Проконсул, горцы, ханы*
Еще в феврале 1817 года Ермолов направил непосредственно императору Александру рапорт, который первый публикатор достаточно точно назвал “О необходимости уничтожения ханской власти в провинциях”:
Вникая в способы введения в здешнем краю устройства, хотя вижу я большие затруднения, надеюсь, однако же, со временем и терпением, в свойствах грузин ослабить закоренелую наклонность к беспорядкам, но области, ханами управляемые, долго противустанут всякому устройству, ибо данные им трактаты представляют прежнюю власть без малейшего ограничения…
Описав с яростной экспрессией пороки ханской власти и в очередной раз сославшись на Цицианова, Алексей Петрович закончил рапорт поразительным пассажем: “И не испрашиваю Вашего Императорского Величества на сей предмет повеления: обязанности мои истолкуют попечение Вашего Величества о благе народов, покорствующих высокой Державе Вашей.
Правила мои: не призывать власти Государя моего там, где он благотворить не может. Необходимость наказания предоставлю я законам”.
Попросту говоря, командующий Грузинским корпусом и главноуправляющий Грузией брал на себя решение судьбы ханов и ханств.
Но надежда на возрождение проекта, разрушения и подчинения Персии не покидала Ермолова, и он постоянно напоминал императору через Нессельроде об опасности, исходящей от Аббас-Мирзы и его партии.
10 августа 1818 года он сообщил в Петербург сведения, доставленные его адъютантом князем Бебутовым, которого он посылал в Персию.
В торжество главного праздника Навруза, на коем, кроме старшего сына, Магмед-Али-мирзы, все прочие сыновья находились, шах вновь подтвердил Аббас-Мирзу наследником престола, а сей выпросил у него, чтобы один из вернейших братьев его назначен был непременным в Тегеране начальником, и все, конечно, для того, чтобы в случае замешательства посредством его иметь все сокровища, ибо ему оные поручены.
Он настойчиво внушал императору мысль о неизбежном “замешательстве” в Персии и особом положении старшего сына:
Адъютант мой доносит, что в столице Аббас-Мирзы явно в мечетях проповедывается возмущение, и именно против русских, о чем доводил он до каймакама Мирзы-Бюзюрка. Но сей сколько же закоренелый, как и злобный, дервиш отвечал, что для того учатся ахунды и сейды, чтобы в состоянии быть о чем-нибудь говорить народу. Вот ответ второго чиновника в государстве, передавшего правила свои воспитаннику своему Аббас-Мирзе…
Но теперь персидские дела стали пунктиром на ином фоне.
Первой заботой Ермолова было привязать к себе солдат.
Через два дня после прибытия в Тифлис, 12 октября 1816 года, он издал свой первый приказ по тогда еще Грузинскому Отдельному корпусу:
Признав начальство над войсками, Высочайше мне вверенными, объявляю о том всем новом по службе моим товарищам от генерала и до солдата. Уважение Государя Императора к заслугам войск научает меня почитать храбрость их, верность и усердие, и я уверяю, что каждый подвиг их на пользу службы возложит на меня обязанность ходатайствовать у престола Государя, всегда справедливого и щедрого.
Он уже пытался во Франции, сочиняя приказ о взятии Парижа, обратиться к солдатам со словом “товарищи”, но тогда Александр не позволил.
Теперь, употребив это небывалое в приказах обращение к подчиненным, он давал понять, что пришли новые времена и новые отношения между командующим и его солдатами.
Намерение надо было подкреплять делом.
17 апреля, утром того дня, когда отправился он в Персию, Алексей Петрович подписал и отправил рапорт императору:
Назначен будучи высочайшею волею Вашего Императорского Величества в здешний край, я знал ожидающие меня труды и готов был на оные, и хотя, прибывши сюда, нашел многих частей беспорядок, превышающим ожидания мои, вижу, однако же, что постоянным упражнением и временем могу восстановить уничтоженный и учредить доселе не введенный порядок; но устрашает меня необычайная смертность в войсках, которая среди мира истребляет более воинов, нежели самая жестокая война против здешних неприятелей. Я употреблю зависящие от усердия моего распоряжения и с строгостию моею достигну до точного их исполнения. Устрою казармы вместо убийственных землянок, гошпитали, лазареты и посты по военным дорогам. Учрежу свободные между войск сообщения; доселе на трудных и во многих местах почти непроходимых путях солдат истощает последние свои силы, а нужно иметь движения, которые бы не расстраивали полков. Уничтожу многие из постов, куда назначение офицеров и солдат есть смертный им приговор…Но все сии меры недостаточны, и я, прибегая к милосердию Вашего Императорского Величества, всеподданнейше испрашиваю назначение мясной и винной порции, по два раза в неделю каждой, на войска Грузинского Корпуса, расположенные на Военно-Грузинской дороге и в областях, по берегам Черного и Каспийского морей лежащих.
