Утреннее солнце светило в глаза, мешая смотреть, и Вива, хмурясь, встала, одергивая длинный халат, перетащила плетеное кресло в другую сторону и села снова, напряженно выпрямляя спину и щурясь на мягкое серебро воды. Та была далеко и внизу, за извилиной дороги, слева перекрывалась развалинами старой крепости, а справа кубиками лодочных гаражей на месте старого рыбколхоза.
Поерзав в кресле, Вива встала опять, подошла к самому краю веранды, взялась за круглый поручень и почти повисла на нем, всматриваясь.
Снизу, на терраске первого этажа прекратилось громыхание, и Саныч сказал укоризненно:
— Вика…
— Саша, — нервно ответила та, — Саша, я совсем не вижу, давно уже. Дай мне бинокль!
— Вика! Оставь человека в покое, хай плавает!
— Саша!
Она свесилась вниз, опуская сердитое лицо. Саныч помаячил своим, и, вздыхая, ушел в раскрытую дверь, завозился там, гремя и звякая. Когда снова вышел, Вива уже стояла рядом, протягивая руку, а другой подхватив шелковый длинный подол.
— Пойдем, скорее. Там сверху лучше видно. У тебя мобильник где? Ох. Если вдруг…
— Вика! — грозно усовестил ее Саныч, взбираясь следом и отворачивая лицо от шелковых пол халата. Руки держал так, вроде ловил падающего ребенка.
Наверху Вива подбежала к перилам и навалясь на них, приставила к глазам бинокль.
— Какой он у тебя! Протер бы хоть!
— Нормальный. Цейсовский. С буксира списан, знатная вещь. Тут покрути вот.
— А! — с облегчением сказала Вива, одной рукой берясь за сердце, — фу-у, вижу. Голова. Черная. Господи! За что мне наказание такое!
— Вика. Да сядь уже, кофе твой застыл совсем. Видишь, никто не утоп, все нормально ж?
Вива отмахнулась, по-прежнему прижимая к глазам увесистый пупырчатый бинокль с длинным ремешком.
— Ты такой черствый. Поразительно, как вы совершенно ничего не понимаете! Ты чайник поставил ли? А бублики? У нас остались со вчера бублики? Которые любимые?
— Не свались. Тебя еще ловить.
— Выходит! — торжествующе объявила женщина, отмахиваясь рукой от Санычевой ладони, — погоди, дай я погляжу! Саша, выходит!
— Ах, чудо какое, — проворчал тот, подтягивая старые линялые штаны, — куда ж нам, мы жеж не выходим так вот…
— О… — вдруг сказала Вива и, покраснев, вернула бинокль Санычу, — ну, ладно. Идет уже сюда. И получит у меня сейчас по первое число!
Затягивая пояс халата, вернулась в кресло, села, кусая губы, и расхохоталась. Саныч заинтересованно приложил бинокль к глазам. Крякнул. И тоже засмеялся, с возмущением, разглядывая быструю фигуру с полотенцем, прижатым к животу.
Из-за угла крепостных развалин вывернулся экскурсионный автобусик, визгнул тормозами, засигналил.
Мелькнуло сорванное с бедер полотенце, взмахнулось белым полотнищем и, под смех и крики из окон, снова вернулось на место.
— Он там оделся? — церемонно спросила Вива, ставя на стол свою чашку.
— Ага, — Саныч повесил бинокль на грудь, — оденется он, как же. Пока всех не распугает тута, дождесся от него.
— Саша, — возмутилась Вива, — немедленно! Не вздумай даже!
И заулыбалась навстречу частым шагам по деревянным ступеням.
— Олежек! Хорошо покупался?
Парень, что выскочил на веранду, держа рукой на мокром боку полотенце, кивнул, быстро проходя, поцеловал Виву в пепельную макушку.
— Прекрасно, Вива великолепная! Где мои бублики?
— Саша сейчас принесет. Ты будешь кофе, Олежек?
— Я буду кофе, — согласился тот. И закричал, мелькая пятками по лесенке, ведущей на самый верх, в крошечный скворечник третьего этажа:
— Саныч, да я сам, щас, оденусь только!
Саныч кивнул, выразительно глядя на оживленное лицо Вивы, мол, видишь, не заставляет меня с чайником бегать. А та, прислушиваясь к возне наверху, махнула ему рукой:
— Иди, Саша, иди. Ты там вроде починял что-то?
Олег уже сбегал сверху, шлепая босыми ногами и приглаживая рукой густые черные волосы. Светлые шорты потемнели на мокрой заднице. Садясь, взял булочку, откусил.
— А где именинница?
— Скоро, Олеженька, скоро. Я волновалась, я думала ты там, в море…
— Я был наг, Вива! Сто лет не купался голый. А завтра, завтра же гости, так? Хорошо, я успел.
Он повернулся, большой в плечах, тяжелых, чуть ссутуленных от ширины, и смуглое лицо сверкнуло улыбкой.
— Ага! Мо-ом?
— Привет!
Инга встала на краю веранды, улыбаясь двум силуэтам за легким столиком. Обошла так, чтоб видеть лица.
