Юрий Вяземский
Бэстолочь (сборник)
Здравствуйте, уважаемые друзья!
Год назад я рискнул переиздать некоторые свои повести и рассказы, написанные много лет назад. Книгу я назвал «Странные умники». Я думал: может, кто-то заинтересуется, ну, скажем, такие, как я, которые помнят былые времена и которые жили в стране под названием СССР.
Каково же было мое удивление, когда книгу эту стали покупать люди самого разного возраста. Покупали и читали чуть ли не охотнее, чем нынешние мои романы. И каждый из читателей, с которыми мне удалось встретиться и поговорить, находил в этих старых вещах что-то свое, особенно ему понравившееся. И некоторые даже упрекали меня в том, что я так долго не переиздавал свои ранние сочинения. А многие молодые мои читатели признавались, что не заметили никакой разницы во времени и что герои мои не только не устарели, а, в каком-то смысле, чуть ли не забегают вперед, предвещая собой новые, только еще возникающие типы людей и характеров.
И тут я вспомнил, что у меня остались еще три повести и три рассказа. Некоторые из них были когда-то опубликованы в изданиях с громадными тиражами… Я Вас не обманываю. Например, рассказ «Бэстолочь» был напечатан в журнале с тиражом четырнадцать с половиной миллионов экземпляров!
И я решил: почему бы опять не рискнуть и не предложить их новым читателям – и, конечно же, любимым моим теле-Тайне, которую каждый человек в себе заключает и которую либо мучительно и радостно открывает, либо трусливо пытается скрыть.
Если первый сборник я назвал «Странные умники», то этот, с Вашего позволения, назову «Бэстолочь» – через «э» оборотное, чтобы было шутливо и необидно. Ведь не одни же умники нас окружают. И сами мы – разве всегда и во всем умницы и умники?
Боюсь показаться нескромным. Но, наученный прежним опытом, всё же скажу: повести и рассказы, которые я теперь предлагаю Вашему вниманию, настолько различны по форме и по содержанию, что я не сомневаюсь – по крайней мере, какая-то одна вещь Вам обязательно понравится и увлечет, или заденет за живое и рассердит, или…
Будьте счастливы и здоровы!
Искренне Ваш, Юрий ВяземскийПотом, как обычно, он ушел на кухню. Она, как обычно, попросила его остаться и курить в комнате, но он, как обычно, не послушал ее.
Когда через несколько минут она вслед за ним пришла на кухню, он сидел за столом на табуретке, прижавшись спиной к холодильнику и запрокинув голову.
– Галкин, дай мне, пожалуйста, сигарету. У меня, оказывается, пустая пачка, – попросил он, сидя с запрокинутой головой.
– Ты же знаешь, я не курю, – ответила она.
– Я знаю, что ты не куришь. Но я хочу курить.
– Ну и хоти себе на здоровье, – сказала она и пошла в комнату.
Она всегда держала в доме сигареты. Потому что обычно, когда он приходил к ней, он находил в кармане пустую пачку.
Вернувшись, она протянула ему сигареты и, устроившись за столом напротив, молча смотрела, как он курит.
– Галкин, ты не представляешь себе, как мне с тобой здорово! – сказал он, глядя не на нее, а в потолок, глубоко затягиваясь и выпуская дым через ноздри. – Галкин! Ты нездешняя женщина!.. С тобой ведь с ума сойти можно! – задумчиво произносил он в перерывах между затяжками.
– Поставить чайник? Чай будешь пить? – спросила она.
– Просто кошмар какой-то! – ответил он.
Повернувшись на табуретке, она зажгла газ, поставила на конфорку чайник, снова повернулась к столу, потом встала, подняла чайник, помотала им из стороны в сторону, потом налила в него воды из-под крана и поставила на огонь.
– Послушай, а твой жена… Что ты ей теперь скажешь?
– Как обычно: был на ночном дежурстве.
– И она поверит?
– Не знаю… Скорее всего – нет, не поверит.
Она засмеялась.
– Или я ей скажу, что был у любовницы. И тогда она поверит, что я был на ночном дежурстве, – сказал он, оттолкнулся спиной от холодильника, посмотрел на нее и тоже засмеялся.
– Какая же ты… бэстолочь! – улыбаясь, сказала она.
Она его так часто называла, иногда через «э» оборотное.
– Между прочим, она всё понимает, – улыбнулся он. – Она прекрасно понимает, что если она вдруг станет пиявить меня вопросами, ей самой только будет хуже… И потом она жалеет меня. Она очень добрый человек и всё понимает.
– Не понимаю, как ты можешь с ней жить. Ведь ты ее совсем не любишь. Ты любишь меня.
– Очень люблю. В этом-то и кошмар!..
