1. Прощание
Меламед Меер после вечерней молитвы в синагоге распрощался со своими товарищами по братству, к которому принадлежал, и вернулся домой, чтобы поужинать с семьей в последний раз перед отъездом в Америку. Дома он застал младшего сынишку, восьмилетнего Иоселе, уже стоящим на стуле у накрытого стола. Увидев отца, мальчик постучал ложкой и крикнул звонким ребячьим голоском:
— Знаешь, папа, что нам мама сегодня сварила? Фасольку, папа!
Мать, Хана-Лея, высунула голову из-за занавески, которой была отгорожена кухня, и на ее совсем уже поблекшем лице показалась улыбка; в глазах, устремленных на мальчика, светилась тихая радость.
Отец с напускной суровостью сказал, обращаясь к сыну:
— Ах ты, сорванец этакий! То, что мама сварила, ты знаешь, а какой нынче раздел Торы читают, ты тоже знаешь?
— Знаю! — не без гордости ответил Иоселе.
— А ну-ка, послушаем!
— «Изыди!» — уверенно ответил мальчик.
— Так чего же ты тут стоишь? — не меняя тона, притворно нахмурился отец.
— А разве я неправильно ответил? — проговорил маленький хитрец.
Но мать, глядящая из кухни на Иоселе, улыбалась, и хотя в улыбке этой, знакомой и радостной, было больше печали, нежели веселья, такой она больше шла Хане-Лее. Постоянное выражение грусти оставило глубокие морщины на ее лице, так что оно невольно то и дело становилось плаксивым. Впрочем, сейчас ее лицо светилось от радости, которую матери доставлял живой ум ребенка.
Тут на плите, от которой она на минуту отвлеклась, что-то закипело и начало убегать. Хана-Лея перестала улыбаться и крикнула своим обычным недовольным голосом, как будто мальчик был в этом повинен:
— Вишь ты, как его еда занимает! Хотелось бы ему так учиться, как лопать хочется!
Но мать, конечно, была несправедлива к сынишке. Для своих шести лет тот слишком мало ел и слишком много учился. Да и вообще жизнь Иоселе была не медом мазана и не как по маслу текла. Тщедушный мальчик с большими яркими глазами, кожа да кости, за свою маленькую жизнь успел испытать уже немало мучений. Это был ребенок, к которому все «прилипало», как говаривала о нем мать. Какая бы болезнь ни гуляла по округе, она первым делом цеплялась к Иоселе. Однако мальчик выпутался из всех скарлатин и тифов и стоял теперь у стола, сжимая в руке ложку.
Отец, подкручивая и поглаживая пейсики Иоселе, посмеивался в бороду и говорил:
— А ты знаешь, сынок, куда папа едет?
— В Америку, — отвечал мальчик.
— А где она, Америка? — спрашивал Меер.
— Далеко, очень далеко! — показывал рукой Иоселе.
Отец взял его за ручку, заглянул в лицо, поправил ермолку, которую купил сыну перед недавними праздниками, и тихо вздохнул.
Эту ласку Иоселе часто вспоминал потом, когда отца не было дома.
Тут дверь распахнулась, и в комнату вбежали двое мальчиков лет восьми. Одетые, как близнецы, в одинаковые длиннополые кафтанчики и шелковые ермолки, они весело смеялись, но, увидев отца, тут же присмирели.
— Ага! Команда явилась! — сказала мать, выглянув из-за печки.
«Команда», успокаиваясь, подсела к отцу.
— Что это вы так рано? — спросил тот.
— Ребе отпустил нас домой — попрощаться с тобой, — ответили оба сразу.
Все притихли.
Только Иоселе, который был младшеньким и потому чувствовал себя всеобщим любимцем, воскликнул:
— Папа едет в Америку! В Америку! Мальчишки не решились засмеяться, хотя обоим этого очень хотелось.
— Чему ты так радуешься? — спросила мать, ставя на стол суп. — Меер, иди мой руки! — обратилась она к мужу.
— А Рохеле ты ждать не будешь?
— Не знаю, чего она так долго не идет.
— Наверное, никак с дядей не сладит! Шутка ли — такая настойчивая, — сказал Меер, подергав себя за бороду и выказав тем самым сочувствие дочери.
Мать словно застыла с миской супа в руках, глядя на мужа. Ей казалось удивительным, что тот, никогда не позволявший себе ласки с детьми и всегда на них покрикивавший, говорит с таким чувством о старшей дочери. Рохл пошла к дяде, чтобы выпросить для отца двадцать пять рублей, которых не хватало на поездку.
