Роберт Уилсон - Космический триггер

Прошло около десяти лет с момента первой публикации “Космического триггера” издательством Энд/Ор Пресс и чуть позже — издательством Покет Букс. Хотя ряд других моих романов продается лучше, но по двум параметрам я считаю эту книгу самой “успешной”.

1. С момента публикации вплоть до сегодняшнего дня я получил больше писем по “Космическому триггеру”, чем по любой другой моей книге, и большей частью эти письма написаны необычайно интеллигентными и свободомыслящими людьми. По какой-то причине многие читатели этой книги верят, что могут писать мне по-дружески и безбоязненно о вещах, которые в нашем обществе считаются официальными табу. Эти письма многому меня научили и помогли найти прекрасных новых друзей.

2. Во время лекционных турне мне всегда задают больше вопросов по этой книге, чем по всем остальным моим произведениям, вместе взятым.

Новое издание дает мне возможность ответить на вопросы, которые чаще всего задаются, и исправить типичные читательские ошибки в толковании прочитанного.

Все мыслящие читатели должны понимать (но, к удивлению, понимают не многие), что в этой книге я говорю с позиции агностицизма. Слово “агностик” открыто фигурирует в Прологе, агностическое отношение отчетливо прослеживается в самом тексте, но многие люди по-прежнему считают, что я “верю” в некоторые метафоры и модели, которые здесь использованы.

Поэтому хочу заявить еще отчетливей, чем прежде, что

Я НИ ВО ЧТО НЕ ВЕРЮ

Эту фразу, причем именно в такой формулировке, произнес редактор журнала “Нью Сайентист” Джон Гриббин во время телевизионных дебатов с мистером Маггериджем на канале Би-Би-Си, и многие зрители восприняли ее с недоверием.

Наверное, какой-то пережиток католического средневековья заставляет многих людей, даже образованных, считать, что каждый человек должен обязательно во что-то “верить”. Если он не ходит в церковь, то должен быть догматическим атеистом, а если он не считает капитализм совершенным, то должен пламенно веровать в социализм. То есть, если у него нет слепой веры в X, то в качестве альтернативы у него должна быть слепая вера в не-Х или в то, что противоположно X.

По моему личному мнению, вера — это смерть разума. Как только человек начинает верить в доктрину того или иного рода и перестает сомневаться, он прекращает размышлять об этом аспекте бытия. Чем большей уверенностью он проникается, тем меньше у него остается пищи для размышлений. Ни в чем не сомневающийся человек никогда не испытывает потребности думать, и его можно считать клинически мертвым по всем медицинским стандартам, ибо прекращение деятельности мозга свидетельствует о наступлении смерти.

Я полностью разделяю точку зрения д-ра Гриббина и большинства современных физиков. Их позиция, известная в физике как “Копенгагенская Интерпретация”, сформулирована в Копенгагене д-ром Нильсом Бором и его сотрудниками в 1926–1928 гг. Копенгагенская Интерпретация, порой именуемая “моделью агностицизма”, утверждает, что какой бы системой мы ни пользовались для упорядочения наших знаний о мире, эта система остается моделью мира, которую не следует путать с самим миром. Семантик Альфред Кожибский пытался популяризировать этот постулат среди нефизической общественности лозунгом: “Карта — это не территория”. Алан Уотс, талантливый экзегет восточной философии, перефразировал это высказывание еще сочнее: “Меню — это не еда”.

Вера в традиционном смысле — или уверенность, или догма — ведет к колоссальному заблуждению. “Моя текущая модель, или система, или карта, или туннель реальности, — полагает человек, — вмещает всю вселенную, и у меня нет необходимости когда-нибудь ее пересматривать”. Вся история развития науки и знания в целом опровергает эту абсурдную и высокомерную точку зрения, но, как ни странно, подавляющее большинство людей все еще придерживаются таких средневековых взглядов.

