Патриция Хайсмит
Незнакомцы в поезде
Патрисия Хайсмит родом из Соединенных Штатов, но большую часть своей творческой жизни провела в Европе — в Швейцарии и Франции.
Она родилась в 1921 году в городе Форт-Уорте, Техас. Окончила Барнардский колледж в Нью-Йорке, где изучала английский, латинский и греческий языки.
Первый ее роман вышел в 1950 году и назывался «Strangers on a Train» именно тот, что перед вами. Действие романа происходит в это же время первые послевоенные годы (читатель должен помнить об этом, сталкиваясь со «смешными» ценами). Роман имел большой коммерческий успех. Знаменитый Альфред Хичкок сделал по нему в 1951 году одноименный фильм, который у нас показывается в серии фильмов Хичкока. Причем права он закупил еще до выхода книги. Так к Хайсмит сразу пришла известность. Правда, фильм, как это обычно бывает, сделан лишь «на основе» книги и очень во многом не совпадает с ней. В 1969 году вышел римейк фильма, сделанный другим режиссером, но он не удался.
Удачное начало определило дальнейший литературный профиль Патрисии Хайсмит, который можно назвать «черной беллетристикой» (noir fiction). Однако несмотря на столь ранний и быстрый успех, Патрисия Хайсмит, тем не менее, на протяжении всей своей творческой карьеры не пользовалась широким признанием в США, хотя ею было написано три десятка романов и она получила две престижные американские премии (имени О'Генри и имени Эдгара По) и две европейские.
Сейчас романы Патрисии Хайсмит переиздаются, отражением чего и явился выход этого перевода ее первого произведения.
Закончила свой жизненный путь Патрисия Хайсмит в 1995 году в Швейцарии.
В оценках критиков легко различается главный лейтмотив: романы Патрисии Хайсмит — не для слабонервных и не для чтения на ночь. Грэхем Грин назвал ее «poet of apprehension», что можно перевести как «поэт нагнетания страха» или «поэт мрачных предчувствий». Он, в частности, сказал о ней: «Это писательница, которая создала свой собственный мир — мир клаустрофобии и иррационализма, в который мы всякий раз входим с чувством тревоги за личную безопасность».
Так что если у вас крепкие нервы и вы можете пренебречь «личной безопасностью» на страницах книги — рискните пожаловать в мир Патрисии Хайсмит.
Поезд двигался в нервном, рваном ритме. Ему приходилось делать остановки на крошечных полустанках, где он нетерпеливо выжидал, когда же вновь можно будет сорваться с места и вновь вырваться в прерии. Те его словно не замечали. По их огромному розовато-коричневому одеялу лишь пробегали легкие волны, точно это одеяло случайно задели. Но чем быстрее шел поезд, тем более размашистыми волнами провожали его недовольные прерии.
Гай оторвал взгляд от окна и привалился к спинке сиденья. Мириам в лучшем случае даст развод, но после долгих проволочек, думал он. Да и нужен ей этот развод. Ей нужны только деньги. Получит ли он когда-нибудь вообще этот развод?
Он понимал, что ненависть начала парализовать его мыслительные способности и превращать в тупики те пути выхода из положения, которые в Нью-Йорке подсказывала ему его логика. Он почти ощущал Мириам перед собой, рядом, видел ее веснушки, чувствовал исходящий от нее жар, такой же нездоровый, как жар этих негостеприимных прерий за окном.
Он машинально потянулся за сигаретой, тут же в десятый раз вспомнил, что в вагоне не курят, но сигарету взял. Дважды постучал ею по часам, обратил внимание на время — 5.12, - словно это имело сейчас какое-то значение, и сунул сигарету в угол рта, прикурил, прикрыв спичку ладонями. Затем место спички в руке заняла сигарета. Он делал медленные, спокойные затяжки. Время от времени взгляд его карих глаз привлекал незатейливый пейзаж за окном. Воротник его рубашки сбился и в отражении окна — по ту его сторону начало смеркаться — воротник выглядел по моде прошлого века, как и черные волосы, вздыбленные посредине и гладко причесанные сзади. Высокие волосы и длинный нос придавали ему в профиль вид устремленного вперед, а в анфас густые прямые брови и прямая линия губы внушали спокойствие и сдержанность. Он носил фланелевые брюки, которые не мешало бы погладить, темный пиджак с фиолетовым отливом, свободно висевший на его худощавой фигуре, небрежно завязанный галстук томатного цвета.
