Пол Боулз - Под покровом небес

Paul Bowles

THE SHELTERING SKY

Copyright © 1949, 1976, Paul Bowles

All rights reserved

© В. Бошняк, перевод, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Проза Боулза остра и ослепительна, как пустыня в полдень.

Если бы Пол Боулз (1910–1999) успел при жизни написать автобиографию, она вышла бы у него не менее увлекательной, чем у Казановы или Бенвенуто Челлини. Сын дантиста из Квинса, в 20 лет он входил в парижский круг Гертруды Стайн. Потом вернулся на родину, в Нью-Йорк, и прославился как музыкальный критик и поэт. Затем, в 1947 году, неожиданно снова стал писать прозу и уехал жить в Западную Африку, в марокканский Танжер; те, кто помнит «Чуму» Альбера Камю, действие которой происходит как раз в этом городе примерно в это время, могут представить, что это за веселое и живописное место. Тем не менее Боулз прожил там до конца своей долгой жизни, принимая в своем скромном доме Трумена Капоте, Гора Видала, Теннесси Уильямса, Алена Гинзберга и Уильяма Берроуза, а на родину выбираясь лишь изредка. Последний раз – в 1995 году, на фестиваль собственной музыки в Линкольн-центре: помимо всего прочего, Боулз был еще и серьезным композитором. Его музыку исполнял Леонард Бернстайн, а Орсон Уэллс использовал ее в спектаклях. Кто из литературных корифеев XX века может похвастаться такой универсальностью?

Один из четырех-пяти лучших англоязычных авторов второй половины двадцатого века.

Настоящий кудесник, способный двумя-тремя словами создать настроение, описать характер, всколыхнуть бурю эмоций.

Боулз принадлежал к выдающемуся литературному поколению – Гертруда Стайн, Трумен Капоте, Теннесси Уильямс, Гор Видал, которые были его современниками, и затем писатели-битники – Гинзберг, Берроуз, Керуак. Все они приезжали к нему в Марокко, и он был для них своего рода крестным отцом.

Очень редко появляется книга, которая не воспроизводит ритм повседневности, но дарит осознание того, насколько удивительна наша жизнь. «Под покровом небес» – одна из таких книг.

«Под покровом небес» – один из самых оригинальных, если не сказать визионерских романов двадцатого века.

Я думаю, что Пола Боулза хорошо характеризует такое его замечание: «Турист отличается от путешественника тем, что турист приезжает куда-то и тут же начинает собирать чемоданы, с нетерпением ожидая возвращения домой. А когда великий путешественник приезжает туда, куда хотел, он устремляет свой взор все дальше и дальше. Для великого путешественника не существует конечного пункта назначения». И Пол был таким великим путешественником, он не был туристом.

По литературному мастерству Боулз превосходит большинство живых классиков. Уникально острым зрением он разглядел, что же скрывается за покровом наших небес – бесконечная круговерть звезд, так похожих на составляющие нас атомы…

Боулз не настолько прост, невзирая на свою кажущуюся простоту, человек, который постоянно, как писатель, ускользает. Но вот тот остаток, который всегда нельзя было схватить в нем при всей его кажущейся простоте, он и привлекал.

Боулза справедливо называют единственным американским экзистенциалистом.

В Поле присутствовала какая-то зловещая тьма, как в недопроявленной пленке.

Все началось под вечер в конце июля 1947 года. Я тогда только что очнулся от навеянной жарой сиесты, потому что летний Фес местечко довольно теплое.[1] Помню духоту в номере и ощущение клаустрофобии. «Вот возьму сейчас открою окно, – мечтал я, – а внизу окажется уахрэйнский порт и на меня повеет вечерней прохладой и свежестью». Я уже весь был погружен в роман, который начинал писать. На первой странице должна была отразиться затхлая гостиничная комнатенка, где я как раз и валялся. Как только у меня это выйдет, дальше можно будет направлять события куда угодно.

