Утадзима — островок небольшой и по населению, и по размерам. В окружности едва достигает одного ри, а живет на нем около тысячи четырехсот человек.
На острове есть два красивых места.
Первое — храм Хатидай на северо-западе самой высокой горы острова, с великолепным видом на бухту Исэ.
На севере лежит полуостров Тита, а на северо-востоке — полуостров Ацуми. На западе, со стороны рисовых наделов на склонах горы Удзи, виднеется городок Ёккаити.
Если подняться по каменной лестнице до ворот, охраняемых заморскими каменными львами, то примерно на двухсотой ступени, как в стародавние времена, перед нашим взором предстанет бухта Исэ. Раньше символами ворот были две сосны на подходе к храму. Они так и назывались — «сосны тории». Их ветви живописно обрамляли морской пейзаж, но несколько лет назад деревья высохли.
Когда сосновые ветви покрываются новой хвоей, весенняя морская трава окрашивает прибрежные воды в красновато-коричневый цвет. В это время года с северо-запада непрерывно дует муссон, поэтому здесь довольно прохладно, чтобы любоваться красотами.
В храме Хатидай поклоняются богу Ватацуми. Рыбаки издревле верили в бога морей. Они приносят в храм дары и молятся, чтобы море было спокойным, а корабли — невредимыми.
В храме хранится шестьдесят шесть медных зеркал, среди которых — зеркало восьмого века. В Японии сохранилось всего шестнадцать зеркал эпохи Рикутё. На обратной стороне выгравированы лесные звери — бурундуки и олени. Предание гласит, что в древности звери пришли на Японские острова из лесов Персии, преодолев континенты и моря.
Еще одно красивое место на острове — маяк недалеко от вершины Восточной горы.
Внизу под обрывом, в узком проливе Ирако, соединяющем Тихий океан с бухтой Исэ, непрестанно шумит морское течение. В ветреную погоду волны пролива грохочут бурно, неистово. Через пролив тянется полуостров Ацуми. На его пустынном каменистом побережье, на мысе Ирадзаки, стоит маленький безлюдный маяк.
С этого маяка Тихий океан виден как на ладони. Если кинуть взгляд на северо-восток, через залив Ацуми, особенно в те дни, когда дует сильный западный ветер, можно любоваться, как на рассвете во всем своем великолепии возвышается, затмевая другие горы, Фудзияма. Когда через пролив Ирако в порты Нагоя и Ёккаити заходят пароходы, смотритель маяка, едва взглянув в подзорную трубу, тотчас распознает названия судов.
Сейчас в объектив его подзорной трубы попало грузовое судно. Два матроса, переминаясь с ноги на ногу, разговаривают друг с другом.
Через некоторое время в порт входит английское судно. В трубу отчетливо видны две крохотные фигуры, кидающие на верхней палубе кольца.
Смотритель маяка сидит в сторожке за столом и записывает в вахтенный журнал время прихода и отхода судов, их курс и позывные. Сведения эти он передает телеграммой в порт, грузовладельцам.
После полудня солнце заходит за Восточную гору и маяк погружается в тень. В ясном небе высоко над морем кружит коршун.
Сначала он слегка выгибает одно крыло, как бы ощупывая воздух, затем — другое. Кажется, что он собирался спуститься, но передумал, отпрянул назад и, расправив, словно паруса, крылья, взметнулся ввысь.
На закате из деревни вышел молодой рыбак с огромным палтусом в руке. Он торопился на маяк.
Юноше, высокому и стройному, было всего восемнадцать лет, он только в позапрошлом году закончил школу. Мальчишеское лицо, губы обветренны, нос — как у всех жителей острова. Правда, он не был таким смуглым, как сверстники, а карие глаза его были ясными. К одаренности это не имело никакого отношения, да и в школе он не блистал успехами. Просто он рыбачил, и море высветлило его глаза.
Сегодня он целый день проходил в рыбацкой одежде — в штанах и грубом свитере, доставшихся в наследство от покойного отца.
Юноша прошел через опустевший школьный двор, поднялся по склону горы, где стояло водяное колесо. Каменная лестница вывела его на задворки храма Хатидай. На ветках персиковых деревьев в сумерках белели цветы. До маяка отсюда неспешным шагом — минут десять.
Дорога была крутой. Люди, не привыкшие ходить по ней, спотыкались даже днем, однако юноша мог бы ловко перешагивать через камни и сосновые корневища даже с закрытыми глазами. Вот и сейчас, задумавшись, он ни разу не споткнулся.
