Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского

Ознакомительная версия.

Когда-то это море было промерзшим насквозь. Высокие горы взирали на ледяную равнину, стегаемую поземкой, что билась об изломы гранитных берегов. Пройдут столетия, прежде чем галька и валунная глина поведают о том, как мучительно медленно полз лед по скалам и песчанику; морены и кряжи доложат о наступлениях и отходах, сформировавших впадины и подводные гребни. Так было подготовлено к принятию моря дно — задолго до того, как море его покрыло. Но во времена междуцарствия здесь правили льды.

Линии сброса и разломы затягивались, зарастали, становились неразличимыми на дне гигантской чаши, еще не ставшей ни Балтийским морем, ни Финским, ни Рижским, ни Гданьским заливами. С севера мчались вьюги, слой за слоем на земную твердь ложились снега, и твердь прогибалась под их тяжестью. Будто перлини разбитого флота, переплетались в кромешной тьме жилы мерзлой нефти. Ледяные глыбы были усеяны оспинами вмерзшего в них песка: казалось, песок вырвало из земной поверхности каким-то чудовищным взрывом, и он, вместе с галькой, навечно застыл в бескрайнем холоде, не согретом ничьим дыханьем, потому что здесь царствовала смерть.

Но вот поверхностный сбой: бледный диск света, прорастающий в покрытом снежными крапинками небе, намекает на радикальное смещение оси, бури теряют мощь, превращаются в порывы ветра и в злобные вихри, ледяные гиганты вопиют в ночи. Дюйм осадков — тысяча лет, геологическая эра — всего лишь угловой градус: таяние уже началось, но еще много веков будут дыбиться и огрызаться льды, пока первые их кристаллы не растают, не растекутся к северу по иззябшей поверхности, превращая ее в зеркало, в котором солнце наконец сможет узреть свой лик. Лучи света шпарят по льдам прямой наводкой, пробивают бреши в их обороне, и вот уже на полярный холод наступает массированный фронт разогретого воздуха. Талые воды струятся меж сверкающих надолбов и скал, замерзают, оттаивают вновь. Легкие живого существа, по недомыслию сунувшегося в эту студеную пустыню, не способны были бы перенести обжигающую сухость ночного воздуха, да и ветер мгновенно превратил бы это существо в камень. Днем ледовое небо бесстрастно глядит на результаты того, что натворила ночь, на валуны, на каменные осыпи, на щелочные элементы, пока еще томящиеся внутри инея. Там, куда не пробираются солнечные лучи, лежат спрессованные временем соли.

Но дни становятся длиннее, и все шире разливаются талые воды, средние температуры поднимаются, надо льдами встает влажный туман. Лукавые струйки проникают все глубже, пробивают себе путь сквозь скалы, устраивают тайные сходки на каменистом дне. Огромное ледяное поле на самом деле уже плавает, хотя слой воды под ним не толще дюйма, однако вода уже диктует льдам свою волю. Поверхность льдов все больше изборождена расселинами и каньонами, огромные кристаллы дробятся и рассыпаются, по дну образовавшихся ущелий бегут ручьи, они разъедают спрессованный лед и, напитавшись им, взбухают, превращаясь в реки. Воздух сотрясается от небывалого грохота — то рушатся ледяные колонны и арки. Прозрачные водоразделы опадают, расползаются, все обширнее и глубже становится то, что не назовешь пока ни твердью, ни водой — разве что уподобить это архипелагу айсбергов, дрейфующих по океану собственной истаявшей плоти? И клубится туман, такой влажный, что и не поймешь — воздух это или вода. Сбитые с толку, ставшие вдруг беспомощными ледяные горы, над которыми все растет и растет зеленоватая вода, крошатся, отсылая на поверхность осколки, — там их добивает солнце. В водной колыбели качаются маленькие плавучие льдины, солнечные лучи поднимают их в небо и превращают в облака, облака рассеиваются, становятся ничем. Где прежде был лед — теперь колышутся воды.