В “Космическом триггере” описывается процесс сознательного стимулирования изменения мозга, которым я занимался в 1962–1976 гг. Во многих традиционных обществах этот процесс называется “инициацией”. Используя современную терминологию, его можно с легкостью назвать опасной разновидностью аутогенной психотерапии.

Я настоятельно не рекомендую такую практику всем и каждому, потому что мне удалось добиться скорее хороших, чем плохих результатов главным образом из-за того, что:

а) перед отправлением в это рискованное путешествие я уже прошел два разных курса обычной психотерапии,

б) у меня была хорошая научно-философская подготовка,

в) вообще я не склонен слишком буквально “верить” в любые поразительные Откровения.

Коротко говоря, самое главное, что я уяснил в ходе моих экспериментов, состоит в следующем: “реальность” всегда множественна и изменчива. Поскольку в “Космическом триггере” я занимался как раз объяснением и иллюстрированием этого факта, а также пытался объяснить это снова в других книгах, но по-прежнему сталкиваюсь с людьми, которые прочитали все мои сочинения на эту тему, но все еще не понимают, что я имею в виду.

В этом новом Предисловии я вновь попробую объяснить это ЕЩЕ РАЗ, возможно, более доходчиво, чем раньше.

Так уж получилось, что в английском (и русском) языке слово “реальность” — это существительное в единственном числе. Поэтому сам процесс мышления на английском языке (и на родственных ему индоевропейских языках) подсознательно “программирует” нас на представление “реальности” в виде одного многоквартирного дома, похожего на гигантский нью-йоркский небоскреб, в котором каждая часть — это просто другая “комната” в том же самом здании. Эта лингвистическая программа сидит в нас настолько глубоко, что большинство людей вообще не могут “размышлять” за ее пределами, а если кто-то пытается предложить совершенно иной взгляд на мир, им кажется, что он мелет чушь.

Представление, что “реальность” — это существительное вроде монолитной глыбы или бейсбольной биты, обязано своим происхождением тому эволюционному факту, что наши нервные системы обычно преобразуют потоки энергии в такие вот блочные “предметы”, видимо, в качестве непосредственных биовыживательных сигналов. Такие “предметы”, впрочем, растворяются обратно в потоки энергии — процессы, или глаголы, — когда активность нервной системы усиливается под влиянием определенных наркотиков, либо трансмутируется йогическими или шаманскими упражнениями, либо поддерживается с помощью научных инструментов. В целом, мистики и физики сходятся во мнении, что “предметы” конструируются нашими нервными системами и что “реальности” (множественные) лучше описывать в виде систем или энергетических пакетов.

Но довольно о “реальности” как о “существительном”. Представление, что “реальность” единственна, словно это герметично запечатанный кувшин, не вписывается в научные открытия этого столетия, согласно которым “реальность” лучше представлять текучей и извилистой, как река, или взаимодействующей, как игра, или эволюционирующей, как сама жизнь.

Большинство философов по меньшей мере с пятого века до нашей эры знают, что мир, воспринимаемый нашими органами чувств, — это не “реальный мир”, а конструкция, которую мы создаем. Наше собственное произведение искусства.

Современная наука началась с эксперимента Галилея, который продемонстрировал, что цвет содержится не в объектах, а во взаимодействии наших органов чувств с объектами.

Несмотря на философское и научное знание нейрологической относительности, которая по мере совершенствования аппаратуры проявляется все отчетливее, из-за особенностей языка мы по-прежнему считаем, что за текучей, извилистой, взаимодействующей и эволюционирующей вселенной, — детищем нашего восприятия, — скрывается единая незыблемая монолитная “реальность”, резко и четко очерченная, словно металлический кубик.

Квантовая физика разрушила эту платоновскую “реальность”, показав, что с научной точки зрения имеет больше смысла говорить лишь о взаимодействиях, которые мы на самом деле ощущаем (наши операции в лаборатории); а психология восприятия добила эту монолитную “реальность”, когда показала, что, признав ее существование, мы придем к неразрешимым противоречиям при попытке объяснить, как человек на самом деле отличает гиппопотама от симфонического оркестра.