Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)

Несколько фонарей освещали пустой, без снега воздух, узкую дорогу перед домом, покрытую темным льдом, бордюр. Стемнело рано, все предметы во дворе затерялись: скрипучие качели, две скамейки, двенадцать деревьев, турник, на который вешали ковры, чтобы выбивать пыль, большой камень в самом углу, ближе к соседнему дому. Из пустоты светили квадраты занавешенных окон пятого и второго этажей.

Двери подъезда вздрогнули и открылись, появилась беспокойная группа людей – семья: пожилые супруги (он держит ее под локоть), девочка на коньках – внучка (проскальзывает вперед), молодая высокая женщина и средних лет мужчина – родители девочки, наконец, мальчик-подросток, поздний сын пожилой пары.

Девочка не удержалась (косой спуск от подъезда к дороге) – коньки понесли ее, она не вскрикнула, широко расставила руки и полетела вниз. Упала безболезненно, густая шуба смягчила удар. Ветра не было. Заскрипели качели (кто невидимый их толкнул?), а у нее перед глазами бежали мелкие звездочки: так фонарь освещал лед. Когда девочка встала, показалось даже, что звездочки надо льдом. Обман зрения.

Подросток подбежал первым и принялся отряхивать ей гамаши на коленях; она смотрела в сторону, где темные кроны, как облака; и неясно, то ли есть они, то ли кажутся. Серединка на половинку.

– Всё в порядке? – спросила молодая женщина, прервав свой взрослый разговор. – Будь осторожнее. – И, поправляя вязаную шапочку, продолжила обращенную к пожилым фразу.

Внутри варежки девочка сжимала три бусинки чешского стекла – взяла с собой, на всякий случай. Трогала и тихо усмехалась.

– Ну что, ты едешь?

Семья двинулась на вечернюю прогулку. Высоко-высоко в черном небе замерли голубые звезды. Мелкие – совсем смерзлись. Чем-то похожи на чешское стекло… А если одну бусинку закопать? Останется две бусинки. Из третьей же вырастет дерево, всё из чешского стекла, на много корон хватит. Девочка растягивает обветренные губы в улыбке. Подросток идет рядом с ней, почти бежит. Страхует. В 15 лет с племянницей ему не так скучно, как с родителями или замужней сестрой, которые тяжело шагают позади. Говорят, обрывки разговоров долетают – размазанные отдельные слова, вроде «дефицитный», «свинина», «комитет», «новый кафель», «спекулянтка».

Гололедица, задерживающая подростка в ботинках, позволяет девочке двигаться быстрее. Поскрипывание коньков о лед рассекает замерзшую тишь деревьев по обочинам. Группа людей сворачивает из двора на широкую улицу, где бродят чужие; вместе со светом очередного фонаря умиротворение заливает лица.

Щеки красятся румянцем, и, когда всем надоедает, что девочка от них постоянно ускользает, молодая женщина говорит: «Иди сюда, я тебя переобую». «Ну ма-а-ама, ну… это нечестно!» – «Нет, здесь нельзя. Вынесет еще на дорогу, ты же не слушаешься. Еще под машину попадешь. Возле дома покатаешься».

И послушная девочка позволяет себя переобуть, коньки кладут в полиэтиленовый пакет, в котором до того были ее сапоги. Потеряв интерес к прогулке, девочка насупливается.

Но к ней подходит ее дядя-подросток и обещает рассказать что-то интересное. «Что?» Она поднимает глаза к небу, где мелкие звезды. «Про звезды». Так как он молчит, она сама начинает рассказывать, что вчера ходила туда. «Куда?» – «Где звезды». Он смеется. «Зря ты не слушаешь, я долетела туда на воздушном шаре, он у меня в комнате лежит со дня рождения». Вышли из одного фонарного круга, где лед так переливался и блестел. Через несколько шагов тьмы попали в следующий, голубоватый на этот раз. Девочку радовали прозрачные колокола света, прячущие от тревожного неба. И все в них видно: обмерзшую веточку, смятый сигаретный бычок, булыжник. Ей с дядей то и дело приходится останавливаться и поджидать медленную взрослую часть семьи. Там идет уже размеренная речь о покупке гаража.

Девочка просовывает руку в карман и сквозь уколовшую бусинкой варежку нащупывает что-то. Достает – кукольное зеркальце. В нем видно ее лицо между шарфом и шапкой. Медленно поворачивает зеркальце. В мутноватой поверхности мелькает чуждое папино лицо с налетом щетины и незнакомыми сухими глазами серого цвета; мама, не похожая на себя из-за скрывшей кудряшки плотной вязаной шапочки, на круглых щеках неровные красные пятна, глаза прищурены; быстро сменяются бабушка и дедушка, эти привычного вида: оба в пальто, бабушка в берете, дедушка в желтой шапке. Обычно они забирают ее из садика и гуляют с ней днем – их вид не внушает подозрений. Девочка ведет зеркальцем в другую сторону, лица мелькают в обратном порядке, перемежаясь с прорезями темноты; опрокидывается в зеркальце фонарь, вздрагивает вместе с рукой, падает и взлетает небо. Пока девочка играется зеркальцем, взрослые нагоняют ее и подростка.