Речь шла о 16 640 человеках и о сумме около 160 тысяч рублей ассигнациями.
Стало быть, расположенные в самых гиблых местах войска вообще не имели в рационе ни мяса, ни водки…
С тем Алексей Петрович и отбыл в Персию.
24 мая – Ермолов странствовал по персидским землям – император дал распоряжение министру финансов “отпускать ежегодно… по 159 744 руб. ассигнациями, для довольствования войск грузинского корпуса мясною и винною порцею”.
Но еще до отъезда в Персию Ермолов продемонстрировал свою заботу о подчиненных столь необычным способом, что это не могло не произвести сильного впечатления на корпус.
В феврале 1817 года он издал приказ, который более походит на некую новеллу:
При обозрении моем границ высочайше порученных управлению моему областей, владетели ханств: Ширванского, Шекинского и Карабахского, по обычаю здешних стран, предложили мне в дар верховых лошадей, золотые уборы, оружие, шали и прочие вещи.
Не хотел я обидеть их, отказав принять подарки. Неприличным почитал и воспользоваться ими, и потому, вместо дорогих вещей, согласился принять овец (от разных ханств 7000). Сих дарю я полкам; хочу, чтобы солдаты, товарищи мои по службе, видели, сколько приятно мне стараться о пользе их. Обещаю им и всегда о том заботиться… Овцы сии принадлежат артелям, как собственность, в распоряжение коей никто не имеет права мешаться. Стада должны пастись вместе всего полка, не допуская ни малейших разделений, дабы караулами не отяготить людей и солдаты не сделались пастухами. Команды при табунах должны быть при офицерах и в строгом военном порядке. За сохранение табуна не менее ответствует офицер, как за военный пост. Полку вообще не сделает чести, если офицер его не будет уметь сберечь собственности солдатской. Овец в первый год в пищу не употреблять, но сколько можно стараться разводить их…
…В последствии времени будут и мясо, и полушубки, которые сберегут дорогое здоровье солдата, а полушубки сверх того сохранят и амуницию… Приказ сей прочесть по ротам.
Это был тем более важный замысел, что с продовольствием войск дело обстояло из рук вон плохо. Еще в ноябре 1816 года, вскоре по приезде, Ермолов писал Закревскому: “Провиантская часть с ума сводит. В магазинах нет ничего. Денег не присылают вовремя, присылают мало, и до сих пор все почти ассигнациями, которых здесь не берут или чрезвычайно невыгодно для казны…Теперь в таком беспорядке часть сия, здесь, что все войска в Грузии местными способами довольствуется, остаются без запасов и живут от одного дня до другого. Ручаюсь вам, что впредь сего не будет…”
У него и в самом деле было немало поводов поносить своих предшественников.
Алексей Петрович и прежде был известен своей заботою о подчиненных, но теперь это стало особенно очевидно. С самых первых месяцев командования кавказскими полками зародилась эта связь главнокомандующего и его солдат, которая стала легендой и в конце концов способствовала не только его военным успехам, но и крушению его карьеры…
Тогда же по представлению Ермолова были резко увеличены земельные наделы линейным казакам.
В отличие от солдат, его категорически не устраивало качество генералитета и штаб-офицеров.
“Здесь военных нашел я совсем других, – сетовал он в письме Воронцову в декабре 1816 года. – Теперь нет здесь Котляревского, нет Лисаневича, ни Симановича, нет многих других известных офицеров. Половину оставшихся надобно удалить, ибо самое снисхождение терпеть их не в состоянии. Необходимы меры весьма строгие. Они не заставят любить меня”.
Все это, однако, приходилось отложить до возвращения из Персии.
А по возвращении, пережив крушения персидских планов и смирившись на время со своим положением, он принялся решать проблему горцев. Хотя всей сложности и драматичности этой проблемы он еще отнюдь не сознавал.
