Кажется, все завертелось из-за Джезуальдо[2]: имел ли он право делать то, что сделал, или должен был наказать самого себя, вместо того чтобы мстить жене? В перерыве между репетициями спустились в бар отеля немного отдохнуть, Паола спорила с Лючо и Роберто, остальные играли в канасту или разошлись по комнатам. Он прав, настаивал Роберто, что тогда, что сейчас, жена его обманула, и он ее убил, танго втроем, Паолита. Брось заливать, говорит Паола, что втроем — это понятно, и сейчас есть женщины, которые устраивают себе танго, но не всем приходится платить той же монетой. Тут надо смотреть глубже, робко вставляет Лючо, не всегда просто понять, почему изменяют и почему убивают. В Чили — возможно, говорит Роберто, вы там все такие утонченные, а мы, из Ла-Риохи, — нож в сердце, и все дела[3]. Они смеются, Паола хочет джина с тоником; конечно, надо понять, что за этим кроется, — Карло Джезуальдо застал свою жену в постели с другим мужчиной и убил их или приказал, чтобы их убили, — вот суть, известная полиции, flash[4] в половине первого, до остального же (хотя в остальном-то и заключается, без сомнения, настоящая суть) надо доискиваться, а это нелегко через четыре столетия. О Джезуальдо есть большая библиография, напоминает Лючо, — если тебя интересует, можешь покопаться, когда в марте вернемся в Рим. Прекрасная мысль, соглашается Паола, остается выяснить, вернемся ли мы в Рим вообще.
Роберто молча смотрит на нее, Лючо опускает голову, потом зовет официанта, снова заказывает выпить. Ты имеешь в виду Сандро? — говорит Роберто, видя, что Паола опять не то ушла в Джезуальдо, не то следит за мошкой в синем небе. Конкретно нет, говорит Паола, но ты сам, надеюсь, видишь — у нас что-то не так. Пройдет с ним это, говорит Лючо, покапризничает и перестанет, дальше этого у Сандро не зайдет. Да, соглашается Роберто, но отдуваться приходится всей группе, мы репетируем мало и плохо, в конце концов это становится заметным. Вот именно, говорит Лючо, поем как в судорогах, все время боимся сбиться. Мы уже сбились в Каракасе[5], говорит Паола, хорошо еще, что публика почти не знает Джезуальдо, исполнение Марио они приняли за новое решение темы. Хуже будет, если кто-нибудь из нас сделает то же самое с Монтеверди[6], бормочет Роберто, его-то уж знают наизусть, будьте спокойны.
Продолжает оставаться невероятным, но единственная постоянная пара в ансамбле — это Франка и Марио. Издалека глядя на Марио, беседующего с Сандро за партитурой и двумя бутылками пива, Паола сказала себе, что эти скоропалительные связи, парочки на приятный момент — все это достаточно поверхностно, вот, скажем, где-то в конце недели Карен с Лючо (или Карен с Лили, за Карен это водилось — уже знали, а Лили — по доброте душевной или просто чтобы знать, как это, хотя Лили с Сандро тоже — безграничная широта Карен и Лили, кроме всего). Да, надо признать, единственная постоянная пара, которая заслуживает этого названия, — Франка и Марио, с кольцом на пальце и всем прочим.
Что касается ее самой, как-то раз в номере отеля в Бергамо она, едва прикрытая кружевами, оказалась в белоснежной, как лебедь, постели вместе с Роберто — быстрая интерлюдия без утра, они, как и раньше, друзья — так естественно, между двумя концертами, чуть ли не между двумя мадригалами: Карен и Лючо, Карен и Лили, Сандро и Лили. И все между собой друзья, потому что на самом-то деле настоящие пары составлялись после окончания гастролей, в Буэнос-Айресе или Монтевидео, где ждали жены и мужья, и дети, и дом, и собака, до следующих гастролей, жизнь как у моряков, с неизбежным, как у моряков, «между делом», ничего серьезного, современные люди. До поры до времени. Теперь все изменилось, с некоторых пор. Что-то со мной не то, подумала Паола, какие-то обрывки фраз. Мы все время в напряжении, damn it[7]. Ну-ка, быстро посмотреть другими глазами на Марио и Сандро, которые спорят о музыке, как будто под этим подразумевается совсем другой спор. Но нет, об этом они не говорят, именно об этом они наверняка не говорят. Итак, единственная настоящая пара — Франка и Марио, пусть сейчас вовсе и не об этом говорят Марио и Сандро. Хотя это, конечно, подразумевается, подразумевается, как всегда.
Втроем они пойдут на пляж в Ипанеме[8], вечером группа поет в Рио, и надо пользоваться моментом.
