Инго Шульце
33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере
Я ХОЧУ Вам все объяснить. Год назад осуществилась наконец моя давняя мечта, и я отправился в Петербург по железной дороге. В одном купе со мной оказались: русская женщина с недавно уложенными волосами, ее муж — и немец по фамилии Гофман. Русские решили, что мы с Гофманом — пара, а Гофман, который выступал в качестве переводчика, не пытался их переубедить. Не знаю, что уж он им там наплел. Но они все время смеялись, а женщина потрепала меня по щеке.
Ночью было так же душно, как и днем, на рубашках проводников не просыхали пятна пота, запотевшие, грязные окна открыть было нельзя — по-видимому, где-то существовал кондиционер, — и постоянно воняло — если не дезинфекцией, то уборной и куревом. Стальные листы, служившие разводными мостами между вагонами, стучали: «таррара-таррара-бамс, таррара-таррара-бамс», переходившее при торможении в «таррара-бамс-бемс, таррара-бамс-бемс», пока буфера не клацали друг о друга, — эти беспрестанные неравномерные удары не давали мне уснуть, и даже на следующий день, когда жара спала, я не сомкнул глаз. Когда Гофман не беседовал с русскими, он, подложив под голову подушку, смотрел в окно, где среди болотистых полей и неухоженных лесов то тут, то там мелькали домики, голубые, зеленые, криво посаженные; между проплешин выжженной травы, за крашеными заборами светлели поленницы дров. В руках у путевых обходчиков от положенных желтых флажков остались одни только деревянные палочки.
На следующий вечер, уже где-то в Литве, Гофман вдруг пригласил меня в вагон-ресторан. Сидя передо мной — темно-русый, сероглазый, со шрамом под подбородком, — он казался самоуверенным. Заказ сделал, не заглядывая в меню, и протер столовые приборы красной занавеской. Однако когда я спросил, как это ему, немецкому бизнесмену, за которого он себя выдает, пришло в голову путешествовать по железной дороге, он на секунду смешался, и вся его легкость исчезла. Он напряженно улыбался, не сводя с меня глаз. Вместо ответа стал подробно рассказывать о работе в какой-то газете. Но главным образом он, мол, если не считать страсти к стилю караоке, большой любитель литературы.
И чем дальше мы уходили от моего вопроса, тем оживленнее он рассказывал свои истории и тем невероятнее и фантастичнее они мне казались. Он буквально закидал меня советами, сопровождая их пространными комментариями, непременно прочитать и то, и это и, глубоко вздыхая, поздравлял меня с моим невежеством. «Тебе еще такое предстоит, просто невероятно!» — то и дело повторял он. Мы много ели и пили, все было безумно дешево, и все было нормально — «таррара-таррара-бамс»…
Проснулся я с адской головной болью. Солнце палило нещадно, поезд стоял — станция называлась Псков. Постель Гофмана была сложена, матрац скатан. Никто не знал или не хотел сказать, когда и где он вышел. Невесть откуда появился, невесть как исчез. Мне было скверно. Ничего не изменилось и тогда, когда я обнаружил рядом с моей сумкой вот эту папку, которая теперь перед Вами. Я и понятия не имел, ни как она туда попала, ни что мне с ней делать. Сначала я хотел отдать ее проводнику, ведь кто его знает, на что еще нарвешься. Но потом я начал читать.
О чем только мы с ним тогда ни говорили, между прочим, Гофман упоминал и о своих ежедневных заметках, которые он отправлял из Петербурга в Германию. Правда, по ходу дела — он не сказал, для кого писал, — Гофман все больше отклонялся от объективного исследования реальности. Потому что для него, Гофмана, вымысел не менее реален, чем несчастный случай на улице. Даже знакомых и сослуживцев он и то якобы постоянно подбивал рассказывать ему разные случаи, ведь иностранцу в России совсем нетрудно заставить людей разговориться.
Может быть, и в беседах со мной Гофман поддался своей слабости и больше сочинял, чем придерживался истины. Наверняка я ничего не знаю, могу только сказать, что вот уже год, как я безуспешно пытаюсь забыть о нем. «Ну и что? — спросите вы. — Я-то тут при чем?» Поскольку вы откровенно говорили со мной о своих планах, мне пришло в голову, что кто-нибудь вроде вас мог бы взять на себя труд и издать то, что находится в этой папке. Переработанные, эти истории могли бы стать занимательным чтением. И если Гофман еще жив, он объявится. Другой возможности отыскать его я не вижу.
