верста,
И затянуло лунки, под ногами —
Не твердь, но лёд, желтеет береста —
Тем более белей она ночами,
Огнится луч прощальный… Одинок,
Я проживаю день без сожаленья:
Смотрю на увядающий цветок
И своего не вижу отраженья.
* *
*
Чем жутче морозы, тем дома теплей,
Снаружи снежок отсыпает.
Я трогаю рёбра худых батарей —
Покуда в них жизни хватает.
Тесть входит весь в блёстках — богатый как крез,
С десятком яиц и с лопатой,
И сушит в подмокшей мотне энурез
Лампадкой своей кварцеватой.
Вслух Марья Иванна из выбранных мест
Какого-то Зожа читает —
С беззубым усердьем. Зубастый протез,
Осев, в физрастворе рыдает.
Оскал его явственно неумолим,
Он — кибер, не знающий флюса.
Смеётся над усом самим золотым,
Не верит в могущество уса.
Весь день она пишет в тетрадь лабуду:
Репейник с настойкой бадьяна…
То зубы в стакане, куда ни пойду,
То ус золотой до Пхеньяна.
Сжевать бы всё к чёрту, глоксиньи назад.
— Пройтиться пойти до Каюхи. —
На свежих штакетниках шапки горят,
След в след пробираются слухи.
Из тёплой постели в февральскую лють,
Из люти до тёплой постели,
А там и весна, сохранит как-нибудь,
А к лету, глядишь, уцелели.
* *
*
Венецианов — русский Брейгель,
Приземист лес и снег зернист,
У Питера же скрип в телеге
И нет ни центра, ни границ.
Пейзаж земли чашеобразный,
Альпийский спуск, каскад прудов;
Летит в долину ворон праздный,
Зигзаг конька, прожилки льдов.
Охотники идут по следу,
Фон фиолетов, свора псов
За рыжей выскочит к обеду
За синей линией лесов.
Взвоз от реки наезжен гладко,
Сугробы углубляет тень,
Мужик с лошадкой, баба с кадкой —
У нас сегодня банный день.
Жизнь прикасается подпушком
К порозовевшему лицу.
Елани, тропки, стирка, сушка.
(Задрали всё-таки лису).
Костёр, отливка, тигель. Ригель
В харчевне охрою блестит, —
Наполнит чашу старший Брейгель,
Пропустит иль приговорит?!
Не прозревал Венецианов,
Что линией отдалено:
В глубинах бывших океанов
Рельефно и подробно дно.
Да, подо льдом живут форели,
Кокошник девушке к лицу,
Белы снега, метут метели,
Но мир спускается к Творцу.
Баллада о призраке
Упала валежина, иль через борт
Сугробом качнуло, хлебнул пакетбот
Да так и застыл в правом галсе.
А может, старинный барбарский корабль
Держал восемь румбов, не рухляди жаль,
А то, как звучит — грот-бом-брамсель.
Рангоутных балок надломы, стеньги
Продольные трещины, тяжесть серьги:
Отмёрзшие боцмана мочки.
— Грачи прилетели, — не крикнет матрос,
Он в степсе пришпиленный к шпоре примёрз,
Как иней походит на почки.
Бушприты и реи, неверный октан,
Сугробы как гребни, зима-океан —
И призрака страшны обводы.
Жуки-древоточцы, тумана бельмо,
И дерево в балку уткнулось давно:
Заснежены к банке подходы.
Лишь ходит безумная в поле Ассоль
С подглазьями впалыми — белая моль;
Живицею пахнет валежник,
Замшелостью — ветошь и сахаром — ром,
Когда паруса загорятся огнём
В снегах шевельнётся подснежник.
Сад застывших времён
Ирине Васильковой
Этот сад убегающих тропок
И застывших времён
Из шести героических соток
В небеса устремлён;
В нём в настурции пряди
Впрягся розовый ретровьюнок,
Мальвы в красной помаде,
Маттиолы лиловый цветок.
И в любовниц мелиссы,
Нежных лилий у южной стены,
Золотистые геи-нарциссы
Как в себя влюблены.
В почву влитые литры,
Холостое рычанье в грозе,
И “разбитое сердце” диклитры
В виноградной лозе.
— Только где твои розы? —
Прячет кивер у пруда рогоз —
Эти строчки из прозы.
(Невозможно, чтоб было без роз.)
Обгоняя улитку,
Мимо флоксов, фиалок, куртин,
Пну ногою калитку
И останусь снаружи один:
Холод, низкие тучи,
Чуть подвижное сало реки,
Лист под ноги падучий...
— Где твои васильки?!
* *
*
Отчитала кануны
И утихла под утро пурга,
Как песчаные дюны,
