Артур Миллер - Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

Это маленькое объявление он увидел в газете. «Продаются щенки бульдога. Окрас черный, пятнистый. Цена 3 доллара за каждого». У него сейчас было что-то около десяти долларов — остаток от денег, заработанных дома малярной работой, которые он не успел положить в банк. Но у них никогда не было собак. Отец как раз прилег поспать после еды, когда эта идея выкристаллизовалась у него в мозгу, а мать была погружена в тонкости партии в бридж, и когда он спросил у нее, как насчет того, чтобы завести собаку, она лишь равнодушно пожала плечами и сбросила очередную карту. Он прогулялся вокруг дома, пытаясь решить эту проблему, и вдруг загорелся желанием поторопиться, пока щенка не купил кто-то другой. Он уже вообразил себе этого щенка — это будет его щенок, его собственный, щенок будет знать об этом. Он не имел представления о том, что такое бульдог пятнистого окраса и как он выглядит, однако название было звучное, крутое и вообще чудесное. А у него были эти три доллара, хотя его и смущала мысль, чтобы их истратить, когда у них столько нерешенных денежных проблем, потому что отец снова обанкротился. В маленьком объявлении не говорилось, сколько всего щенков. Может быть, два или три, и их уже могли успеть раскупить.

В адресе значилась Шермерхорн-стрит, он про такую улицу и не слыхивал. Он позвонил туда, и женщина с хриплым голосом объяснила, как до нее добраться и по какой линии подземки. Он должен был ехать сперва по Мидвудской линии, потом пересесть на Калверскую надземную; пересадку следовало сделать на станции Черч-авеню. Он все записал и потом повторил ей. Щенки, слава Богу, все еще были при ней. Поездка заняла больше часа, но поезд оказался почти пустым, поскольку сегодня было воскресенье, и сквозь открытые окна с деревянными рамами влетел ветерок, так что здесь было прохладнее, чем внизу, на улице. Он глядел из окна вниз, на проплывавшие мимо пустыри. Многочисленные итальянские женщины в красных банданах на головах, низко согнувшись, укладывали пучки одуванчиков себе в фартуки. Его школьные приятели-итальянцы говорили, что эти одуванчики идут на вино и салаты. Ему вспомнилось, как он однажды попробовал такой салат, когда играл левого аутфилдера на бейсбольном поле возле их дома, и он оказался горько-соленым, как слезы. Старый деревянный вагон поезда, практически пустой, раскачивался и погромыхивал, катясь вперед под горячим послеполуденным солнцем. Вот они миновали квартал, где множество мужчин на подъездных дорожках поливали свои машины, словно это были слоны, перегревшиеся на солнце. В воздухе свободно плавали облака пыли.

Район вокруг Шермерхорн-стрит неожиданно оказался приятным местом, совершенно не таким, как его собственный, в Мидвуде. Богатые дома из красно-коричневого песчаника, совсем не похожие на дешевые дощатые домики в его квартале, построенные всего несколько лет назад, или, как в случае с самыми старыми, в двадцатых годах. Здесь даже тротуары выглядели старинными, вымощенные большими квадратными каменными плитами, а не залитые бетоном, сквозь щели в котором пробивалась трава. Сразу было видно, евреи здесь не живут — может, потому что вокруг все было тихо и спокойно, не била ключом энергичная жизнь и на улице не было ни души, никто не сидел тут на лавочках, греясь на солнце. Окна были распахнуты настежь, и, опираясь локтями на подоконники, тут и там возле них стояли люди с ничего не выражающими лицами, на иных подоконниках, вытянувшись во всю длину, кошки; многие женщины были в одних лифчиках, а мужчины в нижних рубахах — пытались поймать малейшее дуновение ветерка. У него по спине текли струйки пота, не только от жары, но также потому, что он сейчас понял, что он — единственный, кто желает приобрести щенка, поскольку родители так и не высказали мнения на этот счет, а его брат, старший брат, заявил: «Даты сума, что ли, спятил — тратить свои жалкие доллары на щенка? Кто может сказать, что из него и впрямь получится что-то стоящее? И чем ты станешь его кормить?» Он-то думал, костями, но брат, который всегда знал, что правильно, а что неправильно, заорал: «Костями! Да у него ж еще и зубов-то нету!» «Ну, может, супом», — пробормотал он. «Супом! Ты намерен кормить щенка супом?!» Тут он увидел, что уже добрался до нужного места. Стоя перед нужным домом, он вдруг почувствовал, как у него упало сердце, и понял, что все это было ошибкой, как не раз бывало с его снами, или вообще ложью, которую он по-глупому защищал, принимая ее за реальность. Сердце судорожно забилось, он почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо, и прошел дальше, еще с полквартала. Он был один на улице, и люди, стоявшие кое-где у окон, наблюдали за ним, единственным на пустой улице. Но как же ему теперь возвращаться домой, когда он уже так далеко забрался? Ему казалось, что добирался он сюда не одну неделю, а то и год. И что теперь, возвращаться обратно поездом с пустыми руками? Может быть, хотя бы по крайней мере зайти взглянуть на щенка? Если, конечно, эта женщина разрешит. Он успел заглянуть в книгу «Все обо всем», где целых две страницы были полностью заняты фотографиями собак, и нашел там белого английского бульдога с этими его кривыми передними лапками и зубами, которые торчали из нижней челюсти, а также маленького черно-белого бостонского бульдога, а еще длинномордого питбультерьера, но вот фото «бриндла», с черно-серым окрасом, там не было. Если хорошенько разобраться, то все, что он знал о таких бульдогах, ограничивалось их ценой в три доллара. Но ему нужно было хотя бы взглянуть на щенка, на своего щенка, так что он пошел назад и позвонил у двери в полуподвал, как велела ему по телефону та женщина. Звук был такой громкий, что он вздрогнул, но он уже решил, что если сейчас убежит, а она выйдет и успеет его заметить, это будет еще более унизительно, поэтому остался стоять на месте. По лицу стекал пот, попадая ему на губы.

