Владимир Михайлов - Сборник "Посольский десант"

Когда их начали заковывать в цепи, наверное, можно было еще что-то сделать — убеждать, сопротивляться. Но они не стали, и позволили наложить на кисти рук и лодыжки широкие металлические браслеты, неожиданно легкие; цепи при этом издавали гулкий колокольный звон. Церемониймейстер все время суетился вокруг, гримасу его следовало, видимо, полагать улыбкой; он негромко бормотал, путаясь в земных словах от торопливости, выговаривал из с синерианским кашляющим акцентом, так что порой хотелось остановить его и попросить прочистить горло. «Это не страшно воспринимать надо, — бормотал он, — есть быть ритуалу традиций, э, вид, один вид, ничего только вид, э, спокойность и терпим, очень мало, э, э, крайне. Только спокойность и думать о славном. Славном, э?» Понять его было трудно, чувствовалось лишь, что успокаивает и чуть ли не извиняется. Можно было верить или не верить; они решили поверить. И не стали противиться, упустили время и оказались в оковах.

А теперь было уже поздно, ничего не поделать. Они стояли на длинной телеге, обвитые цепями, словно новогодние елки, один ближе к передку, другой метрах в полутора за ним; над каждым поднималась прикрепленная к телеге примитивная конструкция из бревен, похожая на литеру А, но без перекладины. Сверху, оттуда, где бревна сходились, свисала петля. Конструкция виселиц была иной, чем на Земле, но принцип остался тем же. Очень весело было все это и многообещающе, ничего не скажешь, а теперь не удавалось даже переглянуться, успокоительно кивнуть друг другу, и даже словом нельзя было перекинуться из-за грохота колес с железными шинами и оглушительного завывания оркестра впереди. Одиннадцать лошадей, вернее, существ, что соответствовали тут земным лошадям, запряженных попарно (лишь впереди шла одна, и на ней сидел форейтор), медленно, шагом тянули грохочущую и лязгающую телегу, передвижной эшафот; на телеге, кроме обоих землян, стояли еще и воины с длиннейшими копьями и широкими мечами, чей клинок напоминал сильно вытянутый ромб, и другие, в длинных, просторных балахонах со множеством складок, в круглых, с обширными полями шляпах — отцы веры, как поняли люди из бормотаний церемониймейстера, если только не перепутали. У этих оружия не было, лишь короткие жезлы, резные, изображавшие два плотно прижатых одно к другому предплечья, две руки, причем одна ладонь была раскрыта и изогнута, как бы готовясь принять нечто, другая же — сжата в кулак, словно для удара в первую. Жезлы в руках отцов веры были простерты вверх. Вслед за телегой, а также по обе стороны ее тоже шли воины, так что оба терранина были надежно отделены от остального мира. Церемониймейстер стоял между ними, опираясь на трость — черную, заканчивавшуюся той же фигурой, какую изображали жезлы, она была из зеленого, глубоко отблескивавшего металла. Старик успел переоблачиться, и вместо современного костюма, в котором он встречал прибывших, на нем был наряд, видимо, исторический, традиционный: короткая, очень широкая накидка или пелерина, а под нею — узкое, до пят, одеяние, вроде сутаны, но куда более стесняющее движения. Он по-прежнему выговаривал что-то успокоительное, но за грохотом и воем его не было слышно. Так что единственное оставалось — смотреть на город, на улицы, людей, — ну, не людей, собственно: на местных жителей, на синериан — и ждать, что будет дальше.

Прилетели они несколько часов назад, когда в этом полушарии Синеры была ночь, и тогда ничто не предвещало такого поворота событий. Встречали по протоколу: Чрезвычайного и Полномочного Посла и Министра Терранской Федерации в Синерианской Империи, Его Приятную Лучезарность Изнова, и сопровождающего его Советника, Его Зеленое Свечение Федорова. Лучезарности и Свечения — это, конечно, возникло уже здесь, такие титулы соответствовали статусу каждого из прибывших; может быть, на местном кашляющем языке, в круге их понятий, это звучало серьезно, терранам же лишь немалый дипломатический опыт позволил удержаться от улыбок при переводе этих определений. Но чего не бывает под чужими звездами… Тогда, ночью, в космовокзале (архитектура его была тяжелой и величественной, натуральный камень, вроде мрамора, вместо привычных земному глазу ажурных конструкций, легкостью соперничавших с лучшими образцами древней готики — такая мода пошла в последние десятилетия, а на столетия на Земле давно уже не строили, было это невыгодно) — отговорили и откланялись положенным образом, в полном соответствии с протоколом, отсалютовал им почетный караул, включавший панцирных кавалеристов (дань славному прошлому) на тяжелых лошадях с костистыми мордами и двумя незрячими, затянутыми тусклой пленкой глазами над двумя зрячими, большими, печальными; затем — имперских десантников в темно-синих блестящих комбинезонах с откинутыми прозрачными космошлемами, с портативными движками за спиной, с короткой, толстой трубой оружия на груди («Плазмовой скоропал? Можно так?» — церемониймейстер все пытался разобраться в лингвистических проблемах), с ромбическими кинжалами и множеством каких-то приспособлений на поясах; то была уже современность. Десантники не прошли, а промелькнули мгновенным, стелющимся шагом, поравнявшись с прибывшими — разом выбросили правую руку (руку? Руку все же) в сторону, разом выдохнули что-то вроде громкого «Хха!» — и исчезли. Замкнули же шествие люди в складчатых балахонах, с жезлами («Отцы веры, э? Но тут не тесно падает вместе с терранским, на Синере одно понимание есть вера, дух, одномыслие, на Терре разно выговаривают, э?»); когда они проходили, все присутствовавшие синериане как-то сразу подтянулись, замерли недвижно, руки же сложили, изображая ту самую фигуру, что на жезле. Словно бы не их приветствовали, а они. Наверное, так тут полагалось.