Очень прошу Вас, поставьте под этими фантазиями свою подпись! Ведь ни одно издательство не возьмется за книгу, у которой нет автора. Людям нужны фотографии, интервью, у них жажда реальных лиц и подлинных историй. Вы сможете заставить эти истории заиграть всеми красками, а я вряд ли. С одной стороны, чувствую, мне не справиться, с другой, не хочу рисковать своим служебным положением. У Вас же, напротив, есть литературное честолюбие, навык в работе с текстом, друзья, которые в состоянии Вам помочь. Может быть, что-нибудь еще и заработаете на этом.
Фрайбург в Брайсгау, 25.06.94
Чуть сократив, я помещаю это письмо в самом начале, что делает излишними какие бы то ни было объяснения. И все же хочу заметить, что в моем решении взяться за издание этой книги материальные соображения были не самыми главными. Если бы я не пребывал в уверенности, что собранные здесь заметки могут послужить не одному только развлечению, а способны оживить нескончаемые споры о значении счастья в нашей жизни, я не стал бы приниматься за это дело.
И. Ш. Берлин, 10.06.95
ТАКИХ ЖЕНЩИН, КАК МАРИЯ, МОЖНО увидеть лишь в иллюстрированных журналах или в рекламных клипах. Вечерами в вестибюле отеля «Санкт-Петербург», где я вначале поселился, она передвигалась от одной группы белых кресел к другой, словно в мебельном салоне. Иногда она исчезала ненадолго, но всякий раз возвращалась и всякий раз одна.
Я заговорил с ней около гостиничного бара, и мы вошли туда уже вместе. Мария повеселела и похорошела. Она и вправду ждала именно меня. Бармен обслужил меня раньше других, и я, сопровождаемый ее взглядом, с триумфом возвратился к нашему столику, не пролив ни капли из бокалов. Ее пальцы самозабвенно перебирали серебряную цепочку в глубоком вырезе красного платья, а длинные ногти оставляли полосы на ее потрясающей коже, которая в первозданной безупречности вновь открывалась взгляду из-под платья выше коленок. Я поднес ей зажигалку, чтобы она не отвлекалась от своих рассказов о Маргарите и Лолите, от сравнений языка Зощенко и Платонова. Мои ладони без дела лежали на столе, пока она цитировала Пушкина и Бродского, словно составляла меню вин в зависимости от их выдержки. Она тратила на меня свое время, словно ее никто не ждет — ни какой-нибудь знаменитый футболист или певец, ни депутат, ни капитан. А я знал, что Петербург — это ее темные глаза, и мне хотелось, чтобы они стояли над городом, неважно, что потом станет со мной.
«Расскажи о себе», — попросила она, сжала мою руку и стала нежно целовать мои пальцы. Я явился, чтобы спасти Марию. Она не знала, кто ее отец. «Может быть, итальянец», — сказала она и подняла свои черные волосы тыльной стороной ладони.
Мария подыщет для нас квартиру, мы могли бы жить вместе и утром просыпаться обнявшись. Я исполнил бы самое заветное ее желание, купив ей автомобиль. Мы катались бы по городу, поехали бы к морю, пошли на танцы, купили туфли, зашли к ее маме и отправились бы путешествовать — сначала в Амстердам, затем с подругой отпраздновали бы свадьбу, а уж потом в Италию.
Мы сидели два часа, бармен благословил нас, а мне очень хотелось попросить у него оба его золотых кольца. Как случилось, что Мария выбрала именно меня! Она положила руку мне на колено, потом стала водить моим указательным пальцем по своей ключице. Я целовал маленькие ямочки около ее шеи, а она приподнимала плечи и закрывала глаза.
Мне было неловко предложить ей деньги, а она просто кивнула, как обычно кивают в таком случае.
Через пять минут Мария пришла со мной в номер, через двадцать минут она уже встала с постели.
«Милиция», — объяснила она расстроенно. Она была прекрасна с головы до подколенных впадинок и так беззаботно двигалась по номеру, собирая одежду, словно ее вещи всегда висели здесь в шкафу.
Пока я крутил краны, Мария отправилась в туалет, пообещав заказать такси на завтрашнее утро. Мы встретимся и поедем в Павловск.
Не успела она уйти, кто-то постучал в дверь. Дежурная по этажу крепко держала Марию за руку выше кисти. Я заявил, что все в порядке, претензий нет. Дверь захлопнулась.
Две недели я ждал Марию среди белых кресел и по утрам, и вечерами. Но она все не приходила. Я спрашивал о ней у бармена, таксиста, который с ней шептался, дежурную по этажу. Может быть, ее забрали, может быть, ее уже нет в живых, или бывший любовник внезапно возвратился к ней из Сибири. Долго еще ездил я по вечерам из дома в гостиницу. Ни одна из женщин и девушек не могли сравниться с Марией. Никто из них ничего не знал о ней.