Катер «Тайхэй», на котором работал юноша, вернулся в порт Утадзимы только на закате. Каждый день хозяин катера заводил мотор и вместе с юношей и еще одним пареньком отправлялся на лов. Сегодня они вернулись в порт, перегрузили улов в кооперативную лодку, потом вытащили катер на берег. По пути домой юноша решил заглянуть на маяк, потому и прихватил для смотрителя рыбину. Над побережьем смеркалось, раздавались возгласы рыбаков, которые вытаскивали на берег свои лодки.
К стоявшей на песке массивной деревянной раме соробан прислонилась незнакомая девушка — отдыхала. Когда на берег лебедкой вытащили моторку, на дно лодки стали укладывать снасти, которые нужно было отвозить по частям в Камигату. Девушка отнесла раму, вытерла лоб. Ее щеки пылали. Холодный западный ветер становился порывистым. Девушка подставляла ему раскрасневшееся лицо. Казалось, она наслаждается ветром, раздувающим ее волосы. На ней был ватник без рукавов, на руках — грязные перчатки, а цвет лица — здоровый, как у других женщин. Ее глаза были ясными и спокойными. Она пристально смотрела на море, над которым в уже черневших облаках медленно угасало солнце.
Юноша напряженно пытался припомнить ее лицо. На Утадзиме все жители знают друг друга, поэтому чужого человека видно с первого взгляда. Однако по одежде не скажешь, что девушка не из их деревни. Она стояла в стороне, глядя на море, — только этим и выделялась среди других женщин.
Юноша нарочно прошел рядом с девушкой. Он разглядывал незнакомку почти в упор, словно ребенок, нашедший любопытную вещицу. Девушка не удостоила его вниманием — лишь хмуро смотрела на море.
Удовлетворив свое любопытство, юноша быстро пошел дальше. Он поднимался по горной дороге к маяку, а сам по-прежнему думал о незнакомке. Только сейчас его щеки вспыхнули от стыда.
Он постоял среди сосен, окинул задумчивым взглядом море, прислушался, как грохочет внизу прибой. Луна еще не взошла, море темнело. Из суеверия он обошел Ведьмину гору стороной. У местных жителей бытовало поверье, что здесь живет злой дух в облике женщины. Наконец юноша увидел в окнах сторожки яркий свет. В деревне теперь всегда было темно — генератор давно вышел из строя.
Из благодарности он часто приносил рыбу смотрителю маяка. Два года назад он мог провалиться на выпускных экзаменах. Его мать познакомилась с женой смотрителя, когда ходила собирать сосновую хвою вблизи маяка. Она пожаловалась, что едва сводит концы с концами, а тут еще сына могут оставить на второй год. Женщина поговорила с мужем, тот встретился со своим приятелем — директором школы. Парню повезло, и экзамены он сдал.
Юноша окончил школу, подался в рыбаки. Обласканный смотрителем и его женой, он часто приносил им на маяк что-нибудь из улова.
Дом смотрителя был казенным, и при нем имелся небольшой огород. Дальше начиналась выщербленная бетонка, что вела прямиком на маяк. За стеклянной дверью кухоньки двигалась тень хозяйки. Видимо, готовит ужин. Юноша окликнул ее с улицы, и хозяйка открыла дверь.
— А, Синдзи-сан!
Юноша молча протянул рыбу, хозяйка взяла ее и громко сказала:
— Отец, Кубо-сан рыбу принес!
Из дальней комнаты послышался добродушный голос смотрителя:
— Спасибо, спасибо! Заходи, Синдзи-кун!
Юноша нерешительно остановился на пороге. Палтус уже лежал на большой эмалированной тарелке. Рыба слабо шевелила жабрами, из которых по белому костистому телу сочилась кровь.
На следующее утро Синдзи снова вышел в море с рыбаками. Небо еще было затянуто белой предрассветной дымкой.
Чтобы добраться до места лова, обычно уходило около часа. На парне был свитер, поверх него — черный резиновый передник; на ногах — резиновые сапоги до колен, на руках — резиновые перчатки. Он стоял на баке и, всматриваясь в Тихий океан под серым утренним небом, вспоминал вчерашний вечер: как возвращался домой с маяка, как укладывался спать.
…Мать и младший брат, дожидаясь его возвращения, сидели у печки в маленькой кухоньке с тусклой лампой под потолком. Младшему брату исполнилось двенадцать. Их отец погиб от пули в последний год войны, и, пока Синдзи не стал рыбаком, мать одна содержала семью, зарабатывая на жизнь ловлей жемчуга и губки.
— Уцунага-сан обрадовался?
— Да, очень! Приглашал зайти на чашечку какао.