Потом посла и советника усадили в экипаж — длинный, приземистый, без колес, с мягкими, глубокими креслами внутри; церемониймейстер сел с ними, остальные разместились в других таких же и поменьше. Мотор включился почти бесшумно, вереница тронулась, скользя невысоко над дорогой. Изнов успел заметить, что и открытая машина с десантниками была в кортеже. «Подушка? — спросил негромко Федоров и тут же сам себе ответил: — Нет, скорее антигравы». Головная машина время от времени испускала пронзительный звон — надо полагать, это соответствовало земной сирене.

Город увидеть тогда почти не удалось, улицы были широки, но освещены скупо, местами просто темны. Ярко светились лишь надписи на стенах, да еще та самая фигура — две руки — во множестве. Изнов и Федоров успели пройти лишь сокращенный курс синерианского языка, да и учебников не было, так что в здешней письменности они разбирались не очень уверенно, порой путая знак-слово со знаком-фразой и просто с буквенными знаками, и потому смысл быстро проносившихся мимо надписей остался сокрытым.

Правда, и ехали они недолго. Их привезли в отведенную им резиденцию, внутрь с ними вошел один лишь церемониймейстер. «Прислуга кукловая, э?» — объяснил он. «Роботы?» «Э, э, номинально. Мы притворяем их терранами. Удаленно?» «Да, довольно удачно», согласился Изнов из вежливости. Федоров кашлянул, чтобы не засмеяться, он веселым был по натуре. «Ты осторожно, — сказал ему вполголоса Изнов не по-террански, а по-русски, — кашлянешь, а на их языке это может оказаться чем-то непристойным. Кашлять будем без свидетелей». «Понятно, — ответил Федоров, — а чихать можно?» «Лучше воздержись» — посоветовал Изнов. «Воздержусь», — пообещал Федоров. Церемониймейстер смотрел на них почтительно, не моргая.

Резиденция оказалась донельзя престижной, не дом, а дворец, хотя и не чрезмерно большой. Осмотреться как следует они так и не успели, глаза закрывались сами, спать хотелось, но все же оценили мебель: на ней (после постмодерна Федерации Гра, где оба они представляли родную державу последние три года) приятно отдыхали взгляд и тело. Посольство (объяснил церемониймейстер) имеет положение другим местом, здесь — житность. Терране стали уже привыкать к его языку, облику, движениям — ничего другого в течение, вероятно, достаточно долгого времени им видеть и слышать не придется. «Возное довозится», сказал еще церемониймейстер о багаже, напрягая все свои старческие силы, чтобы объясняться непринужденно и изящно. «А когда можно будет начать переговоры?» — поинтересовался Изнов. «После возврата светила. Ожидалось вашего значительно раннего прилета, э. Но это… копай, копай». Изнов кивнул. Граанский лайнер, на котором они с Федоровым летели (Терранская Федерация только еще собиралась освоить эту часть Галактики) при выходе в свое пространство попал в рой чего-то и долго шел короткими галсами, теряя время. Значит, дела начнутся с утра. Хорошо. «Да, да, — подтвердил старик. — Но перед тем, как варить, хотельно осветить некоторые процедуры своего образа, э?» «Чтобы я что-нибудь понял…» — пробормотал Федоров по-русски. «Он хочет предварительно объяснить некоторые своеобразности», — растолковал Изнов, обладавший филологическим мышлением, и вежливо ответил старику: «Бесконечно вам благодарен за заботу и предупредительность, но не хотелось бы злоупотреблять вашим временем, столь ценным» — он видел, что церемониймейстера шатает. Тот слушал чрезвычайно внимательно, его нижняя губа — синерианская, треугольная, перекрывавшая верхнюю и кончиком касавшаяся похожего на пятачок носа, шевелилась от усердия: видимо, старик пытался запомнить обороты речи. «В таком происшествии я сгибаюсь. Вот все напутствия, переложенные на терранский, как пользовать удобства. Большая простота. Вослед выражаюсь надеждой ново видеть ваши спины». И он спустился по лестнице, где робот-швейцар в мундире, напоминавшем о кровопролитный войнах двадцатого века, с громадными звездами в разных местах, отворил перед стариком дверь, пропустил и запер; Изнов успел заметить, что машин снаружи поубавилось, но десантники ждали. С антуражем роботов, — подумал он, глядя на швейцара, — хозяева поднапутали. Верно, о Земле они знали не больно-то много. Да и на Земле о Синере — не больше, как и обо всем этом галактическом регионе, отношения только начинались, и еще не совсем понятно было — как их строить… Посол и советник поужинали тем, что было с собой (пользоваться местной пищей они пока не решились, да и инструкции «по-террански» еще нуждались в расшифровке) и легли спать в двух соседних спальнях, надеясь, что утро окажется мудренее.