Грэм Джойс - Дом Утраченных Грез

Выражаю благодарность Дэвиду Гроссману за профессиональную помощь и дружбу.

Прекрасным писателям и художникам, ободрявшим меня: Молли Браун, Джиму Бернсу, Сторм Константайн, Марку Моррису, Киму Ньюмену, Нику Ройлу, Мэри Скотт и Иэну Уотсону.

Моей жене, Сью Йонсен, заботящейся, чтобы я имел возможность писать.

А также вдохновившему меня Георгосу Сеферису с извинениями за неуклюжий перевод его стихотворения.

И наконец, той, кого и сейчас вижу чудесным образом сидящей за моим окном и которая дала мне больше всех.

Сколько нежности, страсти,

Вдохновенья – казалось,

в нашей жизни – но мы ошибались!

И мы нашу жизнь изменили.

Майк поспешно выскочил из воды. Что бы это ни было, вид у него был пугающий. В маске под водой все кажется крупней, чем на деле, но, даже учитывая это, тварь была длиной в четыре фута. Он сел на песок из рассыпавшихся в пыль раковин, чтобы отдышаться, и морская вода, испаряясь под солнцем, оставляла на коже соленый налет.

Ким послала его на скалу нарвать душицы, но он провел день, охотясь за осьминогом. Захотелось сделать сюрприз к ужину. Он наблюдал за местными мачо: они по полчаса кружили на поверхности, опустив лицо в воду, только дыхательная трубка торчала, потом неожиданно ныряли и, всплыв, поднимали в воздух серо-розовый пузырь с восемью щупальцами, обвившимися вокруг их дочерна загорелой руки.

Он плавал минут двадцать, прежде чем та тварь возникла из глубины, оскалив на него то, что он не мог назвать иначе как клыками.

Мелко дрожа, он сидел на песке, подавшемся под ним, как створки раковины, и смотрел на лодку у воды и дом на том берегу. Он видел голову Ким, поплавком качавшуюся в воде. Все это купание и гребля совершенно изменили их. Они стали поджарыми и сильными, как олимпийцы.

Дом на берегу слепил отраженной белизной песка, как бликующее лезвие ножа. Зеленые холмы позади дома карабкались к гребню желтого, как львиная шкура, хребта, который походил на зубчатый горб гигантского стегозавра. Он еще собирался обследовать те холмы. Дальше вдоль берега, примерно в миле от дома, распласталась деревушка Камари. В семи милях к северу находился городок Лиманаки, обнесенный живописной стеной и увенчанный генуэзским замком. За ним начиналась Турция и берега Малой Азии; достаточно далекие – в культурном отношении, – чтобы чувствовался Восток; достаточно близкие – географически, – чтобы слышать рев ослов.

В центре острова было полно военных. Греки и турки по-прежнему враждовали; и вражда была древней, как война за Елену Троянскую.

Майк собирался съездить на северную оконечность острова. Были там одно-два места, куда ему хотелось заглянуть. От черных скал и серого вулканического песка на северной стороне остров и получил свое название. Как у большинства греческих островов, у него было второе имя, Тиминос, но жители неизменно называли «го Мавросом, то есть «Черным».

Маврос сотрясался от скрытой геотермальной энергии. Центральный массив острова в доисторические времена был пробит извержением вулкана, так что напоминал громадный толстостенный котел. На дно этого котла через узкий проход на южную сторону, прорытый лавой, проникла вода. Большинство городков и деревень лепились на побережье или среди гор, образующих край кратера, и попасть с одной стороны острова на другую можно было или кружным путем по берегу, или спустившись по извилистой дороге в кратер и поднявшись на противоположную сторону. Поездка через остров – что по прямой заняло бы полчаса – означала три часа беспрерывного скрежета коробки передач.

Колебание почвы, дрожь, толчки и редкие полновесные землетрясения остров получил в наследство от истории. Земная кора плавала на неустойчивом горячем скальном основании, в нескольких местах по периметру побережья извергая в море кипящие термальные воды. «Черный» походил на трудно дышащее живое существо.

– Чувствуешь напряжение? – спросил однажды Майк у Ким.

– Какое напряжение?

– Разуйся и потрогай землю босой ногой. Она живая. Просто потрогай.

Ким сбросила эспадрильи и так и стояла, шевеля пальцами в теплой траве сада.

– Теперь тебе ясно, о чем я? Чувствуешь?