Зная, что путь предстоит неблизкий, я решил, что путешествовать лучше в обществе женщины, предпочтительнее всего жены, место которой рядом, в смежной комнате. Единственной женщиной, с которой я куда-либо ездил, была моя жена Джейн. Сказано – сделано, тут же сочинил жену: жена не подведет, будет со мной до конца пути. Так моей напарницей стала этакая поддельная Джейн. Надо думать, во многом из-за этого и возникла легенда, будто Джейн в той поездке была со мной. Сколько бы я впоследствии ни твердил, что ее там не было, сколько ни настаивал на том, что в книге все выдумано и ничего автобиографического в ней нет, все напрасно. Так что, хотя Джейн в то время еще не ступала на землю Африки, а сидела себе спокойно у бассейна в Коннектикуте, критики все расценили по-своему, и в результате утвердилось мнение, что съездить со мной в Сахару она уже успела.

Бернардо Бертолуччи, зажегшись пагубным стремлением сделать из такой вот не самой податливой книги фильм, решил, что в этом кроются большие возможности для рекламы. Дебре Уингер постарались придать как можно большее сходство с Джейн. То, что мне к тому времени стукнуло уже восемьдесят, его, похоже, нисколько не смущало. Разумеется, сам по себе фильм к кампании по преданию гласности подробностей нашей частной жизни отношения не имеет. Этим грешила только его реклама. Однако чем меньше тут будет сказано о фильме, тем лучше.

Зачем мне понадобилось убить в середине книги главного героя, сейчас уже и не припомню. Возможно, я терзался некими угрызениями по поводу того, что, когда сам болел брюшным тифом, перитонита удалось избегнуть: мне казалось, что это как-то нечестно, жизнь теперь дана мне как бы в долг, и, что бы со мной в дальнейшем ни случилось, жив я в любом случае лишь по милости этого внешнего врага. На самом деле обойтись без перитонита мне помогло лечение в американском госпитале в Нёйи, а также крепкое здоровье, которое в двадцать один год свойственно многим. Тем не менее через пятнадцать лет я дал этому затаившемуся врагу убить моего героя и бросил на произвол судьбы вымышленную жену, чью личность мало-помалу выстраивал на протяжении всей книги. Впоследствии, выйдя из состояния одержимости, в котором пребываешь, пока пишешь книгу, я понял, что смерть главного героя была необходима, поскольку важнее всего мне было получить опыт умирания, причем не со стороны, а как бы изнутри, – значит, умирать должен был я сам. Сразу обнаружилось, что эта моя мнимая смерть толкает вперед весь роман, но потом, конечно, подоспели новые проблемы. Все стало зависеть от Кит, то есть от того, к чему она будет вынуждена прибегнуть ради выживания. Сюжетных возможностей тут было несметное множество. Роман двигался вслед за фантазиями Кит, которые, по мнению некоторых критиков, были не чем иным, как моими собственными мужскими (а значит, нелепыми) фантазиями. Хотя и впрямь: в последней части книги сквозь все сюжетные перипетии проглядывает то, что Кит рассматривается как лицо, что называется, страдательное.

С публикацией книги все оказалось не так-то просто. Написанная по заказу издательства «Даблдей», она была им сразу отвергнута: мол, это и не роман вовсе. Потом в течение следующего безрадостного года от нее воротили нос все издатели, кому ни покажи. В конце концов я сам (даже не мой агент) послал машинописную рукопись Джеймсу Лафлину из «Нью дайрекшнз», и – о чудо! – он оценил ее и согласился напечатать. В тот момент его бухгалтерия уже отчиталась по доходам за 1949 год, и он не мог рисковать тем, что позиция, которую уже как бы закрыли, объявив убыточной, вдруг даст прибыль (книга заинтересовала его с чисто литературной, а не коммерческой точки зрения), поэтому он ограничил тираж тремя с половиной тысячами экземпляров вместо десяти тысяч, рекомендованных рецензентами из «Паблишерз уикли». Книга вышла во второй декаде декабря, но праздничный торговый бум пропал зря: тиража просто не хватило.

Несмотря на все эти препятствия, роман родился здоровеньким и даже теперь, по прошествии почти пятидесяти лет, чувствует себя куда живее и бодрей своего автора.