Дверь под козырьком веранды отворилась, и вышла женщина. Она посмотрела на него сквозь пыльные железные прутья ограды. На ней было нечто вроде халата, светло-розовый шелк, ворот женщина придерживала одной рукой; длинные черные волосы спадали ей на плечи. Он не смел взглянуть ей прямо в глаза, так что не мог бы сказать точно, как она выглядит, однако он ощущал ее напряжение, хотя она стояла достаточно далеко и калитка была заперта. Он решил, она просто не поняла, что он тут делает и зачем позвонил ей в дверь, поэтому быстро спросил, не она ли поместила в газете объявление насчет щенков. Ох! Вся ее манера тут же изменилась, она отперла калитку и распахнула ее. Ростом она была ниже его, и от нее как-то странно пахло, словно бы смесью молока и застоялого воздуха. Он последовал за нею в квартиру, там было так темно, что он едва мог различать окружающие его предметы, но сразу услышал громкое тявканье и повизгивание. Ей пришлось кричать, когда она спросила его, где он живет и сколько ему лет, и когда он ответил — тринадцать, она зажала рукой рот и сказала, что он очень высокий для своего возраста, но он никак не мог понять, почему это ее так удивляет, разве что она решила, что ему пятнадцать, как это нередко случалось, когда люди ошибались на его счет. Он прошел за нею в кухню, расположенную в задней части квартиры, где в конце концов получил возможность оглядеться, поскольку глаза уже приспособились к полумраку. В большой картонной коробке, неровно обрезанной, чтобы сделать борта пониже, он увидел трех щенков и их мать, та сидела, задрав голову, и смотрела на него, медленно помахивая вверх-вниз хвостом. Он решил, что она вовсе не похожа на бульдога, но не осмелился произнести это вслух. Просто собака коричневой масти с черными пятнышками и черными полосками, и щенки того же окраса. Ему понравилось, как висят у них ушки, но он сказал женщине, что хотел всего лишь посмотреть щенков, а сам еще не принял окончательного решения. Он и впрямь не знал, что станет делать дальше, поэтому, чтобы не создалось впечатления, что щенки ему не нравятся, спросил, не возражает ли она, если он возьмет одного в руки. Она ответила, что это совершенно нормально, и, нагнувшись к коробке, достала оттуда двоих и поставила на пол, застеленный синим линолеумом. Щенки не выглядели бульдогами, каких он когда-либо видел, но он не решался сказать ей, что, в общем-то, ему это совсем и не нужно. Она подняла одного и сказала: «Вот, держи». И сунула щенка ему в руки.

Он никогда до этого не держал в руках собаку и сейчас опасался, как бы щенок не сполз и не упал, поэтому обхватил его ладонями. Шкурка была горячая и очень мягкая, а еще он слегка ощутил гадливость. Глазки у щенка были серые, как маленькие пуговицы. Его беспокоило, что в книге «Все обо всем» фотографии такой породы собак не было. Настоящий бульдог — собака вроде крутая и даже опасная. А это просто коричневые песики. Он присел на ручку кресла с зеленой обивкой, придерживая щенка на коленях и не зная, что делать дальше. Женщина тем временем уселась рядом, и ему даже показалось, что она погладила его по волосам, но он в том не был уверен — волосы у него были очень густые. Чем больше утекало секунд и минут, тем более он терялся и не знал, что делать дальше. Потом она спросила, не хочет ли он пить, и он ответил, что хочет, она пошла к раковине, отвернула кран, и он получил возможность встать и положить щенка обратно в коробку. Она вернулась со стаканом воды и, когда он взял его у нее, выпустила из пальцев ворот халата, полы его разошлись в стороны, обнажив ее груди, похожие на полуспущенные воздушные шарики. И она сказала, что не может поверить, будто ему только тринадцать. Он выпил воду и хотел было вернуть ей стакан, а она вдруг притянула его за шею к себе и поцеловала. Все это время он по какой-то непонятной причине так ни разу и не нашел в себе сил посмотреть ей прямо в лицо, а когда попытался это сделать сейчас, то не увидел ничего, разве что волосы и еще что-то смутное, какое-то размытое. Она сунула руку вниз, и он ощутил, как дрожат у него ноги. Ощущение становилось все более остро-болезненным, почти таким же, как тогда, когда он, выкручивая перегоревшую лампочку, прикоснулся к контактам патрона, а тот был под напряжением. Потом он так и не мог вспомнить, как они оказались на ковре — ощущение было такое, словно ему на голову обрушился водопад. Он помнил только, как вошел в нее, пылающую жаром, и как снова и снова ударялся головой о ножку кушетки. Он почти добрался до Черч-авеню, где ему нужно было пересаживаться с надземной линии Кал вер на свою, когда осознал, что она так и не взяла у него три доллара, а он и не помнил, как согласился забрать щенка, и теперь у него на коленях стояла небольшая картонка, внутри которой попискивал щенок. Щенок вдобавок скреб когтями по картону коробки, и от этого у него по спине пробегали мурашки. Женщина, как он сейчас припомнил, проделала в крышке пару отверстий, и щенок то и дело высовывал оттуда нос.