Джонатан Кэрролл - Дитя в небе

Джузеппе Лампедуза1, «Леопард».

Габриэль Гарсия Маркес «Любовь во времена холеры»

Где-то за час до того как покончить с собой, мой лучший друг Филипп Стрейхорн неожиданно позвонил, чтобы поговорить о больших пальцах.

– Тебе никогда не приходило в голову, что люди никогда по-настоящему не моют большие пальцы?

– О чем это ты?

– Ну, понимаешь, ведь, по сути, наши большие пальцы – самые важные из всех, но, из-за того, что они как бы отстоят от остальных, да еще и торчат в стороны, мы их никогда как следует не моем. Разумеется, свою толику воды и мыла они тоже получают, но по сравнению с работой, которая приходится на их долю, толика эта незаслуженно мала. А ведь они, пожалуй, и пачкаются больше остальных.

– Слушай, Фил, неужели ты позвонил только для того, чтобы обсудить какие-то там пальцы?

– Понимаешь, просто это очень символично. Советую обдумать на досуге… Что почитываешь?

– Да пьесы. Все надеюсь подыскать то, что нужно.

– А я тут на днях столкнулся с Ли Онаксом. Так вот, он снова подтвердил, что если ты согласишься сделать для него фильм, он легко отвалит полмиллиона.

– Слушай, Фил, не собираюсь я больше ставить фильмы. Ты же отлично знаешь, что я по этому поводу думаю.

– Знаю, знаю, просто сдается, что твоему театру вовсе не помешают лишние пятьсот тысяч долларов.

– Ему бы и пять долларов не помешали, но если я сейчас все брошу, вернусь и снова займусь кино, эта трясина наверняка опять меня засосет, и мне опять захочется снимать фильмы.

– Помнишь, в «Энеиде» говорится о ста сорока тысячах разновидностей мук? Интересно, какие из них испытываешь ты? «Не желаю быть знаменитым голливудским режиссером, потому что стесняюсь». Мука номер 1387.

– Откуда ты звонишь, Фил?

– Из Лос-Анджелеса. Мы тут все еще монтируем фильм.

– И как же он будет называться?

– «Убийства в полночь».

Я улыбнулся.

– Потрясающе. Интересно, и какие же ужасы там творятся на этот раз?

Но в трубке слышалось лишь потрескивание, доносящееся через три тысячи миль.

– Фил, ты меня слышишь?

– Да-да. Но настоящие ужасы творятся вовсе не в фильме.

– Знаешь, дружище, кино есть кино. Ничего удивительного, если там порой случается что-то нехорошее.

– Да-да, конечно… Ну, а ты-то как, Уэбер?

– Помаленьку. Правда, одному из моих ведущих актеров стало хуже, но, в общем, учитывая состояние большинства из них, удивляться не приходится. – Я бросил взгляд на небольшую афишку, висящую над письменным столом. «Нью-Йоркская РАКОВАЯ ТРУППА представляет „ВИЗИТ СТАРОЙ ДАМЫ“ Фридриха Дюрренматта2 . – Премьера – через месяц. Мы все очень волнуемся.

– А все же согласись, театр – совсем другое дело. В день выхода на экраны фильма становится ясно: дело сделано и остается только сидеть и ждать, как твою работу примет зритель. В театре же премьера – лишь начало. Это-то я помню.

В голосе его мне почудилось то, что я принял за изнеможение. Но я ошибся.

Позвонила Саша Макрианес и сообщила, что его больше нет. Она пришла, чтобы заняться обедом и обнаружила Фила в патио, в его любимом кресле с высокой спинкой. Сначала она решила, что он просто задремал над книгой. Рядом с креслом на земле валялся томик стихов Рильке3 и неоткрытая баночка «Доктора Пеппера»4 . Она окликнула Фила и только тут заметила, что книжка забрызгана кровью. Подойдя поближе, она увидела, что он сидит наклонившись вперед, а то, что было его головой, веером разбрызгано вокруг.

Бросившись в дом, чтобы вызвать полицию, она наткнулась на мертвую Блошку, его любимого шарпея5 , лежащую в большой корзинке, привезенной им из Югославии.

То, что Фил убил собаку, потрясло меня ничуть не меньше, чем само известие о его смерти. Ведь Саша иногда сквозь зубы даже шутила, что он любит свою Блошку ничуть не меньше чем ее.

Первое, что мне cразу вспомнилось, так это наш с ним разговор насчет больших пальцев. Интересно, о них ли он думал и час спустя, когда заряжал револьвер и совал в рот дуло? Вообще, почему в нашем последнем разговоре он затронул именно ЭТУ тему?

Несколько лет назад нам с ним довелось вместе пережить землетрясение. Пока земля грохотала и ходила ходуном у нас под ногами, Фил как заведенный, продолжал повторять: «Это не кино! Это вовсе не кино!»

