Галина Мария Семеновна родилась в Твери, окончила биологический факультет Одесского университета, занималась биологией моря. Поэт, прозаик, критик. Лауреат премии “Anthologia”. Живет в Москве.
* *
*
Мышь-подпольщица, вышивальщица, кладовщица, пряха,
Она знает слова “рубаха”, “крупа”, “старуха”.
Разговаривает шепотом, слышит вполуха,
Разбирается в окружающем мире не так уж плохо,
Впрочем, ей недоступна природа знака.
Мышь черепную свою коробку способна сплющить,
Чтобы протиснуться в каждую щелку, дырку.
С первого взгляда мышь состоит из плюша,
После второго обычно устраивают уборку
И выметают наружу тушку, сухую корку
И мышеловку ставят поближе к норке.
Жалкий комочек, даже и не летучий,
Без перепончатых крыльев и всяких прочих,
Все же страшней любых порождений ночи,
Ибо мерещится в белой или в падучей.
Шарит под кожей, дергается на теле,
Перемещается зрения на пределе.
Не убегай, подожди, скушай вот кашку,
Завтрак для кошки, розовые ладошки…
* *
*
Человечек перемещается на восток,
У него есть лампочка и свисток,
Если надо, он дернет за два шнурка
И поддует резиновый свой жилет,
Человечек передвигает часы вперед,
Далеко внизу под ногами соленый лед,
Ледяное крошево, стелющаяся мука.
Никому не нужный, маленький и смешной
Человечек перемещается над тишиной,
Над безглазой хлябью, где ни одного огня,
Он умеет дуть в свисток, но тому не рад;
Так висят во тьме человечки за рядом ряд,
Молчаливый парад, блуждающий вертоград,
Сотня душ, не отличающих ночь от дня.
….по воде плывет замороженная вода…
Ах, как сладко, когда, вселенную теребя
Бортовыми огнями, ищут во тьме тебя,
Нет честнее дела, чем дуть в свисток, поддувать жилет,
Человечек с тоской прислушивается: вот-вот…
Но гудят моторы, в стакане плавится лед,
Стюардесса предлагает курицу на обед,
И надежды нет.
* *
*
1
Там в городском саду фейерверк оркестр
Липкая мгла карамельный дух леденцов
Подожги этот воздух спичкою и окрест
Вдоль горизонта вспыхнет огненное кольцо
Вон те деревца высадил зелентрест
В сорок восьмом а они вон какие гляди кацо.
Кацо глядит под полой у него обрез…
Чуть отойдешь на два шага в сторону все черно
Тротуар разворочен и перекрыт проезд
Чуть отойдешь черный татарский мрак
Черный глухой забор глинобитный дом
Что там еще разве что от собак
Кошек отличаешь и то с трудом
Это не страшно спи моя ра усни
Над ресторанчиком вспыхивают огни
Над головой рассыпается фейерверк
И кипарис качается недомерк
Откуда-то сверху все это видит в свою трубу
Инопланетный ученый и думает там у них
Наверняка никто не жалуется на судьбу
Справа налево перелетают огни шутих
Ладно пора и нам передавай привет
Ляле и Зине
Музыка маньчжурские сопки амурские волны нет
Никого кто бы ушел на своих двоих
2
Тмутаракань, смоляная яма, не видно лиц,
Сезамовидных лобных костей, глазниц,
Чуть отойдешь — пилки цикад, птиц,
Шорох листвы, летучих мышей пунктир,
Чертополох, репейник, вечный степной сортир,
Только присядешь, в спину дышит слепой чабрец,
Вымазанный в дегте или в говне,
Море фосфоресцирует, как мертвец,
Воет собака чушейчатая на дне...
Там посредине черный квадрат, раскоп,
Там впереди глухая китай-стена,
Там на Луне, видимые в телескоп,
Наши с тобой начертаны имена,
На той Луне, что некий, сильный рукой,
Муж пересек, но не обрел покой.
