Равноденствия. Новая мистическая волна
Писатели, которые здесь представлены, в основном относятся к новому литературному направлению России — к метафизическому реализму. Суть этого направления изложена мной в философской работе «Судьба бытия» (глава «Метафизика и искусство»).[1] Там я главным образом опирался на отстранённое исследование собственных художественных текстов. Уже потом я увидел, что значительная часть молодых писателей и поэтов, ищущих новые пути, следуют в своём творчестве метафизическому реализму. Это направление, его художественная мысль, исходит из того, что традиционный реализм (особенно на Западе) исчерпал себя и необходимо расширить его границы.
Человек в пределах традиционного реализма описан исключительно как социальное, биологическое и психологическое явление, и о нём рассказано в мировой литературе настолько многосторонне и подробно (в вышеупомянутых пределах, конечно), что дальнейшее его изображение в этом плане постепенно если не заходит в тупик, то становится явно недостаточным.
Метафизический реализм же предполагает такое изображение человека и мира, которое включает активное вторжение в текст метафизических реалий, описание скрытых, непознанных ещё сторон человеческой души и мира, их связи как с высшими, так и с низшими аспектами невидимого мира, философского или интуитивного осмысления реальности и расширения границ реальности до предельных возможностей человеческого разума и интуиции. Вместе с тем метафизический реализм вовсе не отказывается от изображения обыденной жизни, но сочетает в себе и «повседневное», и «мистическое». Границы реальности расширяются сейчас и с научной точки зрения, и то, что раньше считалось невозможным, теперь становится достижимым (см., например, учение так называемой «новой физики», их концепции времени и параллельных миров).
Классический авангард в искусстве и литературе в первой половине XX века (Пикассо, Кандинский, А. Белый) тоже пытался выйти за пределы традиционного реализма, но преуспели в основном авангардная живопись и музыка, частично поэзия, но не литература в целом. Кроме того, эти попытки отличались отрывом от «почвы», от «обыденной реальности», ходом в формализм, а это не характерно для метафизического реализма, который стремится сохранить связь с «землёй»; формализм совершенно чужд ему.
Слово «реализм» в этом направлении означает также и то, что метафизические прозрения здесь должны быть основаны на глубинном личном опыте, интуиции или философских знаниях, а не представлять из себя голый субъективизм или фантазии. Допустимо всё, если только за этим стоит глубина.
С другой стороны, метафизический реализм отличается чертами, резко отделяющими его от постмодернизма.
Постмодернизм обычно отличается иронией как художественным принципом, сознательным отказом от попытки духовного, глубинного познания мира. В постмодернизме литература становится своего рода интеллектуальной (а часто и неинтеллектуальной) игрой. Это ведёт к созданию совершенно искусственной художественной реальности, оторванной как от «видимой», так и от «невидимой» (духовной, умопостигаемой) жизни.
Всё это глубоко чуждо метафизическому реализму, который стремится к предельно серьёзному отношению к искусству как к средству познания мира, включая его самые скрытые от человеческого взгляда стороны. Это ещё связано с тем, что при таком подходе философское осмысление реальности играет большую роль в этом течении.
В принципе даже вышечеловеческий духовный мир может стать объектом такого искусства (как было в Средние века, у Данте, например), если писатель или поэт при этом владеет достаточным метафизическим знанием или индивидуальной духовной интуицией. Не менее важно, если он обладает знанием традиционной духовной символики.
Отсюда можно вывести заключение, что метафизический реализм как литературное течение имеет отдалённую связь с символизмом Серебряного века русской поэзии. Но это скорее относится к метафизической поэзии, чем к прозе, для которой типичны проявленные черты связи как с грубой действительностью (часто в её гротескном виде), так и самые разнообразные способы (а не только использование символизма) изображения «надмирной» (или наоборот «подземной») реальности.
