Виктория Токарева
Будет другое лето
Вечером мне позвонила из Ленинграда Майка и спросила:
— Ты на свадьбу ко мне приедешь?
— У меня разлад мечты с действительностью, — сказала я.
— Что?!
— Я хотела бы подарить тебе шубу, а могу только зубную щетку.
— Привези щетку, у моей как раз отломилась ручка.
Я представила себе, как приеду в Ленинград, как мне удивятся и обрадуются.
— Если тебя не будет… — у Майки ослаб голос.
— Не реви, — посоветовала я. — У тебя только три минуты.
— А приедешь?
— Приеду.
Утром я провожаю своего брата Борьку на работу.
Сижу, подпершись ладошкой, гляжу, как он ест и пьет.
Глаза у Борьки синие, как у мамы, выразительные. Они могут выражать все, что угодно, но Борька этим преимуществом не пользуется и ничего своими глазами не выражает. Ест сырок, помахивая вилкой.
Мой брат — раб своего организма. Когда он хочет есть или спать, ему не до духовных ценностей.
— Вкусно? — спрашиваю я.
— Резина, — говорит Борька и принимается за другой сырок.
Уходя, он пересчитывает мелочь.
— Тебе оставить?
— У меня есть.
— Я оставлю двадцать копеек, — великодушно решает Борька и уходит, щелкнув замком.
Итак, у меня двадцать копеек. На них я должна пообедать, съездить в редакцию, купить Майке подарок и взять билет на Ленинград.
Раньше, когда была жива мама, она беспокоилась о Борьке, потому что он рос слабый и болезненный. Сейчас о нем беспокоюсь я, и Борька не представляет, что можно беспокоиться еще о ком-нибудь, кроме него.
Я сижу и думаю, где достать денег: во-первых, у кого они есть; во-вторых, кто их даст. Можно взять у Татьяны, соседки справа. У нее есть, и она даст, но на это уйдет два часа.
Татьяна — борец за правду. Она все время решает со мной общечеловеческие вопросы, при этом крепко держит за рукав, чтобы я не убежала.
Поначалу ее интересовало — отчего врачи, несмотря на ответственную работу, получают маленькую зарплату.
Сейчас, когда зарплату врачам повысили, мою соседку заинтересовал вопрос о человеческой неблагодарности: почему люди часто не помнят хорошего и на добро отвечают злом.
Я каждый раз не знаю, почему это происходит, и каждый раз коченею от тоски.
Я иду за деньгами к Игорю — соседу напротив. Игорь закончил станкостроительный институт и работает в журнале «Крокодил», помещает в нем карикатуры и изошутки.
Когда была кампания против взяточничества, Игорь рисовал краснорожего взяточника. Когда стоял вопрос, чтобы не скармливали хлеб свиньям, он рисовал краснорожего мужика, который сыплет свиньям крендели и булки.
— Привет! — весело говорю я.
Игорь поднимает встревоженные глаза.
— Сколько тебе?
— Тридцать рублей.
— И все?
— Все.
Игорь радостно подхватывается, приносит мне деньги.
Видно, боялся, что попрошу тысячу.
— Ты думал, я больше попрошу?
— Кто тебя знает. — Игорь снова усаживается за стол.
— С твоим-то размахом.
Все думают обо мне, будто я живу с размахом.
У меня в руках две бумажки, двадцать пять рублей и пять. Теперь я реально чувствую, что уеду сегодня в Ленинград.
— Ну как? — спрашиваю…
Игорь пожимает плечами и бровями.
Ему понятно, о чем я спрашиваю, а мне понятно, что он отвечает: уже два года он собирается жениться и все прикидывает, что он от этого потеряет, а что приобретет.
— Брось, — говорю я, — не рассчитывай. Все равно всего не учтешь.
Возвращаюсь в свою комнату. С порога слышу телефонный звонок. Бегу, опрокидывая стулья. Сдергиваю трубку.
— Да!
— С вами говорит Дин Рид.
— Что тебе надо? — Я вдруг чувствую усталость, сажусь на стул.
— Выходи за меня замуж!
Я уже поняла, что звонит не Дин Рид, а Сашка Климов, и поняла, что американский певец сейчас в Москве на гастролях.
Сашка держит меня в курсе всех событий: когда было перешито сердце, Сашка тут же позвонил, представился Кристианом Барнардом и спросил — не хочу ли я за него замуж?
Сашка влюблен в меня. Об этом известно всему курсу. И мне известно. Прежде мне это нравилось, сейчас раздражает.
— Сашка, — говорю, — зайди в деканат, скажи, что меня неделю не будет.
— А где ты будешь неделю?
— Я уезжаю в Ленинград на свадьбу.
— Неуважительная причина, — замечает Сашка. Он ведет на курсе профсоюзную работу, знает законы.
— Тогда скажи — на похороны.
— На чьи?
