Юлианна своим ключом открыла дверь родительской квартиры. Вот она и вернулась со всеми дорожными документами, с билетом за полную стоимость, который в любой момент можно перенести на другую дату. Она все время возвращается в знакомые стены, где прошло ее детство, но всегда только проездом. И все же каждый раз, как она попадает сюда, ей нравится думать, что вот она и дома. Это чувство сохраняется несколько дней, пока не приходит время нового отъезда. Мама сидит на диване, том самом, голубом, который всегда тут стоял. Зажженная лампочка освещает ее мягким светом. Мама убирает елочные украшения. Мамины маленькие ручки раскладывают по местам шарики и стеклянных ангелочков. На одном пальце поверх сустава проступает жилка, исчезающая под обручальным кольцом.
– Привет! – говорит Юлианна.
– А, это ты! – откликается мать, с улыбкой подымая голову. – Ну, как доехала?
Это не вопрос, а, скорее, рефлекторная реакция.
– Спасибо, отлично, – говорит Юлианна.
Мама улыбается. Она подходит и обнимает дочку. Юлианна снимает куртку и входит в гостиную. Елку уже вынесли. Пол густо усеян осыпавшимися иголками.
– Надолго ли к нам? – спрашивает мама.
– На недельку, – отвечает Юлианна.
– Я рада, что ты приехала, – говорит мать и снова обнимает ее. – Кушать хочешь? Небось голодная с дороги?
Юлианна кивает и усаживается на диван. Мама любит сама хозяйничать. Она отодвигает коробки и уходит на кухню. Юлианна остается на диване и оглядывает комнату.
Квартира родителей заполнена сувенирами. Они либо безвкусны, либо относятся к ширпотребу, поэтому их как-то трудно отыскать взглядом. Для того чтобы найти, надо приглядеться. Вот настенный коврик из Анд. Статуэтки Будды. Венецианская вазочка. Юлианна выросла среди этих вещей, их вид для нее привычен. Она точно знает, откуда какая и когда отец их привез. Шесть бокалов – это Прага, 1989 год. Картина, подписанная неизвестным французским художником, – Париж, 1990. Сколько помнит себя Юлианна, отец всегда был в разъездах. Он писал путеводители по различным странам и городам и каждый раз привозил что-нибудь на память. Юлианна тоже порядочно километров наездила за последние годы, но что она привезла? Мало чего! Хоть бы какую-нибудь там маечку или наклейку, да и то вряд ли!
Пожалуй, что и ничего, кроме одних ключей.
Сидя на диване, она как раз вертит в руке ключ. Этот ключик лежит у нее отдельно от других, которые насажены на одно общее кольцо. Она носит его в кармане. Его вполне можно отнести к сувенирам, так как она им не пользуется по назначению. Столько напутешествоваться, столько переменить адресов, и вот все, с чем она осталась от этих поездок, – один ключик! Ключик, полученный от него. Может быть, это был не подарок, а приглашение? Она струсила и не спросила. Сама и виновата, что не узнала. Она боялась его ответов.
Мама пришла из кухни и принесла цыпленка с рисом. Вместе они посмотрели новости.
– Слава Богу, что твой отец не писал путеводителей по Ираку! – сказала мама.
– Да кто же поедет в Ирак, мама!
– А когда ты опять уезжаешь?
– В феврале. Мне нужно съездить в Испанию.
– Значит, может быть, повидаешься с Терезой и Гонзало.
Попив кофе, мама ставит чашку на стол. На экране все мелькают новости. Они с мамой не глядят и не слушают.
– Но сначала ты наведаешься домой?
– Да.
Юлианна не знает, какой дом имеет в виду мама. Она и сама не могла бы с уверенностью сказать, где ее дом. Совсем недавно она получила еще один ключ, но воспользоваться им страшно. Она не знает, куда он ее приведет. Иногда ей кажется, что за этой дверью начнется наконец настоящее. Но вдруг и здесь ее ждет дорожка, которая обрывается тупиком.
Она и без того достаточно проплутала.
Неторопливая мозаикаСевилья, 1982 – 1985
Себастьян Оливар мог бы стать кровельщиком, как его отец, и специализироваться на церковных кровлях. Лучшей профессии он не мог себе представить. Работа эта требовала времени, да и мало кто обращает внимание на крыши. Однако она внушала к себе уважение. Когда Себастьян был еще маленьким, он много доездил с Гонзало по церквам Севильи и ее окрестностей, обучаясь этой специальности. Где только не укладывали черепицу отец и сын, начиная от пригородных часовен и кончая городскими храмами, хотя на крышу громадного кафедрального собора в центре города мальчика и не взяли, слишком уж там было высоко. Все это время он просидел, поджав под себя ноги, на Пласа-Вирген-де-лос-Рейес, и, задрав голову, высматривал отца на самом верху стены, окружающей апельсиновый сад собора. Мимо него ездили туда и сюда извозчичьи кареты, а Себастьян все ждал среди голубей и гадалок, продававших туристам веточки розмарина. Он просидел там до заката, когда отец превратился в черный силуэт на фоне золотого зарева, охватившего полнеба. И только тут Себастьян по-настоящему понял, как огромен самый большой в мире готический собор. Гонзало казался перед ним насекомым – муравьем, ползающим по каменному чуду, славящему величие Божие. И Себастьян почувствовал гордость за своего отца.