Таким образом в нашем литературном течении существует синтез многих авангардных (и традиционных) художественных «приёмов» (сюрреализм, гротеск, символизм и др.). Но синтез подчинён задаче метафизического познания реальности. То, что представители этого течения стремятся к изображению скрытых сторон реальности, ведёт к тому, что искусство здесь в большей степени, чем обычно, становится орудием миропознания и самопознания. Не «красота» здесь является самоцелью, а познание и самоуглубление. Духовное самоуглубление как автора, так и читателя, который в идеальном случае становится как бы «соавтором», «сопервооткрывателем» того, что описывает писатель.
В принципе даже сложные метафизические или философские понятия (например, небытие, Ничто) могут быть в исключительных случаях «героями», если так можно выразиться, произведений метафизического реализма, по крайней мере в том смысле, что они могут выступать как всеохватывающие центры художественного текста. Небытие, к примеру, как наиболее загадочная философская концепция, в художественном произведении (в форме страха перед смертью, перед концом мира или вообще онтологического слома, падения бытия в бездну) может воистину царствовать над душами персонажей и являться таким образом подлинным центром данного текста. Важно при этом, конечно, чтобы художественное произведение не становилось комментарием к той или иной философской системе или идее, а сама эта идея подчинялась и даже преобразовывалась согласно творческому виденью того или иного автора. В этом смысле такое искусство обладает в определённом аспекте некоторым преимуществом по сравнению с философией, поскольку в нём может быть реализовано исследование тех или иных истин, свободное от всяких догм и философских систем. Интуиция писателя не менее прозорлива, чем мысль философа.
В связи с этим следует обратить внимание на творчество представленной здесь молодой писательницы Натальи Макеевой. Её небольшие рассказы — истинные шедевры метафизического направления в литературе. В них мы находим глубинный символизм, как будто несовместимые, словно вышедшие из бездны, образы, внешнюю алогичность (при несомненной логике подтекста), и, наконец, в некоторых случаях сновидческие описания реальности. Однако в основе многих этих произведений лежит новая, созданная автором, мифология, которая, как известно, отражает наиболее скрытые архетипы реальности.
Одновременно в творчестве Натальи Макеевой наглядно проявлено весьма жёсткое изображение так называемой повседневной жизни со всеми её дикими противоречиями, характерными для нашего времени. И это удивительное сочетание такого рода полубезумной «повседневности» и вторгающейся в неё метафизической сферы и создаёт незабываемый колорит её мистических и сюрреальных панорам и сцен.
Стиль Макеевой порой кажется манифестацией её сновидческих озарений, где принципы и структура сновидений диктуют законы яви, но между тем у писателя всё выверено с точки зрения движения мысли и подтекста. Потому вовсе не странно, что эти пронзительные шедевры наполнены необычными, даже пугающими образами. Здесь мы видим «загробную живость» «доисторических ангелов» («Вечная куколка»), отрезанную голову девушки — голову, в которой сразу же возникли и потекли иные сны — «о невозможном» («С добрым утром»)… Возникает лицо убитой женщины, ставшее вдруг «до безумия спокойным» («Жалость»). И наконец — трогательный образ Лены из рассказа «Сверхчеловечиха», которая актом соития со своим партнёром хочет вырвать его из когтей Смерти. Все эти парадоксальные картинки выполняют свою роль — роль «кирпичиков» в суровом огненном здании метафизического реализма.
Рассказ «Уют», например, — это в высшей степени концентрированное (как всегда у Макеевой) повествование о человеке, который бредит о безопасном, онтологическом покое и уюте, который бы оградил его от визжащего хаоса современной жизни. И что он находит, пытаясь создать метафизический уют в своей комнате? Неожиданно, ослепительно яркие, таинственно красивые цветы на его столе скрывают за собой бездну, провал в неизвестное, который превращает героя сначала в «тревожный бублик» (т. е. истерический комок бытия — такие парадоксальные образы характерны для творчества Макеевой), а потом эта бездна втягивает в себя искателя вечного уюта. Хаос почти всегда побеждает порядок — в конечном счете. Действительно «покой нам только снится» (Блок) — как снится он герою «Уюта».