Ким сказала, что чувствует. Но Майк не был уверен, что она понимает, о чем он говорит. Что бы это ни было такое, он мог это чувствовать. Как бы едва уловимое подрагивание; и хотя он допускал, что это ощущение может быть своего рода обратной проекцией его собственного возбужденного состояния, он тем не менее считал его реальным. Он стоял, вжав пальцы в песок или гальку, повторяя греческое слово, обозначающее землю: гея. Едва ли не всерьез.

То, что шевелилось в недрах острова, было почти так же волшебно, как его цветущий лик. Весенняя природа была прекрасна. Как художник-график, Майк воспринимал мир зрением, глаза для него были главным из органов чувств. И прежде всего он видел движущийся цвет. Он постоянно соотносил его с «бесконечным фильмом»: калейдоскопом состояний света – врывающегося в зарю, располагающегося в утре, катящегося дальше, в полдень, развертывающегося в пространстве послеполуденных часов, затягиваемого в штопор вечера, затопляющего закат, утекающего в прорву сумерек. Бесконечная панорама, каждый день иная. А его обитатели! За три недели, пока они были здесь, остров успели заселить три разных вида бабочек, каждый жил всего неделю: желтые, как самородная сера, красные с черным и переливчато-синие, названия которых он не знал.

Бесчисленные существа бегали, ползали, летали или плавали в приливной полосе перед домом: черепахи и дикобразы, ястребы и золотые иволги, огромная оранжевая морская звезда и пурпурная медуза. Вода сияла преломленным светом. Земля сочилась красками.

Пиршество взора, заставлявшее пьянеть от восторга.

А ведь когда они в первый раз приехали сюда, ему тут не понравилось; хотя проскользнуло странное ощущение, будто в том, как это место встретило их, был перст судьбы. Ранним вечером они остановились на платья [2]в Камари. В пяти тавернах, расположившихся вокруг платья, официанты подметали полы и накрывали столики. Майк припарковал их потрепанный «рено» позади старого «мерседеса», выполнявшего роль такси, и вышел из машины. У «мерседеса», прислонившись к дверце, стоял человек и читал газету. Больше никого вокруг не было, и Майк подошел к нему:

– По-английски говорите?

Человек опустил газету и наклонил голову к плечу, что у греков означало «да».

– Мы хотим снять комнату.

– Комнату в отеле?

Вообще говоря, они собирались пожить несколько дней в отеле, по крайней мере пока не найдут чего-нибудь постоянного. Но Майк посмотрел на человека и сказал:

– Нет. Не в отеле. Мы хотели снять что-нибудь на год. Не комнату для туристов, а, может, небольшой домик.

Человек нахмурился. Потом, сверкнув золотыми пломбами, скривился в улыбке:

– У меня есть дом, какой вам нужно, можете снять. Дом на пляже.

Последнее слово «пляж» он произнес как «бляж» и снова скривил рот, изображая улыбку.

– Сколько?

– Сначала посмотри его.

– Сначала – сколько?

– Поезжай за мной.

Таксист сел в машину. Майк вернулся к своей:

– Говорит, что у него есть дом на бляже.

– Неплохо звучит. Легко удалось устроиться.

– Слишком легко. Не очень он мне нравится. Даже не сказал, сколько хочет за него.

Такси тронулось, они последовали за ним. Проехав полмили, они свернули на грязный проселок. На берегу стояла одинокая таверна, там они оставили свои машины. Пройдя приличное расстояние пешком, грек кивком пригласил их следовать за ним по тропе, протоптанной в траве и бежавшей вдоль берега. Наконец они подошли к запертому дому, стоявшему в полусотне футов в стороне от тропы. Возле дома копошились в пыли несколько уток и кур, а в дальнем углу сада виднелся привязанный осел. При их появлении в воздух поднялась стайка белых голубей, но почти тут же снова опустилась на крышу.

Таксист возился с висячим замком на воротах, к которым была прибита доска с грубо намалеванной надписью: «HAUS DER VERLORENEN TRAUME» [3]. Дом представлял собой непритязательное строение из неоштукатуренных побеленных шлакобетонных блоков, дверные косяки и оконные рамы наспех покрашены в яркий бирюзовый цвет. Самое лучшее, что в нем было, это большой патио[4] с бетонным полом, укрытый, как навесом, тенистым пологом виноградной листвы и увешанный необычной формы декоративными бутылями из тыквы. И бутыли, и большие глиняные цветочные горшки по краю патио, и все остальное, что не могло увернуться от кисти, тоже было без разбора покрыто бирюзовыми шлепками.