Мы столько лет писали сценарии и ставили по ним фильмы, что какая-то часть моего сознания упорно продолжала думать о том, хорошо ли поставлена сцена и какими могли бы быть последние слова героя – Филиппа Стрейхорна. Я даже устыдился было того, что мне в голову лезут подобные мысли, но тут представил, как смеялся бы сам Фил, расскажи я ему об этом. Ведь мы с ним битых двадцать лет потратили на то, чтобы наши имена замелькали на экране, и за эти годы отчасти утратили способность объективно оценивать реальную жизнь. Когда умирает кто-то из близких, люди обычно рыдают, а не думают о каких-то там ракурсах или заключительных репликах.

После разговора с Сашей я решил пройтись. Неподалеку от моего дома располагалось турагентство. Закажу-ка я билет до Калифорнии прямо на завтра, подумал я. Но, оказавшись на улице, я не успел сделать и нескольких шагов, как понял, что на самом деле больше всего мне хочется повидаться с Каллен Джеймс.

Каллен со своим мужем Дэнни жили на Риверсайд-драйв, в добром часе ходьбы от моего дома. Подняв воротник, я тронулся в путь, надеясь, что продолжительная прогулка утомит меня достаточно, чтобы хоть немного снять остроту потрясения, которое я испытал, узнав о смерти Филиппа Стрейхорна.

За последние несколько лет Каллен стала довольно известным человеком, причем в довольно необычной области. Когда мы только познакомились, она как раз испытывала то, что точнее всего было бы назвать «неземными приключениями». Каждую ночь на протяжении многих месяцев ей снилось некая страна, называющаяся Рондуа6 . Она путешествовала по ней в довольно странном поиске каких-то «костей Луны». Тогда я сразу влюбился в нее, и это было очень плохо, поскольку она состояла в счастливом браке с прекрасным человеком, и к тому времени у них уже появился ребенок. В принципе, я никогда не принадлежал к числу тех, кого принято называть похитителями чужих жен, но Каллен Джеймс буквально сводила меня с ума, и меня тянуло к ней так, будто она была для меня единственным светом в окошке. Будь я моряком, я бы, наверное, вытатуировал на руке ее имя.

Сердце ее завоевать мне так и не удалось, но зато в этот период ослепления страстью я тоже стал видеть сны о Рондуа. И эти сны полностью изменили мою жизнь. Они, да еще землетрясение.

Добравшись наконец до дома Джеймсов, я понял, что промерз до мозга костей. Похоже, гибель близкого человека лишает вас какого-то жизненно необходимого внутреннего тепла. Или, возможно, нарушает подачу топлива, поддерживающего пламя в горелках жизни. Как бы то ни было, окончательное осознание того, что моего лучшего и старейшего друга больше нет, пришло лишь после часовой прогулки по нью-йоркским улицам в декабрьскую стужу. Конечно же, он вовсе не был жестоким человеком. Только теперь, после двадцати лет знакомства с ним, я понял, что на самом деле он даже лучше, чем я привык считать. Однажды он заметил, что в году аж тридцать один миллион секунд. И что лишь ничтожно малое их число заслуживает того, чтобы о них помнили. Да и те, что помнятся, как правило, лишь мучают нас и причиняют боль.

– Слушаю вас!

– Каллен, ты? Это я, Уэбер. Я тут у вас внизу. Ничего, если зайду?

– Господи, Уэбер! Мы только что узнали о смерти Фила. Конечно, поднимайся скорее.

На входной двери их квартиры красовался огромный праздничный венок. Семейство Джеймсов всегда любило Рождество. Оно у них начиналось еще в ноябре и затягивалось чуть ли не до конца января. Конечно, они настаивали, что главная виновница этого их дочурка Мэй, но было совершенно ясно, что праздник куда больше нравится им самим. Во всех углах их квартиры были вечно разложены апельсины с корицей, подоконники уставлены рождественскими открытками, а в гостиной высилась елка, будто позаимствованная из какого-то фильма сороковых годов вроде «Жены епископа»7 или «Жизнь прекрасна»8 . Одним словом, уютное у них было гнездышко. В него удивительно удачно вписывались и домашние шлепанцы и добродушный пес, который, как привязанный, таскался за вами из комнаты в комнату.

Каллен открыла мне дверь, и на лице ее расцвела улыбка. На свете много женщин с идеально красивыми лицами. Мне доводилось знавать таких, а с некоторыми из них я даже спал. Но лица эти таковы, что всегда остаются безмятежными и равнодушными, их выражение не меняют ни серьезные чувства, ни даже долгая ночь любви. Они чем-то похожи на смокинг, который одеваешь только по особым случаям, а вернувшись домой, аккуратно вешаешь на плечики и отправляешь обратно в шкаф до следующего раза. Любое пятнышко или складочка безвозвратно губят его. Лицо же Каллен никак не назовешь идеальным. Она слишком много улыбается и зачастую ее улыбка неискренна: это просто самое доступное для нее средство защиты от любопытного и навязчивого мира. Тем не менее, Каллен женщина очень красивая и… цельная. Когда мы с ней познакомились, она была целиком захвачена любовью и крайне застенчива. Даже тогда я страшно нуждался во всем этом, хотя точно знал, что никогда не получу ничего. Сама того не сознавая, она навсегда, будто наручниками, приковала меня к своему сердцу.