Франка любит гулять с Лючо, у них одинаковая манера смотреть на вещи, будто слегка касаясь их взглядом, как пальцами, им так весело друг с другом. Роберто в последнюю минуту отвертится — жаль, что он все воспринимает всерьез и требует слушателей, — они оставят его в тени за чтением «Таймс», будут играть в мяч на песке, плавать и разговаривать, пока задремавший Роберто видит во сне Сандро, медленное разрушение связи Сандро с группой, его приступы упрямства, причинявшие всем остальным немало зла. Сейчас Франка бросит бело-красный мяч, Лючо подпрыгнет, чтобы поймать, при каждом броске они будут смеяться как ненормальные; трудно сосредоточиться на «Таймс», трудно сохранить слаженность, когда дирижер теряет контакт с группой, как это происходит с Сандро, и Франка в этом не виновата, как, без сомнения, не виновата и в том, что мяч попал прямо в бокалы с пивом сидящих в тени людей, и надо бежать извиняться. Отложив «Таймс», Роберто вспомнит о разговоре с Паолой и Лючо в баре; если Марио не решится на что-нибудь, если не скажет Сандро, что Франка никогда не перейдет в другой ансамбль, — все полетит к черту, Сандро не только плохо дирижирует на репетициях, он и петь стал плохо, в нем нет собранности, которая передавалась группе, обеспечивая единство и ту особую окраску тембра, о которой столько говорили критики. Мяч в воде, оба бегут, Лючо первый, за ним Франка бросается с головой в воду. Да, Марио должен бы понять (не может быть, что он до сих пор не понял) — группа полетит к чертям самым непростительным образом, если он не решится пресечь это, пока не поздно, но что значит «поздно» и что пресечь, если ничего не произошло, разве кто-нибудь может сказать, что что-то произошло?
Они начинают подозревать — я знаю, но что я могу сделать, это как болезнь, я не могу посмотреть на нее, не могу сделать ей знак вступать, чтобы снова не почувствовать сладкой щемящей боли, все зыбко и скользит как песок, на сцену врывается ветер, я будто плыву по реке. Ах, если бы дирижировал кто-нибудь другой из нас, если бы Карен или Роберто дирижировали, а я мог раствориться в ансамбле, просто тенор среди прочих голосов, тогда, может быть, может быть, наконец… Ты же видишь, у нас теперь всегда так, говорит Паола, ты грезишь наяву, посредине самого растреклятого Джезуальдо, когда надо все рассчитать до миллиметра, чтобы не получилось вразнобой, — именно тогда ты начинаешь витать в облаках, черт бы тебя побрал. Детка, говорит Лючо, приличные женщины не поминают черта. Но под каким предлогом совершить замену, как поговорить с Карен или Роберто, если ничего не рассказывать? Вряд ли они согласятся. Я давно дирижирую ансамблем, да и не делаются такие замены, и все тут, не говоря уж о технике. Вчера вечером было очень тяжело, был момент, когда я подумал — в антракте они мне все скажут, было заметно, что им уже невмоготу. Если разобраться, у тебя есть причины распуститься, говорит Лючо. Если разобраться — да, но он же идиот, говорит Паола, Сандро — самый музыкальный из всех нас, без него мы уже не будем тем, что мы есть. Чем мы были, шепчет Лючо.
Еще бывают вечера, когда все уходит куда-то бесконечно далеко и начинается старинный праздник, сначала немного сдержанно, но вот уже все кружится в ликующем вихре каждой мелодии, слышится церковное пение, мало-помалу заполняющее все вокруг, трусишь, натягивая перчатки, резко говорит Роберто, и поднимаешься на ринг, зная, что сейчас тебе будут бить морду. Очень изящное сравнение, отзываются Лючо и Паола. Он прав, все дерьмово, петь — для меня всегда было как любовь, а сейчас наоборот, какая-то никому не нужная дребедень. Теперь ты со своими сравнениями, смеется Роберто, но это правда, мы изменились, вот смотри, однажды в какой-то научной фантастике я нашел точное слово: мы — клон. Мы — что? (Паола.) Я тебя понимаю, вздыхает Лючо, действительно так: пение, жизнь, даже мысли — все повторяется в каждом из нас восьмерых. Как у трех мушкетеров? — спрашивает Паола, один за всех и все за одного? Именно, моя девочка, подтверждает Роберто, но сейчас это называют «клон» — более тонко. Мы пели и жили как один человек, шепчет Лючо, не то что сейчас — тащимся на репетиции, на концерты нога за ногу, программа тянется бесконечно, бесконечнейше. И постоянный страх, говорит Паола, каждый раз боюсь, что кто-нибудь опять собьется, смотрю на Сандро как на спасителя, а этот кретин уставится на Франку, а та, что еще хуже, когда может, смотрит на Марио. Правильно делает, говорит Лючо, если она и должна на кого смотреть, так это на Марио. Правильно-то правильно, только все летит к черту. Медленно, постепенно, то есть что может быть хуже? — кораблекрушение замедленной съемкой, говорит Роберто.