Но, как и прежде, они пустынны. Растет температура, воды растекаются на север и на восток, бурлящая плоть их движется сначала на юг, потом на запад — как когда-то льды. Все эти перемены — местного порядка и ограничены западным направлением, вернее, здесь они заметнее. Но разве северные горы стали много ниже, а Аландские острова уменьшились числом? И насколько глубже стала Ландсортская впадина? Пусть воды, благодаря таянью льда, и стало больше, но подъем ее, за счет огромного пространства, не так уж и заметен, и его недостаточно, чтобы затопить острова и вползти на утесы. Движенье идет и вглубь, и вширь. Слежавшуюся массу начинает распирать, попранное дно восстает и наносит ответный удар, гонит воду к югу и западу, по обрамляющим Зеландию проливам Большой Бельт и Эресунн. Невысокие скалистые пороги, кажется, еще сильнее пригибаются перед медлительной неотвратимостью талых вод, и, когда таяние достигает самых северных, самых укромных уголков, вода переливается через скалы и устремляется на запад, к бурлящему от нетерпения океану, который ждал этой последней дани несколько миллионов лет. Пороги неспособны на сопротивление — они ведь изначально были задуманы как морское дно. Все резвее и резвее, легкомысленно прыгая с обрывов, подталкиваемая накренившимся дном, вода мчится по пути наименьшего сопротивления на встречу с могучим океаном. Последние береговые редуты обойдены с флангов, вода устремляется вниз по песчаным дюнам, туда, где океан уже распростер свои объятия, и водные языки уже пробуют на вкус незнакомую океанскую соль. Прошел лишь час после прорыва — и вот оно, трепещущее, самое юное море на земле.

А на севере путь к океану преграждает тысячемильная скалистая гряда, всю долгую зиму собиравшая снег. Весной снег начал таять, и по горным склонам побежали ручьи, закипели в оврагах. Скопившаяся на дальних плато и пустошах вода напитала широкие реки, они потекли на север и на восток. Дожди здесь частые, но недолгие, короткое жаркое лето сменяется осенней моросью. Первые люди увидели спокойное, сдержанное море с берегами, густо поросшими тростником. У южного берега — откуда воды и пришли — образовались извилистые протоки, вода выгрызла из земли материал для строительства отмелей, оголив красноватый песчаник, который потом безжалостно исхлещут зимние бури. Залежи целительной глины укутали истерзанный льдами гранит морского дна, лиловый вереск изукрасил пригорки на болотистом побережье. Воды здесь спокойные, густые дубравы и буковые леса дают древесину для постройки судов. Но что-то велит первым людям двигаться на восток, вдоль берега, — вместо того, чтобы отправиться морем на север. Есть путешествия, которым противиться невозможно, другие сводятся лишь к топоту. Люди обращают свои обожженные солнцем лица к загадкам суши, оставляя позади неуловимые течения, кругооборот потоков, возмущение воды. Дороги диктуют им, куда направляться.

Странное, кроткое, обрамленное тростником море мирно колышется в своей гранитной колыбели, еще не до конца стряхнувшей ледяную дрему, оно усеяно островами и ограничено на севере каменистыми берегами, оно вскормлено снегами и дождями и почти заперто выступом полуострова. Это море больше похоже на озеро, потому что стоит его водам добраться до океана, как они тут же замерзают и лед преграждает им дальнейший путь. Из-за пролива его воды манит к себе соленая океанская глубь, но море все никак не привыкнет к новым владениям и цепляется за свое прежнее существование, когда оно было продрогшим и безропотным. Слабые потоки, проникающие сквозь Скагеррак и Каттегат, намекают на далекие океанские штормы, но они медлительны и уступают стремительному напору дождевых и талых вод. В Арконской или Ландсортской впадинах эти покрытые пеной, желтые воды — почти совсем пресные, неподвижные, чуть ли не гниющие. Раз в два года северные проливы замерзают: море еще не утратило черт, свойственных льдам.

Первые люди не вернулись сюда. Торфяники, береговая поросль, вересковые пустоши — все это веками стояло нетронутым, но через Большой Бельт начала пробираться рыба, она метала в слегка солоноватой воде икру, жирела на морских улитках, креветках, водяных червях и рачках. Атлантический лосось и морская форель устремлялись на восток и нерестились в широких реках, чьи горловины задыхались летом от выбившихся из сил миног, пока их не растаскивали орущие чайки и крохали. У дна, где вода солонее, паслись морская камбала, лиманды, песчанки и пинагоры, а в устьях рек, где вода была почти совсем пресной, роились пескари, щуки и плотвички. В Арконской впадине метала икру треска, рыбины вырастали до гигантских размеров и пожирали друг друга. Весенняя и осенняя сельдь сбивалась в косяки на отмелях близ островов Рюген и Узедом. Миллионы существ плавали, плескались, метали икру и умирали в полном единении с природой, пока эти волны не разрезал первый киль и первые сети не поволокли к берегу богатый урожай. Набеги, сражения, резня; в неподвижном воздухе слышны звон доспехов, глухие удары, выпученные рыбьи глаза с любопытством наблюдают, как погружаются в их море бледные тела. Далеко от истерзанных берегов относили морские течения куски обшивки и рангоуты, застревали среди рифов смутные остовы кораблей.

Ознакомительная версия.