Я перетряхиваю в голове всех родственников. К родственникам я не привязана, но смерти им не желаю.
— Почему свадьба — не причина? — торгуюсь я.
— Ведь свадьба не твоя.
— Похороны тоже не мои.
Странное депо, чем бы ни начинался наш с Сашкой разговор, кончается обязательно тем, что мы ссоримся.
— При чем тут я? — раздражается Сашка. — Не я ведь придумываю порядки…
Я бросаю трубку. Сашка действительно ни при чем, и порядки ни при чем. Просто я жду, что позвонит другой человек, а он не звонит.
Я иду в парикмахерскую. Хочу сделать прическу, чтобы нравиться.
В парикмахерской очередь. Все хотят нравиться. Все ждут мастера Зою. Мне безразлично, у кого причесываться, я потом все равно переделаю по-своему.
Я сижу в кресле перед высоким зеркалом, вижу в нем себя и парикмахершу. Парикмахерша тоже смотрит в зеркало, видит в нем только себя. По выражению ее лица ясно — она очень довольна тем, что видит. Бигуди кладет редко и неровно, но я стесняюсь сказать об этом. Я понимаю, что посажена в кресло из милости и вообще, по сравнению с парикмахершей, ничего не стою.
— Сушиться сорок минут, — предупреждает парикмахерша. Я понимаю, что на эти сорок минут у нее планы и чтобы я не вздумала соваться со своими.
Под феном душно, но я не обращаю внимания. Я сочиняю стихи. Это мое основное занятие в жизни. В перерыве между стихами я учусь в институте. Как говорит Борька — учусь на врача. Я вообще люблю участвовать в жизни других людей: сватать, советовать, лечить. Лечить мне пока не приходилось, а сватать и советовать — довольно часто. Пока от этого у меня одни неприятности.
Помогать людям — своеобразный эгоизм. Я не знаю кому это больше нужно — людям или мне. Наверное, обеим сторонам.
Сочинять стихи, навязывать свое "я" — тоже своеобразный эгоизм. Но здесь это нужно только мне. Людям это безразлично. Они даже не знают об этом.
Качества своих стихов я пока не уяснила. В редакциях говорят «хорошие», но печатать не берут. Наверное, боятся, что не сумеют поддерживать журнал на уровне моих стихов.
Через сорок минут я возвращаюсь в кресло.
— Вам с начесом? — строго спрашивает парикмахерша.
— Так и так… — осмелев, я делаю вокруг головы несколько жестов.
— Я так не знаю, — одергивает меня парикмахерша.
— Делайте, как знаете.
Парикмахерша делает, как знает. Я бормочу благодарные слова и, оставив чаевые, иду в гардероб Там достаю расческу и начинаю раздирать дремучий начес.
Очередь смотрит с интересом. Предусмотрительная очередь ждет Зою, у которой обеденный перерыв.
Зоя беседует с кассиршей, при этом ест калорийную булочку, запивая молоком из бутылки. На ее месте я поставила бы на столик бутылку, положила булочку и со всех ног бросилась на «Мосфильм» сниматься в главной роли.
Никогда не видела таких редкостно красивых девушек. Зоя поставила на столик бутылку, положила булочку и подошла ко мне. Вытащив из кармана металлическую расческу, стала укладывать мои волосы сзади и сбоку Я смотрела в зеркало на нее, она — на мои волосы Они лежали небрежно и точно как на портретах из польского журнала «Экран»
— Спасибо, — сказала я.
— Пожалуйста, — ответила Зоя и спрятала расческу. Иду по коридору редакции, читаю таблички на дверях: «Главный редактор» Это не то, вернее, то, но он меня не звал. «Литературный консультант Трофимов С А.» Этот меня звал.
Я открываю дверь, но Трофимова не вижу, а вижу двух мальчишек, которые сидят на диване и беседуют Один из них бородат, другой в женской кофте крупной вязки. Молодые дарования.
— Проходите, — приглашают дарования, — садитесь. Трофимов сейчас придет.
Я прохожу и сажусь, но не на диван, а на стул. Отвернувшись, гляжу в окно, вижу в стекле контуры своей головы и плеч.
Вошел Трофимов, стал беседовать с мальчишками, а я вытащила из портфеля «Правду», стала читать заголовки. Я читала заголовки, чтобы куда-нибудь деть глаза.
Мальчишки ушли. Трофимов стал смотреть на меня, потом сказал с каким-то даже ужасом:
— Как вы талантливы…
Это было подозрительно хорошее начало. Я опустила глаза, ждала, когда он скажет: «Хорошо, но мы не напечатаем»
— Очень интересно, — сказал Трофимов, — но мы не можем напечатать…
Больше ждать было нечего.
— Почему? — Я посмотрела ему в лицо. Увидела длинное расстояние от носа до верхней губы. Удобно бриться.
— Маленькие проблемы.
— Маленькие — это тоже большие.