Стрекоза
Я сойду к тебе с твердых частей цветка
Где в середке — зеленый столбик с косым крестом
На верхушке и где будем жить пока
Ибо сказано жилище и стол
Под каждым кустом
Там внутри лиловый алый багряный цвет
Там снаружи зеленый мир золотистый шар
Там за право носить твое имя спорят тридцать планет
Так что звенит в ушах
Что-то холодно нынче иссоп увял продуктовый запас иссяк
Шестикрылый забил косяк и дует в свою трубу
И принцесса-жеманница кажется на сносях
И принцесса-лимонница ворочается в гробу
По утрам роса и по вечерам роса
Дай-ка я тебя закутаю шею и лоб утру
Оно верней
Волос Андрей Германович родился в 1955 году. Окончил Московский институт нефтехимической и газовой промышленности им. И. М. Губкина. Лауреат Государственной премии РФ, премии Антибукер и “Москва — Пенне”. Постоянный автор журнала. Живет в Москве.
1
Под вечер, когда низкое солнце забрызгало верхушки скал и обрывистый склон розовым золотом, Абдулвахид закряхтел на своей кошме и почесал клокастую седую бороду.
Некоторое время он тупо прислушивался к тому источнику нескончаемого шума, каким являлась скачущая по черным валунам река. Затем кое-как сел, выполз из-под соломенного навеса, сунул ноги в рваные стоптанные башмаки и побрел за кусты, не забыв прихлопнуть плешь засаленной тюбетейкой.
Неспешно вернувшись, он с треском поломал несколько сухих прутьев, посовал под котелок и раздул огонь.
Заглянув в фарфоровый чайник, чье тыщу лет назад отколотое горлышко было мастерски заменено небьющейся жестяной дудкой, задумчиво поднял брови и опять вздохнул.
Заварка кончилась, а расхлябанный колхозный грузовичок, завозивший под присмотр Абдулвахида кое-какие продуктишки для чабанов, безвылазно торчавших на летовках, должен был появиться лишь дня через два.
Может быть, из вчерашнего чаю удастся выварить если не запах, то хотя бы немного желтизны...
Несколько минут он сидел, безвольно глядя в разгорающееся пламя.
Он плохо себя чувствовал. Ночь почти не спал — снились какие-то нелепицы, грудь давило. Под утро стало трудно дышать. Вставал, пил воду. Немного полегчало, но больше уснуть все равно уже не смог: ворочался на подстилке, мерз, кутался в тряпье.
Днем все валилось из рук, не было сил. И почему-то немела левая рука.
Теперь наступил вечер. Есть по-прежнему не хотелось, но все-таки следовало, наверное, подумать о каком-то пропитании.
Морщась и потирая немеющее плечо, он нашарил одну из двух луковиц в замызганной картонной коробке, служившей провиантским складом. Кое-как почистил. Разрезал и принялся с грехом пополам крошить ножом в ладони.
Нож, конечно, дрянь! Лезвие — обломок ножовочного полотна, рукоять из гнилой тряпки и алюминиевой проволоки. Разве таким много нарежешь?.. Бросить бы, к аллаху, эту несчастную луковицу!.. да как бросишь, коли начал: ведь и луковица на дороге не валяется, чего-то стоит эта луковица... все на свете чего-то стоит...
Чтобы отвлечься от совсем уж бессмысленных сетований, он, хмуро щурясь на валившееся за хребет солнце, стал прикидывать будущность жизни, — хотя, конечно, она и так была ему совершенно ясна. Лето кончилось, наступила осень; скоро погонят стада с летовок, и он тоже вернется в родной кишлак. Пойдут дожди, снег покроет верхушку горы Шох; потом осмелеет, завалит ущелья и склоны. Халат совсем рваный, да и сапоги давно просят каши. Конечно, Акрам-бухгалтер даст осенью немного денег — не совсем даром сидит тут Абдулвахид почитай что с конца февраля; но ведь к его возвращению в доме обнаружится множество неотложных надобностей... это уж не сомневайся. Вот и потекут денежки из рук. Одеться надо? обуться надо? пожрать хотя бы раз в день горячего, кроме вечного чаю с куском хлеба, — надо?.. дров на зиму запасти надо? пару-тройку мешков муки — надо?.. а ведь зимой денег не платят... эх!..
