Роберт Хелленга
Шестнадцать наслаждений
Глава 1
Там, где я хочу быть
Мне было двадцать девять лет, когда в пятницу 4 ноября 1966 года река Арно вышла из берегов. В воскресном выпуске «Нью-Йорк Таймс» сообщалось, что ущерб от наводнения невелик, но к понедельнику стало очевидно: Флоренция представляла собой настоящую зону бедствия. Монастырь Санта Кроче залило на двадцать футов, «Распятие» Чимабуэ было повреждено без всякой надежды на восстановление, разбились витражи на дверях при входе в баптистерий, фундамент Национальной библиотеки полностью ушел под воду, намокли сотни тысяч книг, Государственный архив оказался в полном беспорядке. Во вторник я решила отправиться в Италию, чтобы предложить свои услуги в качестве рядового реставратора книг, хоть как-то помочь, спасти все, что еще можно было спасти, включая себя саму. Дома мое решение встретили без воодушевления. У отца были свои финансовые проблемы, и он не собирался оплачивать мой билет. Шеф из библиотеки Ньюберри тоже не хотел меня понять. У него же был свой билет, оплаченный библиотекой, и он рассчитывал, что я останусь присматривать за хранилищем. Зачем вообще нам ехать вдвоем?
– Тогда почему бы мне не поехать, а вам не остаться присматривать за хранилищем?
– Ну, потому что… потому что… потому что…
– Да что вы говорите?
Потому что все, что он говорил, не имело никакого смысла. Он не мог определиться, предоставить ли мне просто очередной отпуск или отпуск за свой счет. Он даже намекал, что библиотека, возможно, захочет найти мне замену, что означало бы…
Но я решила ехать в любом случае. У меня на сберегательном счете было достаточно денег, чтобы купить билет «Исландских авиалиний», а добравшись до места, я готова была экономить на всём. Кроме того, я хотела избавиться от плесени, которой стала покрываться моя жизнь, и подумала: вот один из способов решения проблемы. Лучше поехать во Флоренцию, чем сидеть и ждать непонятно чего.
Мой учитель английского языка в школе Кенвуд говорил, что человек подобен луковице: можно снимать шелуху слой за слоем и никогда не достичь сердцевины, внутренней сущности. Тебе просто не хватит слоев. Но мне кажется, я больше похожа на персик, абрикос или нектарин, с косточкой в самом центре. Я могу сломать об нее зубы или обсасывать ее, как конфетку; но она не раскрошится и не растворится. Косточка – это воплощение меня в девятнадцать лет. Я – в Сардинии, стою на высокой скале, на утесе, на мне нет одежды, и все смотрят на меня и просят спуститься вниз, не прыгать, потому что очень высоко.
Это была моя вторая поездка в Италию. Я здесь прожила год с матерью, когда мне было пятнадцать лет, а затем вернулась сюда одна по окончании школы, чтобы завершить последний год учебы в лицее вместе с моими бывшими одноклассниками. Сейчас мы празднуем окончание экзаменов – Сильвия (которая провела с нами год в Чикаго), Клаудия, Росселла, Джулио, Фабио, Алессандро. Имена как цветы… или колокола. И я, Марго Харрингтон. Позже приедут еще друзья. У родителей Сильвии (я жила в их семье) есть летний домик на окраине Террановы, но мы устроили пикник на пляже в пяти километрах вниз по побережью. Говорят, на побережье безопасно, а вот в центре бандиты. Вот это да!
Сегодня 1 августа – мой день рождения, и мы поужинали рыбой и кальмарами – наловили их сетью. Кальмар по вкусу напоминает аптечную резинку, ту, которую я так любила жевать в старших классах и которую в младших мальчишки иногда использовали, чтобы хлопать нас по попам. Жизнь полна обещаний и так же сурова и резка, как жгучая боль от тех резинок: я сдала экзамены с отличием; осенью поеду в Гарвард (точнее, в Рэдклифф); у меня есть парень – итальянец по имени Фабио Фаббриани; и я только что плавала нагишом в обжигающем кожу холодном соленом море.
Остальные уже оделись – я сверху вижу, как они сидят вокруг того, что осталось от костра, в шортах, купальниках и рубашках с завернутыми рукавами, болтают и нервно поглядывают друг на друга, – но мне хочется» подольше насладиться собственной наготой, ничем не стесненной в угасающем свете дня. Это самое страшное, что я когда-либо делала, не считая своей поездки в Италию.
