Jhumpa Lahiri
The Namesake
В этот августовский вечер, на редкость жаркий и душный, Ашима чувствует себя неважно. Она стоит около кухонного стола в маленькой квартирке на Сентрал-сквер, хмуря прямые черные брови, бросает в миску пригоршню хрустящего риса, затем, немного подумав, добавляет туда же измельченный арахис, мелко порубленный красный лук, соль, лимонный сок и тонкие ломтики жгучего зеленого перца. Но все равно без горчичного масла нужного вкуса не добьешься. Ни за что не добьешься! Через две недели Ашима Гангули должна родить, и в последнее время она питается только этой жгучей смесью, напоминающей дешевую еду, что продают на улицах Калькутты в кулечках из старых газет. Даже сейчас, когда она на сносях, когда младенец занимает уже весь ее живот, а лобок постоянно ноет от его тяжести, ей до смерти хочется набить рот острым, душистым лакомством. Ашима пробует приготовленную смесь — все равно чего-то не хватает. Может быть, добавить луку? Сложив руки на животе, она несколько секунд тупо смотрит на ряд крючков с развешанными на них толкушками, вилками и лопатками, покрытыми тонким слоем жира — от частого использования. Свободным краем сари Ашима вытирает со лба пот, переступает с ноги на ногу. Отекшие щиколотки болят, но линолеум приятно холодит босые ступни. Открыв дверцу кухонного шкафчика, Ашима неодобрительно осматривает застеленные желто-белой бумагой полки, — бумагу-то давно пора заменить! Она берет еще одну луковицу, острым ножом поддевает блестящую пурпурную шкурку. Боль налетает внезапно — сначала странное тепло волной захлестывает ее тело снизу вверх, потом невидимая рука сжимает внутренности так неожиданно и сильно, что Ашима охает и сгибается пополам, открыв рот как для крика, но не издав при этом ни звука. Луковица с глухим стуком падает и катится под стол.
Первая схватка проходит, но через мгновение накатывает следующая волна боли, еще более сильная, пугающая. Поддерживая обеими руками живот, Ашима ковыляет в ванную и осматривает себя — на трусах расползается пятно темно-бурой крови. Срывающимся голосом она зовет своего мужа, Ашока, — за неимением кабинета он готовится к экзаменам по оптоволоконным технологиям в спальне, устроившись на краю кровати и разложив учебники на журнальном столике. Призывая Ашока на помощь, она тем не менее не называет его по имени. Даже думая о муже, Ашима не произносит его имени ни вслух, ни про себя — в бенгальских семьях это считается верхом неприличия. Такова многовековая традиция: жена носит фамилию мужа, но его имя, подобно поцелую или ласке, настолько интимно и сокровенно, что не должно упоминаться всуе. Поэтому, когда Ашима срывающимся голосом зовет Ашока, вместо его имени она произносит что-то вроде: «Ты меня слышишь?»
Ашок вызывает такси, и они мчатся по темным опустевшим улицам Кембриджа, сворачивают на Массачусетс-авеню, пролетают мимо зданий Гарварда и останавливаются перед приемным покоем больницы Маунт-Оберн. Пока Ашима регистрируется у стойки, сбивчиво отвечая на вопросы о частоте и силе схваток, Ашок заполняет многочисленные анкеты. Потом Ашиму сажают в кресло и везут по сверкающим чистотой, залитым ярким светом коридорам, ввозят в лифт, который больше ее кухни раза в два, и поднимают на третий этаж, в царство рожениц. Путешествие завершается в родильной палате в самом конце просторного холла. Ашима, краснея от смущения, снимает нарядное сари из алого муршидабадского шелка и вместо него надевает больничный халат в цветочек, едва достающий ей до колен. Сестра пытается аккуратно сложить сари, но после нескольких попыток справиться с шестью ярдами струящегося, скользкого полотна, с раздражением запихивает его в синий кожаный чемодан Ашимы как попало. Ашима нервно сжимает руки, молчит. Ее гинеколог доктор Эшли, высокий, худой красавец с пепельно-русой шевелюрой, заходит осмотреть свою подопечную. Головка ребенка расположена правильно, плод уже начал продвигаться вниз. Ашиме говорят, что она все еще находится на ранней стадии родов, раскрытие матки произошло только на два дюйма, зрелость оценивается в пятьдесят процентов.
— Что это означает — раскрытие? — испуганно спрашивает Ашима, и доктор Эшли снисходительно и успокаивающе похлопывает ее по руке.
Он поднимает вверх два прижатых друг к другу пальца, а затем разводит их в стороны, показывая, какой сложный путь предстоит пройти ее ребенку, чтобы благополучно выбраться наружу. Этот процесс очень непрост и займет немало времени, говорит доктор, а принимая во внимание, что это — ее первая беременность, роды могут продлиться сутки, а то и больше. Ашима судорожно вздыхает, со страхом думая о том, сможет ли ее тело выполнить все, что от него требуется. Ей хочется видеть лицо Ашока, но муж выходит из палаты, как только там появляется доктор.