– Нет, Галкин, не поэтому, – погодя возразил он, хотя она молчала. – Не из-за дочки… Она мне, между прочим, как-то пообещала, что Сашка всегда будет моей. Даже если я уйду… В любой момент, когда мне захочется, я могу видеться с девочкой, брать ее к себе. Она сказала, что никогда не уподобится тем женщинам, которые считают себя в праве лишать детей хороших отцов только потому, что отцам надоело жить с матерями…
– Да, от меня ты детей не дождешься.
– Ну сколько можно! – Лицо его болезненно скривилось. – Ты же знаешь, не из-за этого! Как тебе не стыдно!
– Стыдно. Стыдно. Но при всем моем желании и твоей любви к детям…
– Да замолчи ты! – закричал он на нее. – Причем здесь дети?! Чушь какая! Я же тебе объясняю!..
Он вдруг перестал кричать, и в наступившей тишине загудел закипавший чайник. Она встала ногами на табуретку и принялась поправлять шторы; они пребывали в полном порядке, плотно прилегая друг к другу, и все петельки были на крючках.
– Мне тут недавно сон приснился. Очень занятный, – говорила она, стоя на табуретке, а он сидел, опустив голову, и большими пальцами массировал себе виски.
– Сон, говорю, приснился, – продолжала она. – Как будто ты заболел и тебя на целых полгода упекли в больницу. А я, значит, подкупила медсестер и раз в неделю приходила к тебе ночью. С тобой в палате лежали еще двое каких-то мужчин. Один из них никак не мог заснуть, все ворочался с боку на бок, кашлял, пил воду из стакана. А я, как дурочка, сидела в коридоре и ждала, когда он наконец затихнет…
Он молчал, растирая себе виски, а она слезла с табуретки, выключила газ под кипящим чайником, потянулась к мойке с чашками, но вдруг резко обернулась, подсела к столу. Она взяла его за подбородок, подняла его голову, заглянула ему в лицо.
– И ведь всё как наяву, – заговорила она. – До мельчайших подробностей. До сих пор помню!.. Потрескавшуюся краску на стене между двумя окнами. Ядовитый такой цвет… Помню, сбоку от двери, слева… да, слева от входа в палату – плакат о вреде курения… Помню, как каждые пять минут вскакивала, подходила к двери, прижималась к ней, стараясь не дышать, и тогда слышала, как крутится на постели и скрипит пружинами тот проклятый мужик, который никак не хотел заснуть… Всё помню!
– А дальше… Дальше помнишь?
– Бэстолочь! Да ну тебя!
– Еще раз, пожалуйста.
– Что еще раз?
– Еще раз бестолочью назови.
– Бестолочь ты, – сказала она.
– Нет, не так.
– Ну бэ-э-столочь!.. Доволен?
– Спасибо, Галкин!
Достав из пачки вторую сигарету, он принялся разминать ее между пальцами, а она поднялась, подошла к плите и стала заваривать чай.
– Зря благодаришь, – сказала она, насыпая заварку в фарфоровый чайник. – Я вот возьму сейчас и выставлю тебя. Убирайся к своей жене. Пусть она называет тебя «бэстолочью». Пусть рожает детей. Заваривает тебе чай. Беседует с тобой по ночам на кухне… Она добрая и всё понимает. А я не хочу понимать!
Впрочем, всё это она произнесла беззлобно, безразличным тоном и не оборачиваясь.
– Никогда ты этого не сделаешь. – Он устало вздохнул.
– Это почему же?
– Потому что любишь меня, между прочим.
– Ну и что?
– Потому что я не могу без тебя.
– А мне-то какое дело!
– Потому что я от тебя все равно никуда не денусь. Даже если ты меня сейчас выгонишь. И ты это прекрасно знаешь.
Она поставила заварочный чайник на столик рядом с плитой, накрыв чайник полотенцем.
– Нет, Галкин, я не могу ее бросить, – сказал он немного погодя. – И не из-за Сашки. Понимаешь… я люблю ее. По-своему. Как бы тебе это объяснить?.. У нее ведь никого нет. Она совершенно одинока!
– Это она-то совершенно одинока?! Ах, несчастная страдалица! А ребенок? А родители? Да пошел ты! Ей двадцать четыре года в конце концов, а не тридцать пять, как мне!
– Не надо, Галкин. Ты же прекрасно знаешь: Сашка еще маленькая. Она не помощь, а обуза… А родители у нее… Сама знаешь, какие у нее с ними отношения!
– Как же! Хуже не придумаешь! То-то ее мамаша, когда их любимая дочурка у тебя на шее повисла, а потом «залетела», даже увидеться с тобой не пожелала, а прямиком к тебе на работу. До сих пор ходишь на службе оплеванным! Но своего добилась! Сразу просекла, что с бестолочью связалась, с христосиком, слюнтяем! – Это говорилось уже в полный голос, с болью и с яростью. – Господи, как я иногда тебя презираю! Разве ты мужчина?! Ты… Знаешь, кто ты..?