Фабио садится ко мне спиной, покуривая сигарету и притворяясь, будто злится, что я так и не спустилась вниз, но когда я, закрыв глаза, мысленно велю ему повернуться ко мне, он тушит сигарету о песок и поворачивается. Именно в этот момент я подпрыгиваю, делаю глубокий вдох, чтобы завизжать, но затем сдерживаю крик – на случай, если мне это понадобится позже, что именно так и происходит.
Сначала мои ноги ударяются о Тирренское море, порождая мелкие волны, которые, теоретически, вскоре будут омывать пляжи вдоль всего западного побережья Италии, Сицилию, а также Северную Африку.
Море в ответ смыкается надо мной – глубокое, темное и смертельно опасное, не то что бассейн в Чикаго, где я училась плавать.
Воздух в легких – сохраненный за счет сдержанного прежде крика как раз на этот случай – поднимает меня на поверхность. И вот я плыву к бухточке среди скал, но, не одолев еще и половины расстояния, наталкиваюсь на Фабио и задаюсь вопросом: голый ли он под водой, так же как и я? Я точно узнаю это, только когда мы идем по пояс в воде, и он берет меня за плечи и целует, и я чувствую, как что-то бьется о мои ноги словно поплавок. Мы до этого еще не занимались любовью, но теперь осталось недолго ждать. О dio mio![1] Ожидание так прекрасно! Он сжимает мои ягодицы, а я, к своему изумлению, в ответ сжимаю его ягодицы, а потом мы, брызгаясь, плывем к берегу и одеваемся.
Чего я не знала в тот момент, так это что моя мама серьезно заболела. Рухнули планы провести остаток лета в Сардинии – я должна была вернуться в Чикаго, и после этого уже ничего не произошло. То есть не случилось того, чего я ждала, что должно было произойти. Вместо того чтобы заняться любовью с Фабио Фаббриани на берегу Тирренского моря, я потеряла девственность на виниловой кушетке в дальней комнате в квартире СКБН1 на 47-й улице. Вместо того чтобы ехать учиться в Гарвард, я отправилась в Мастер-колледж имени Эдгара Ли, где мама проработала двадцать лет преподавателем истории искусств. Вместо того чтобы окончить школу, я провела два года в Институте бумажной технологии на Грин-Бей-авеню; вместо того чтобы стать ученым-химиком, я сделалась учеником хранителя книг в Гайд-парке, а затем получила работу в книгохранилище библиотеки Ньюберри. Вместо того чтобы выйти замуж и родить дочь, я жила дома и присматривала за матерью, которая умирала от рака легких. Прошел год, два, три, четыре… Мама умерла, папа потерял большую часть своего капитала. Моя сестра Мэг вышла замуж и уехала; сестра Молли переселилась в Калифорнию со своим парнем, а затем переехала в Анн – Арбор. Мыслями я все еще была в шестидесятых, и, казалось, я уже не смогу занять прочное положение в этой жизни. Я пыталась исчезнуть, промокнуть, простудиться, найти место в одной из лодок, качающихся на седых вспененных волнах: сидячие забастовки, рок-концерты, марши борцов за свободу, СКБН,[2] КПР,[3] ОИИ,[4] акты о гражданских правах, Великое Общество… Я тратила время жизни, держась с товарищами за руки и распевая «Мы все преодолеем», извела многие часы на покупку кофе и пончиков, на скручивание папирос с марихуаной, ну и конечно, провела какое-то время лежа на спине – в единственно возможной позе для женщин, вовлеченных в Движение.
В самолете мне не удалось поспать. Теперь перед глазами все плыло, и было трудно читать. Кроме того, рассказ попался такой же скучный, как вид из окна поезда, – нудный, серый, унылый, мрачный, скорее откровенно отвратительный, нежели просто неинтересный. И я все время думала об отце – о его денежных проблемах и судебных тяжбах – и о расшитых молитвенниках XVII века на моем рабочем столе в Ньюберри, которые нужно было разброшюровать, промыть, починить и сброшюровать до Рождества, чтобы подготовить к выставке, организованной клубом «Кекстон».
Так что я явно испытывала определенное давление обстоятельств. Я все время искала какой-то знак, подобно тому как иные верующие повсюду ищут особые знамения, нечто, давшее бы им понять, что они на правильном пути. Или не на правильном, но еще не поздно повернуть назад. Я сама не знала, чего ждала, однако пыталась обращать внимание и замечать все: лица двух американок, сидящих напротив меня в купе и постоянно что-то пишущих в своих записных книжках; неаполитанский акцент итальянца-проводника; унылые французские фермы, серые коробки штукатурки или шлакобетона – никогда не понимала разницы между ними.
И вот, когда поезд прибыл на станцию в Меце, я увидела на платформе кадета из Сен-Сира,[5] сияющего как архангел Гавриил, несущий благую весть Деве Марии…