— Я зайду попозже, — шепчет ей Ашок на бенгали, а стоящая рядом медсестра строго говорит:
— Пожалуйста, не беспокойтесь, мистер Гангули. Рожать вашей жене еще не скоро, и мне кажется, мы отлично справимся здесь без вас.
А потом все как-то разом уходят, предварительно задернув плотные зеленые занавески вокруг ее кровати, и она больше не видит других женщин, что лежат в ее палате. Их три. Одну зовут Беверли (Ашима поняла это из обрывков разговора), другую — Луи. Слева от нее находится кровать Кэрол.
— Проклятье, ну когда же кончится это чертово мучение! — стонет одна из них, а раскатистый мужской бас нежно произносит:
— Я люблю тебя, родная моя.
Ашима опять краснеет. Она никогда не слышала от своего супруга таких слов, да и не надеется услышать — не так они воспитаны. Она беспокойно шевелится на постели, устраивается поудобнее. В первый раз в жизни ей предстоит провести ночь в одиночестве, да еще в окружении незнакомых людей: прежде она всегда спала в одной комнате с родителями, а потом в постели Ашока. Как жаль, что нельзя приоткрыть занавески и поговорить с американскими женщинами — может быть, среди них есть уже рожавшие, тогда она расспросила бы, чего ей ожидать. Однако Ашима уже достаточно долго живет в Америке и знает, что американцы, несмотря на их кажущуюся открытость и раскованность, их мини-юбки и бикини, прилюдные поцелуи, хождение за ручку и объятия прямо на кембриджских лужайках, очень ценят свою частную жизнь и держат ее за семью замками. Ашима обхватывает руками огромный тугой барабан, в который превратился ее когда-то плоский живот, и пытается определить, что сейчас делает ее малыш. Может быть, он спит? Или сосет палец? Последние дни ребеночек что-то затих, перестал хулиганить, больше не пинает ее кулаком в живот, не давит всей тяжестью на ребра. А вдруг она — единственная индийская женщина на всю больницу? Стоит ей подумать об этом, малыш чуть поворачивается, уперев пятку ей в бок, напоминая Ашиме, что она уже не одна. Да, не одна, но все-таки как это странно — ее ребенок родится в больнице, в месте, где люди чаще всего болеют, страдают и умирают. До чего же скучно лежать вот так, совершенно нечем себя занять! Здесь не на чем остановить взгляд, не на что смотреть — белесые плиты пола, белые плиты потолка и белые простыни, слишком туго заправленные под матрас, — вот и все. Как можно рожать в таком месте? В Индии молодые роженицы едут домой, к родителям, к матерям, подальше от своих новых семей, мужей, свекровей, чтобы еще разок почувствовать себя малышками, прежде чем на свет появится их собственный малыш. Мама! Слезы наворачиваются Ашиме на глаза.
Ну вот, опять начались схватки, более сильные, чем прежде. Ашима уже не может сдерживать стоны, она прижимает лицо к подушке, хватается за ледяные металлические стойки кровати, как за спасительную соломинку. Что же никто не спешит к ней на помощь, никто как будто и не слышит ее! Сестра предупредила, что надо записывать продолжительность схваток, и Ашима бросает взгляд на часы. Эти часы — еще одно воспоминание о доме, прощальный подарок родителей, видимо, мама в последний момент закрепила их на ее запястье в аэропорту, когда они прощались перед отлетом. От того дня в памяти Ашимы остался только разноголосый гомон, слезы и шумные благословения родственников. Она и часы-то заметила не сразу — сначала тяжелый «боинг» с ревом поднялся над землей, и Ашима прижалась носом к иллюминатору — она знала, что все двадцать четыре члена ее семьи наблюдают в тот миг за ними с балкона аэропорта Дум- Дум. А потом они пролетели над всей Индией, даже над теми районами, в которых она раньше никогда не бывала. А через пару часов они вообще пересекли границу Индии и устремились дальше, на запад, и тут она опустила глаза и заметила изящные часики среди двух десятков приличествующих замужней женщине браслетов, которые теперь украшали обе ее руки, — коралловых, железных, золотых, перламутровых. Вот смешно, право же: в больнице к ее браслетам добавили еще один — пластиковый, на нем мелкими буквами написано ее имя. Ашима переворачивает часы лицевой стороной к запястью. На внутренней стороне, окруженные заветными словами противоударные, водонепроницаемые, немагнитные, красуются ее инициалы А. Г. — Ашима Гангули, замужняя женщина.