«Этот шарик тогда меня ночью туда поднял, когда вы спали, там ступеньки прозрачные, я на них остановилась и села, ступеньки разные все, на них лежат звезды вот такие, – она показала размер звезды, широко раздвинув ладони, – светятся изнутри и перекатываются. Потому что они внутри живые. А я взяла одну, а она такая… горячая, нет, наоборот, холодная, но она стала меня специально колоть, и я ее выпустила, она укатилась. И звенят они – слышишь? Ниче, завтра сумку возьму с собой, поймаю ее, и сам увидишь».

«Ну, даешь, – сказал дядя, – такая большая и не знаешь, что такое звезды. На самом деле звезды – это огромные раскаленные шары газа, и Солнце тоже звезда, и они намного больше Земли, а маленькими кажутся потому, что очень далеко. А вокруг них крутятся планеты, может, там кто-то живет и смотрит сейчас на нас, на Землю, представляешь?»

Одновременно они подняли головы к испещренному огоньками пространству. Тонкое, как промокашка, облако проплыло намного ниже неба, едва не задев краем верхушки деревьев. Ничего особенного не сказали. Девочка с подростком шли за руку – то ли она позабыла, что не ходит со взрослыми за руку, то ли не считала его таковым, то ли слишком увлеклась ходьбой по мерцающему льду, под которым, она видела, плыли блестящие подводные существа, скользкие перламутровые рыбы. Так бы каждый день ходить по серебристой дорожке. Когда задеваешь натянутые на ней волоски, играет в ушах красивая музыка. Так можно прийти к огромным раскаленным шарам газа. Они очень красивые вблизи.

К концу прогулки, когда, сделав круг по улочкам, семья вернулась к подъезду, девочка раскапризничалась. Расхныкалась: ей обещали еще на коньках покататься возле дома. Теперь никто не хотел возиться. К тому моменту, когда мама сдалась, девочке уже не хотелось кататься, она отдернула руки и еще противней заныла. Взрослые собирались домой, и в горькой обиде она крикнула, что не пойдет домой, и отбилась, и убежала, когда папа хотел ее взять на руки. Папа рассердился и сказал, что с него хватит истерик, развернулся и пошел к дому. Девочка поскользнулась, свалилась на лед, окончательно проваливаясь в упоение слезами. «На́ тебе, так хорошо начиналось, хорошо погуляли… Это она спать хочет…» – звучал вдалеке спокойный мамин голос. Девочка пыталась упереться растопыренными ладонями в лед, но варежки проскальзывали. Внезапно увидела своего дядю: он так грустно и внимательно смотрел, что она еще отчаяннее заревела. «Всё, всё, ну всё… – бормотала мама сквозь стиснутые от гнева зубы, поднимая ее и усаживая на скамейку, – ну что ты ревешь, всё же в порядке… спать тебе пора, вот что… Мам, а который час? Ну да, естественно, пора уже. Тише, тише… Слезки мы вытрем. Лапочка моя».

– Всё в порядке? – спросила бабушка.

– Ну как ты думаешь, она закутана, как колобок. И синяка не будет.

– Справитесь? Тогда мы к себе пойдем. Отцу в постель пора… Давление…

– Конечно-конечно. Спокойной ночи.

Разговаривая со своими родителями, мама улыбалась девочке – возле сморщенного горящего личика своим красивым правильным лицом, непривычным от шапочки. Девочка тяжело всхлипывала. Бабушка, дедушка и подросток удалялись в темноту по дорожке.

– Что, угомонилась? Идем домой?

Мама встала с корточек; потопывая затекшими ногами, распрямилась в полный рост – она была высокая. Одной рукой обняла девочку. Так и вошли в подъезд. Но на лестнице девочка отстала из-за своей дурной привычки липнуть к перилам. Мама поджидала ее на лестничных клетках. Стены в подъезде были выкрашены синей краской. «Давай быстрее, папа заждался». А она плелась, перебирая руками по перилам, еще всхлипывая. Шарф давил на горло, в подъезде до дурноты было натоплено. Наверху послышались звук отпираемого замка и скрип дверных петель. «Ты идешь? Подтягивайся!» Она поднималась и поднималась, держась за перила потной в варежке рукой, по нескончаемым ступенькам. Сквозняк с грохотом захлопнул наверху дверь. Ей мерещилось, что новые ступеньки вырастают на глазах, чудные растения, и, когда уже собиралась тарабанить в запертую дверь, перед ней всплыли вместо двери металлические почтовые ящики в ряд. Она захныкала, словно кто-то мог слышать. И начала подъем снова, пыхтя от напряжения. На этот раз быстрее добралась до своей двери, из-за которой доносились шум открытого крана и голоса родителей – выкрики. Опять ругались.