Он не думал, что Мириам стала бы заводить ребенка, если она этого не хочет. Значит, у нее есть любовник, который намерен жениться на ней. Но зачем он-то, Гидроакустический, ей понадобился? Чтобы развестись, его присутствия не требуется. И что он крутит и крутит эту заезженную пластинку, которую завел четыре дня назад, после того как получил ее письмо? В пяти-шести строчках она своим округлым почерком сообщала ему, что собирается иметь ребенка и хочет видеть Гая. Ее беременность — это гарантированный развод, рассуждал он, так чего же он так нервничает? Его больше всего раздражало подозрение, что где-то в самой недостижимой глубине души он ревнует по поводу того, что она собирается родить от другого мужчины, в то время как однажды избавилась, пойдя на аборт, от его ребенка. Да нет, говорил он себе, его просто обжигает стыд по поводу того, что он когда-то смог полюбить такое существо, как Мириам. Он загасил сигарету о решетку радиатора отопления. Окурок упал на пол, и он задвинул его ногой под радиатор.
Впереди у него так много событий. Развод, работа во Флориде руководство фирмы наверняка утвердит его проект, об этом станет известно на этой неделе. И еще Энн. Они с Энн могут теперь начать строить свои планы. Больше года он в волнении ждет, что это произойдет и он будет свободен. На него накатило радостное чувство, и он поудобнее устроился в углу плюшевого сиденья. На самом деле он уже целых три года ждет этого. Конечно, развод можно было купить, но у него не было нужной суммы свободных денег. Во все времена было нелегко начинать карьеру архитектора, не имея работы в конкретной фирме. Мириам никогда не спрашивала о доходах, но доводила его другими способами, говоря о нем в Меткалфе знакомым так, словно они были в прекрасных отношениях и в Нью-Йорк он поехал только затем, чтобы обустроиться и потом вызвать ее к себе. Иногда она писала ему насчет денег — об ограниченных, но досаждающих суммах, и он удовлетворял ее просьбы, иначе она начала бы против него целую кампанию в Меткалфе, а ведь там проживала его мать.
Появился высокий светловолосый молодой человек в костюме цвета ржавчины, опустился на свободное место напротив Гая и с довольно дружеской улыбкой подвинулся в угол. Гай взглянул на его бледное лицо, несоразмерно маленькое для его фигуры. Прямо на середине лба у молодого человека красовался прыщик. Гай отвел глаза в окно.
Молодой человек, похоже, раздумывал, начать ли беседу или подремать. Локоть он прислонил к оконной раме, и как только он поднимал свои короткие, словно остриженные ресницы и бросал взгляд серых глаз, покрасневших от усталости, на Гая, на лице молодого человека снова появлялась добрая улыбка. Возможно, он был слегка пьян.
Гай открыл припасенную книгу, но через полстраницы мысли его отвлеклись. Он поднял глаза на белые огни, замигавшие на потолке вагона, потом его взгляд перекочевал на костлявую руку с незажженной сигарой на спинке кресла. Сигара делала круговые движения, как бы участвуя в разговоре. Гай перевел взгляд на монограмму ЧЭБ, прыгавшую на тонкой золотой цепочке при галстуке молодого человека напротив. Галстук был зеленого шелка и вызывающе разрисован оранжевыми пальмами. Ржавого цвета фигура распласталась на кресле, голова была закинута так, что прыщ на лбу выделялся и был самой высокой точкой этой фигуры. Лицо вызывало интерес, хотя Гай и не понимал, почему. Оно было ни молодым, ни старым, ни интеллигентным, ни сильно глупым. Выпуклый лоб и удлиненное лицо с впалыми щеками придавали ему дегенеративный вид. Особенно впалыми щеки были возле тонкой линии губ, еще глубже сидели глаза, и в синеве глазных впадин, словно створки раковин, сошлись веки. Кожа отличалась гладкостью, как у девушки, даже восковой гладкостью и чистотой, словно все нечистоты вылились у него в выделявшийся прыщ.
На некоторое время Гай снова ушел в чтение. До него стал доходить смысл печатных слов, и его беспокойство стало улегаться. Но что может Платон против Мириам, спросил его внутренний голос. Он задавал ему этот вопрос и в Нью-Йорке, но Гай все-таки взял с собой в дорогу книгу из программы школьного курса по философии, чтобы как-то компенсировать себе необходимость ехать к Мириам. Он взглянул в окно и увидел в нем свое отражение, поправил завернувшийся воротник рубашки. Энн всегда поправляла ему воротник. Внезапно он почувствовал, как беспомощен без нее. Он сел поудобнее, нечаянно задев при этом вытянутую ногу задремавшего молодого человека, и невольно поднял на него глаза. Веки дрогнули и раскрылись. Гаю подумалось, что тот видел его своими покрасневшими глазами даже сквозь веки.
