Наталья Земскова - Город на Стиксе

Густая августовская полночь. Полустанок на границе Кировской и Костромской областей, где никогда не встречаются эти два скорых — из Петербурга и в Петербург, а тут неожиданно встретились: тот, что шел «в», опаздывал часа на три. Я выскочила на перрон глотнуть ночного воздуха и сразу наткнулась взглядом на бодрую тетку из того, опоздавшего, которая весело курила возле своего вагона.

— В Город? — почему-то спросила тетка.

— В Город, — ответила я.

— Из Питера?

— Из Питера.

— Надолго?

— Насовсем.

— Да-а-а.

Тетка помолчала и, проигнорировав просьбу проводницы поторопиться, так как стоянка сокращена, вытянула шею в надежде что-то рассмотреть в моем лице:

— Ты, деушка, была в этом Городе-то?

— Нет, не была. Вот — еду.

Тетка отпрянула и, бросив свой окурок, запричитала на всю станцию:

— Ой, бог с тобой, ворачивайся сразу! Не сможешь ты там, ой, не сможешь! Лучше воротись!

Шел 1995-й, последний год, когда человеческими жизнями командовало вузовское распределение.

— …А дальше? — спросила Жанна, подавшись вперед, как та тетка на полустанке. — Нет, погоди, схожу за чаем и позову Галку.

Мы сидели в редакции и все не могли собраться с силами, чтобы оторваться от места и выйти из здания, то есть оказаться лицом к лицу с грядущими выходными, которые не сулили ничего интересного. Предлог для задержки имелся: жара. Она, правда, начинала спадать, пирамидальные тополя, посаженные возле Дома печати лет сорок назад, заострились и приобрели лиловый оттенок. Но куда спешить нам, незамужним девушкам под тридцать, каждую минуту готовым встретить свою судьбу, которая, однако, не спешит?

Значит, дальше. Что же было дальше? Интересно ли вспоминать обо всем этом сейчас, пять лет спустя. Дальше я полгода плакала — с перерывами на сон и чтение «Былого и дум» Александра Иваныча Герцена.

Герцен, как известно, тоже был когда-то сослан в Город, возненавидел его сразу же — точно так же, как я, и подсознательно выражал свой протест тем, что все время гулял по неказистым грязным улочкам. «Провинциалы не любят платонических гуляний», — ворчал ссыльный Герцен. Вот и я то и дело норовила улизнуть из неуютной съемной квартиры, которая давила на меня со всех сторон.

Я жила тогда на Юбилейном, и, чтобы добраться до центра, — меня, как магнитом, тянуло в этот центр, — нужно было пройти весь микрорайон, пересечь пустырь, который одним боком граничил с кладбищем, а другим — с моргом, и, если повезет, выбраться к трамваю. Была, правда, остановка в пяти минутах ходьбы от дома, где теоретически появлялся автобус, но мы с ним никогда не совпадали, и я с упорством барана тащилась через пустырь и морг, что составляло массу неудобств из-за наличия каблуков и отсутствия асфальта. Ладно, хоть маньяки не попадались. В центре принималась гулять, то есть озираться по сторонам в надежде полюбить хоть что-то из этих скудных видов… Дом Грибушина? Дом Мешкова? Собор?

Мне просто не повезло: попади я сюда напрямую из райцентра, все, выражаясь языком масс, было бы в шоколаде. Но в свое время из крохотного городка, где выросла и родилась, я уехала в Ленинград, и случилось непоправимое: точкой любого отсчета стал он.

— Сменить окно в Европу на ворота в Азию! — смеялась моя вредная соседка.

Злобным эхом ей отзывалось областное радио с утренними известиями, которые молотком стучали в моей голове: в Осе, Косе, Барде, Куеде температура минус сорок, в Сиве, Ныробе, Гайнах — сорок пять — сорок восемь. Прошел год, пока я начала различать эти тарабарские названия.

С русским языком, на котором говорили местные жители, дело обстояло еще хуже. Интонационные конструкции здесь таковы, что первая часть фразы быстро прожевывается, а конец долго поется-вопрошается. Ударения в словах, мягко говоря, произвольные. Ну и, естественно, основная масса людей не подозревает о существовании слова «класть» — говорит «ложить».

Мою душераздирающую историю о покорении Города Жанна и Галка знают наизусть. И как я два года зачем-то ходила на службу, где, оказалось, меня никто не ждал. Как как раз в полгода переезжала, стараясь обустроиться и найти себе место хотя бы географически. Как в полном отчаянии появилась на пороге редакции «Городских ведомостей».

