Роалд Дал
МОЯ ЛЮБИМАЯ, ГОЛУБКА МОЯ
Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.
В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, и держал в руках свою любимую книгу «Бабочки-однодневки», изданную в Женеве Даблдеем и Вествудом, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, вдруг заговорила со мной, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла.
— Эти двое, — спросила она, — в котором часу они должны приехать?
Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос, на этот раз громче.
Я вежливо ответил ей, что не знаю.
— Они мне не очень-то симпатичны, — продолжала она. — Особенно он.
— Хорошо, дорогая.
— Артур, я сказала, что они мне не очень-то симпатичны.
Я опустил книгу и взглянул на неё. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.
— Мы ведь только раз и виделись, — сказал я.
— Ужасный тип, в самом деле. Без конца рассказывает анекдоты или какие-то там истории.
— Я уверен, что ты с ними поладишь, дорогая.
— А она тоже хороша. Когда, ты думаешь, она явятся?
Я отвечал, что они должны приехать что-то около шести часов.
— А тебе они разве не кажутся ужасными? — спросила она, ткнув в мою сторону пальцем.
— Видишь ли…
— Они до того ужасны, что хуже некуда.
— Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.
— Хуже просто некуда, — повторила она.
— Тогда зачем ты их пригласила? — выпалил я и тотчас же пожалел о содеянном, ибо я взял себе за правило — никогда, если можно, не провоцировать жену.
Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением её лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда чем-то настолько необычным и притягательным, что я, бывало, с трудом мог оторваться от него. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала эти свои затейливые цветочки, лицо её напрягалось и начинало светиться какой-то таинственной внутренней силой, которую невозможно выразить словами, и я сидел и не мог отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Даже сейчас, вот в эту самую минуту, я должен признаться, что было нечто величественное в этой женщине, с этой её кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздёрнутым носиком, что-то прекрасное, я бы сказал — величавое, и она была такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошёл пятьдесят первый год, думаю, лучше сказать про неё большая, чем высокая.
— Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, — резко ответила она. — Чтобы сразиться в бридж, вот и всё Они играют просто первоклассно, к тому же на приличные ставки. — Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю па неё. — Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли?
— Ну конечно, я…
— Артур, не будь кретином.
— Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они довольно милые люди.
— Такое можно про любого идиота сказать.
— Памела, прошу тебя… пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.
— Послушай, — сказала она, хлопнув журналом о колени, — ты же не хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.
— Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это…
— Я тебе ещё раз говорю — я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами. И всё равно я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда будут в моём доме.
— Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно…
— Артур!
— Да?
— Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь.
— Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.
— Артур, к чему этот высокопарный слог? — Она сурово глядела на меня своими широко раскрытыми серыми глазами, и, чтобы укрыться от её взора — иногда мне становилось от него несколько не по себе, — я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад.
Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена, и газон был испещрён светлыми и тёмно-зелёными полосами. В дальнем конце наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие аромат ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентерберн-роуд.
Дом моей жены. Её сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моём благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интересам, тогда всё было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я па люблю её — я обожаю самый воздух, которым она дышит, — или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведёт, временами чуточку раздражает. К примеру, все эти её приёмы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальцем, чтобы подчеркнуть сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный жест, употребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная.
— Артур! — крикнула она. — Иди-ка сюда.
— Что такое?
— Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда.
Я подошёл к дивану, на котором она возлежала.
— Послушай-ка, — сказала она, — хочешь немного посмеяться?
— Как ещё посмеяться?
— Над Снейпами.
— Кто такие Снейпы?
— Очнись, — сказала она. — Генри и Сэлли Снейп. Наши гости.
— Ну?
— Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасные люди… и как они себя ужасно ведут… он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха… — Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесёт нечто страшное. — Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда остаются наедине?
— Погоди-ка, Памела…
— Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеёмся немного, хотя бы раз от души посмеёмся.
Она приподнялась на диване, лицо её неожиданно засветилось каким-то безрассудством, рот слегка приоткрылся, и она глядела на меня своими круглыми серыми глазами, причём в каждом медленно загоралась искорка.
— Почему бы нет?
— Что ты затеяла?
— Это же очевидно. Неужели ты не понимаешь?
— Нет, не понимаю.
— Нам нужно лишь спрятать микрофон в их комнате.
Должен признаться, я ожидал чего-то весьма неприятного, но, когда она произнесла это, был так поражён, что не нашёлся, что ответить.
— Именно так и сделаем, — сказала она.
— Да ты что! — воскликнул я. — Ну уж нет. Погоди минуту. На это ты не пойдёшь.
— Почему?
— Более гнусного ничего и придумать нельзя. Это всё равно что… всё равно что подслушивать у дверей или читать чужие письма, только это гораздо хуже. Ты серьёзно об этом говоришь?
— Конечно, серьёзно.
Я знал, как сильно моя жена не любит, когда ей возражают, но иногда ощущал необходимость заявить свои права, хотя и понимал, что чрезмерно при этом рискую.
— Памела, — резко сказал я, — я запрещаю тебе делать это!
Она спустила ноги с дивана.
— Артур, кем это ты прикидываешься? Я тебя просто не понимаю.
— Меня понять несложно.
— Что за чепуху ты несёшь? Сколько раз ты проделывал штуки похуже этой.
— Никогда!
— О да, ещё как проделывал! Что это тебе вдруг взбрело в голову, будто ты лучше меня?
— Ничего подобного я никогда не делал.
— Хорошо, мой мальчик, — сказала она и навела на меня палец, точно револьвер. — Что ты скажешь насчёт твоего поведения у Милфордов в Рождество? Помнишь? Ты так смеялся, что я вынуждена была закрыть тебе рот рукой, чтобы они нас не услышали. Что ты скажешь?
— Это другое, — сказал я. — Это было не в нашем доме. И они не были нашими гостями.
— А какая разница? — Она сидела, глядя на меня своими круглыми серыми глазами, и подбородок её начал презрительно подниматься. — Не будь этаким напыщенным лицемером, — сказала она. — Что это с тобой происходит?