— Ах и ах, просто Ницца какая-то! Кофе с видом на море, утро, лето. Вива и мой блудный сын!
— Еще Саныч с чайником, — подсказал Олег, и Инга, повернувшись, приняла в руки поднос с бубликами и вареньем. Сунула на стол и села, вытягивая загорелые ноги в коротких шортах.
— Саша, иди ко мне, — сказала Вива, показывая на пустой стул рядом. И Саныч с удовольствием уселся, откидываясь и щурясь на солнце.
Вчетвером помолчали, переводя глаза друг на друга. Инга, не выдержав, рассмеялась.
— Ну, вы что как засватанные? Поздравьте уже да будем жить дальше.
Олег вскочил, прижимая к широкой груди такую же смуглую, как у матери руку.
— Ма-ам. Мы все тебя всячески поздравляем. И желаем. И вообще. А еще ты самая красивая и беспримерно молодая!
— Еще бы, — засмеялась Инга, — такое вот у нас семейное проклятие, Олега, был бы ты девочкой, уже возил коляску, дай посчитать, три года, да? За руку уже бы водил!
— С двадцати-пяти-летием, мам! Тьфу, и не выговоришь. И подарок!
Он снова вскочил и опять унесся на верхотуру, крича оттуда всякую ерунду. Инга внимательно посмотрела на пылающее Вивино лицо и скорбные брови Саныча.
— Чего он сегодня выкинул?
— Голый купался, — доложил Саныч, — ну то и ладно б. Но домой полез голый. Махал полотенцем в автобус.
— Девушки были счастливы! — заорал сверху Олег, гремя чем-то.
— Тебя заберут в милицию, — отозвалась Инга, — и оштрафуют, за оскорбление нравственности гостей из ближнего зарубежья.
— Оставьте ребенка, — вдруг рассердилась Вива, — он плохого не хотел. Пошутил просто. Олежек, чай стынет. И кофе тоже.
— Скажите чиииз! — Олег стоял на ступеньках, закрывал лицо фотоаппаратом, — молодцы! Мо-ом? Улыбнись. Супер! Саныч, сфоткай нас, а? Меня и маму.
Гремя стулом, устроился рядом с Ингой и привалился к ее плечу. Оба улыбнулись в объектив навстречу бледной в утреннем свете вспышке.
— Иди к нам, Вива!
Но Вива отрицательно покачала головой и моргнула, чтоб не щипало веки.
— Не стоит, Олежек, я уже старая.
Они оба смотрели на нее, и улыбались. И Вива вспомнила, когда-то, когда ее детка была моложе, чем сейчас ее собственный сын, она спросила, а ты счастлива, ба? Вива ответила тогда, да, счастлива, но кажется ей, будет что-то еще. Она не знала, это что-то появится благодаря сердитому упрямству Инги, ее стремительной девичьей безрассудности. И теперь это что-то сидит, улыбаясь такой знакомой, такой на всю жизнь любимой улыбкой. И все в нем такое же, совершенно все. Только глаза не черные, а серые, под густой шапкой лохматых темных волос. И на книжной полке в комнате, полной света и летних ветерков, вздувающих легкие занавески, стоят рядом две фотографии. На одной — совсем молоденькая Вика в белом платье, с рассыпанными по нему цветами, а рядом ее муж Олег. И другой снимок, цветной — на фоне белого паруса такая же олегова улыбка, на его же смуглом лице с четким подбородком. И дата в уголке снимка — 2012 год.
Саныч фыркнул, вытаскивая ее из мыслей о странности счастья.
— Куда ж там, старая. Угу.
И Вива улыбнулась, вставая и откидывая голову, расправила плечи.
— Верно. Ну-ка, подвиньтесь. И еще надо, чтоб с Сашей.
— Айн момент! — Олег вскочил, пристраивая камеру на перевернутую кастрюлю, снова ускакал к торжественно застывшей компании.
— Чииииз! — вспышка мелькнула, разрешая шевелиться и смеяться.
Инга протянула руку, отбирая у сына камеру.
— Хороший? У тебя же зеркалка там, не привез, что ли?
— Это тебе, мам. Подарок. Только что из коробки вынул. Там инструкция, все такое.
Олег разломил бублик и, жуя, припал к чашке. Инга двумя руками держала приятную тяжесть. Вертела, вздыхая.
— Он же дорогой! Ты сам на бобах постоянно. Ну, зачем?
— Чего на бобах? — обиделся Олег, — все у нас там нормально. И не дорогой он, я знаешь, сколько в сети сидел, чтоб нормальный тебе выбрать!
Инга поднесла камеру к глазу, прицелилась, ловя улыбку на смуглом, таком похожем на ее собственное, лице. И щелкнув, стала смотреть, что получилось.
Ее сыну — двадцать. Можно сойти с ума. Она прислушалась к себе, но никакого особенного потрясения не нашла в душе и мирно улыбнулась в ответ на его улыбку. Ей — тридцать семь, вернее, сегодня исполнилось тридцать восемь. Сорок почти. Что делать женщине, если ей сорок? Ну, почти…