И вот уже года полтора Жанна, Галка и я сидим рядом: мы с Жанной в отделе новостей, Галка — за стенкой. Пишем на разные темы и занимаемся тем, чем все люди на свете: примерно с одинаковым успехом пытаемся занять себя, насытить и устроить свою жизнь.

Пока это выходит плохо.

Родившейся и выросшей в спальном районе Города Жанне Фрониус (вообще-то она Фролова, псевдоним пришлось взять для выразительности акустического образа) повезло куда больше, чем мне: она училась в Свердловске-Екате-ринбурге, который, как известно, стал столицей Урала только после Октябрьского переворота, а до того был уездным городом. Так что ей все равно: Город, Свердловск… Ну, а то, что она в очередной раз пытается примерить на себя мой первый ужас от ее малой родины, говорит только о том, что у Жанны опять драма.

— Не звонит? — спрашиваю я.

— Не звонит.

И вот так всегда.

Своими драмами Жанна ставит нас в тупик. Уж если не звонят ей, длинноногой и белокурой, с неподражаемым чувством юмора и «Тойотой-Королой» в активе, на что рассчитывать нам с Галиной — небелокурым, недлинноногим и без «корол»? Правда, у Жанки позиция, выплавленная в горниле трехлетнего междоусобного брака с блестящим тележурналистом Эдуардом Мытарским, который ради нее бросил жену и детей, ну, а потом, разумеется, бросил Жанну — ради смены декораций и юной московской модели.

— Брак, — декларирует Жанка, — не должен добавлять новых проблем, брак призван решать старые.

Ну, а старые — это все та же песня о главном: отсутствие денег, квартиры и, конечно, Мытарский. Она просто обязана выйти за олигарха. Олигархов здесь нет в помине, но солидные люди встречаются. Вот поэтому Жанка в редакции. Вот поэтому пишет не о культуре, как я, и не о медицине-школе, как Томина, а о проблемах многострадальной городской экономики, которые, разумеется, лучше всего известны первым лицам флагманов машиностроения, ну и, конечно, банкирам. Возникшим как черт из табакерки банкирам она, последняя комсомолка, доверяет примерно так, как бывшему мужу. С директорами и вовсе беда. Пока предполагаемый герой выплывет на этом флагмане да завоюет нужный чин, жизнь имеет обыкновение заканчиваться, да и вакантного места жены с ним рядом как-то не наблюдается. Остаются некрупные бизнесмены…

— Лиза! — внушает она мне. — Конкуренция — огромная: каждый год подрастает армия юных и ловких девиц. Но если устройством личной жизни заниматься регулярно и грамотно — как обменом квартиры! — то шансы возрастают резко.

Меньше всего Фрониус пытается убедить в этом нас. Начитавшись психологических книжек для неустроенных женщин, Жанка раззадоривает, раскачивает себя и пространство, сотрясая его энергией убеждения. Томина на полном серьезе советует ей поступить на сцену.

— И зачем тебе эти дядьки с толстыми животами? — в сотый раз наставляет Галя. — Потенции ноль, наследников тьма.

— А при чем тут наследники-то?

— Да при том, что хоронить его тебе придется. Продолжительность жизни российского мужика — пятьдесят девять лет, что на двадцать лет меньше, чем европейского. Я вообще сомневаюсь, стоит ли с нашими связываться.

— Ну, не связывайся, ищи европейского.

— Я не могу, ты же знаешь, Жанетта.

Галя и в самом деле не может. Галя — поздний ребенок, ее родителям под восемьдесят, она прикована к Городу, к этой газете, что ее не только не мучает, но даже как-то ограждает от ярких и мучительных надежд: чего и рыпаться, раз система координат неизменна?

«Рыпается» из нас троих одна Фрониус. Мы с Галей рассматриваем подворачивающиеся варианты. Гуманная

Томина, воспитанная исключительно на литературных образцах, где принца велено разглядеть именно в «квази-моде» (и чем страшнее эта «квазимоде», тем лучше), — все варианты подряд. Я — в соответствии с личными тараканами в голове (например, мне важна длина ног, а не только правильные ударения) свадебную фату примерю, видимо, не скоро.

Выпускница философского факультета Галина Томина с моей позицией не согласна: тараканы тараканами, а закон о переходе количества в качество никто не отменял. И действительно, на пять-шесть ее маргинальных поклонников приходится один ликвидный, но до полного взаимопонимания дело не доходит: недостаток в количестве, то есть в критической массе.

И сегодня терпение Жанны закончилось.