Дядя Хаим был младшим братом Меера. В свое время он, вопреки воле всей семьи, женился на разведенной женщине. Сейчас дядя имел добрых несколько тысяч и считался богачом. До последнего времени Меер сторонился брата и не поддерживал с ним никаких отношений, но дела Меера сильно пошатнулись, и необходимость прокормить жену и детей заставляла унижаться и обращаться за помощью к брату-богачу. Однако этой помощи явно не хватало, и Меер, знавший в своем местечке один лишь переулок — от дома до синагоги, решил ехать в Америку, как делали все, кто не мог ничего заработать у себя на родине. Кроме того, там жил кое-кто из родственников. Последние двадцать пять рублей, которых не хватало на шифскарту, он хотел получить у богатого брата, но тот отказал, и тогда Меер отправил к нему старшую дочку Рохеле, которую весь переулок знал как девицу отчаянную и не раз уже выручавшую отца в таких делах. Несмотря на нежный возраст — ей едва исполнилось десять лет, — язычок у Рохеле был хорошо подвешен, и, когда отец вернулся от брата ни с чем, она схватила платок и сказала, что не уйдет от дяди, покуда не получит двадцать пять рублей, без которых отец не сможет уехать в Америку.
Меер не садился за стол; он вышагивал из угла в угол по комнате, дергая себя за бороду и при этом резко мотая головой, словно отгоняя что-то от себя. Он наставлял мальчиков:
— Мать обязательно слушаться! Берл, Хаим! Слышите! Не перечить матери ни в чем! Учиться прилежно! Старательно! А то меня не будет — кто же…
Меер хотел сказать детям что-нибудь ласковое, хотя это было ему совсем несвойственно. Мысли о предстоящей далекой поездке, о том, что его дочь в эту минуту стоит перед дядей и выпрашивает у него деньги, вконец его растрогали, но тут Меер увидел, что Берл сидит, поджав одну ногу под себя, вскипел и начал кричать:
— Глянь, как этот шалопай сидит! Смотри! Ногу спустить, поганец этакий!
— Да, станут они меня слушаться! Жизни моей конец! И на кого ты меня покидаешь? — жалобно спросила жена.
Оба мальчика теперь сидели смирно и чувствовали себя преступниками, чуть ли не покушавшимися на жизнь матери. Они боялись даже шевельнуться.
Только маленький Иоселе с измазанным личиком не переставая стучал ложкой по столу и всему радовался: папа едет в Америку! Папа едет в Америку!
В дом вошла закутанная в платок тетя Шейнделе. Красные пятна, пылавшие на худом лице, говорили о том, что у нее не в порядке легкие; за это тетю звали «краснощекой». Выглядела она так, словно ей предстояло оплакивать покойника. Тетя Шейнделе откашлялась и, оглядевшись украдкой по сторонам, спросила, не здороваясь, будто обращалась к стенам:
— Рохеле еще не вернулась? (Весь город знал об этих двадцати пяти рублях и о поручении, выпавшем на долю Рохл.)
И, не дожидаясь ответа, задала следующий вопрос:
— Еще не ужинали?
А потом сразу еще один:
— Лейбуша пока не было?
Последний вопрос привлек внимание Меера. Лейбуш был мужем Шейнделе и его зятем, с которым он почти не общался, хотя оба они ходили в одну синагогу и ездили к одному и тому же ребе. Дело было в том, что отец Меера в свое время выдал за Лейбуша Гриншпана свою дочь Шейнделе. Лейбуш происходил из очень почтенной семьи и до сих пор был в обиде на тестя за то, что тот не отдал ему всего обещанного приданого и содержал его меньше условленного срока. Хотя все это были дела давно минувших дней, самого тестя вот уже лет восемнадцать на свете не было, а наследства он никому не оставил, все же Лейбуш был сердит на семью жены и до нынешнего дня не мог простить свою супругу. Был он человеком холодным, молчаливым и скрытным. Никто никогда не знал, о чем Лейбуш думает. Тем не менее, он был предан семье жены и по любому поводу — будь то торжество или, упаси Бог, какое-нибудь несчастье — тут же являлся первым. Вот и сейчас, несмотря на то что он с Меером не разговаривает, хотя и встречается с ним ежедневно, Лейбуш, по словам Шейнделе, хотел прийти попрощаться. Меера это немного удивило.
Вскоре открылась дверь, и Рохеле, едва переводя дыхание, вошла в дом. Волосы у нее выбились из-под платка, а в руках она держала смятую бумажку, которую с торжествующим видом подала отцу:
— Пришлось ему все-таки раскошелиться!
Все сразу бросились к ней. Меер, широко улыбаясь, разгладил ассигнацию и, словно нехотя, погладил дочь по голове. Это было так не похоже на обычно строгого отца — девочка к таким нежностям не привыкла, — что она смутилась и покраснела. Меер начал расспрашивать Рохеле, как это у нее получилось.
— А тетя что говорила? — выпытывал он. На радостях Меер поднял Иоселе и шлепнул его по мягкому месту. Мальчику это, видимо, очень понравилось: он заглянул отцу в глаза, будто проверяя, на самом ли деле тот так шутит с ним…