Себастьяна все любили. Он вовремя делал уроки, помогал маме по дому, три раза в неделю ходил на футбольные тренировки и был единственным игроком из юниорской команды Севильи, который улыбался в разгар игры. У него не было особенного чувства мяча, но он ретиво носился по полю, иногда даже до тошноты и рвоты. Гонзало и Тереза приходили на матчи с закуской, как на пикник, и с самодельными плакатами, а потом волокли домой под руки обессиленного сына. Временами, когда Себастьяну предстояли какие-то трудности, он обнаруживал в холодильнике Святого Панкратия. Таким способом мать Себастьяна просила его о заступничестве, потому что Святой Панкратий был святым покровителем ее сына. И Себастьян находил его там на полке, с золотым нимбом вокруг головы и фанатским шарфом на шее, вытянувшим палец в сторону посиневшей по краям горбушки сыра «манчего». Себастьян никак не мог понять, зачем было ставить Панкратия в холодильник. Непонятно было и то, зачем мать повязывает Святому Панкратию шарф с цветами Бетиса. Как известно, Святой Панкратий был родом из Турции. Казалось бы, если ему за кого-то болеть, то скорее уж за «Галатасарай» или «Фенербахче».[1] Себастьяну очень хотелось спросить у матери, почему Святого Панкратия надо выставлять на мороз, если хочешь, чтобы Себастьян забил гол или получил пятерку по естествознанию. Но в доме Оливаров о Боге не говорили. Бог есть, и на этом точка. Бог повсюду, Мария – его секретарь, а святые ведают приемом заявлений.
Они жили в квартире из четырех комнат и кухни в одном из самых густонаселенных районов Севильи. Двери между комнатами обычно стояли нараспашку. В семье принято было всем находиться вместе в общей комнате или на кухне, и побыть одному никогда не удавалось. Несколько раз Себастьян пробовал закрыться в своей комнате, но в дверь тотчас же заглядывала сестра Нурия:
– Что ты там делаешь? – спрашивала она, просунув в дверь голову.
– Ничего! – отвечал Себастьян, вынимая руки из-под одеяла.
Даже мысли невозможно было оставить при себе. Себастьян мечтал о том, чтобы можно было закрыть дверь. Вон же она висит! Если нельзя закрывать двери, так не лучше ли снять их с петель и отдать тем, кому они нужнее? По крайней мере, станет больше свободного места! Вся квартира была забита старьем, оставшимся от прежних поколений. Умершие предки угрюмо взирали со стен с таким выражением, словно за всю жизнь не видели ничего хорошего. Дубовая мебель мрачно темнела, громоздясь неподвижными глыбами, а изображений святых становилось все больше и больше, словно они котились по ночам. Поновее был только телевизор, он работал сутки напролет, озаряя гостиную своим светом. На экране вспыхивали кадры с видами Андалусии и Сьерра-Невады, танцорами фламенко, сборщиками оливок, матадорами. Все они сопровождались неизменным девизом: «Ama ta tierra» – «Люби свою землю». И Себастьян любил землю, где он родился, – как же иначе! Он ни разу не выезжал за пределы Андалусии. Да и не видел причины, зачем это делать. Себастьян запомнил слова, которые любил повторять его дед-музыкант, игравший на тубе: «Коли тебе хорошо в оранжерее, то незачем лезть в джунгли».
Зато мысленно он все время путешествовал, совершал далекие экспедиции, уносясь далеко, туда, где не было ни алгебры, ни правил про запятые, ни учебников, которые колотились у него за спиной, когда он трусил домой из школы. Дорога в школу и обратно никогда не менялась, ноги сами помнили ее, так что не надо было думать, в какую сторону их направлять. Сам он был уже не здесь, а далеко от дома, в основном составе «Реал-Бетиса», на матче с севильским «ФС» и в упорной борьбе забивал решающий гол. Здесь, в ревущем коконе битком набитого стадиона, Себастьян больше всего любил проводить время после уроков. Завернув за угол и выйдя на калье Альгондига, он услышал доносившиеся сквозь щели полуприспущенных жалюзи звуки национального гимна. Во дворе двое рабочих отбойными молотками вскрывали асфальт. Разговаривая, они громко орали, хотя расстояние между ними было всего полметра. И только подойдя к самой двери, погруженный в мечты Себастьян увидел то, что заставило его очнуться. У решетки, выходящей на улицу, стоял чужой мальчик и, схватившись за нее обеими руками, заглядывал в патио дома, в котором жил Себастьян.
