Владимир Гржонко
Дверной проём для бабочки
Посвящается Наталье Вернадской
В тот день мисс Оффенбах неторопливо прогуливалась по Центральному парку, предаваясь приятным размышлениям. В этот послеполуденный час парк казался относительно безлюдным, но прохожих было вполне достаточно, чтобы мисс Оффенбах не чувствовала себя одиноко и неуютно. Она всегда гуляла в парке в это время суток. Мисс Оффенбах прошла по центральной аллее и спустилась по ступенькам к озеру — конечной цели своей прогулки, чтобы, как обычно, понаблюдать за двумя забавными белыми лебедями. Мисс Оффенбах, следуя правилам, лебедей никогда не кормила, но они всё равно всегда подплывали. Лебедь, которого мисс Оффенбах определила как мужскую особь и называла Карлом, обычно косил в её сторону маленьким пуговичным глазом, сразу же начинал поводить своей длинной шеей, будто рукой, и совсем не по-лебединому многозначительно покряхтывать. Мисс Оффенбах находила в этих движениях самца-лебедя что-то неприличное — какой-то двусмысленный подтекст, не подобающий в обращении к незамужней даме. Тем более что к лебедю тут же присоединялась его подруга, названная мисс Оффенбах Кларой, и старалась оттеснить самца от кромки берега. А если не удавалось, то она, с совершенно неприкрытой злобой, начинала клевать отражение мисс Оффенбах в зеленоватой воде. Отражение становилось каким-то неряшливым, опасно нечётким, можно сказать, даже вульгарным. Однажды мисс Оффенбах увидела себя в воде не совсем одетой, чуть ли не голой, бесстыдно двигавшей бедрами, и она поспешно отпрянула в сторону, поправляя блузку и отвороты жакета. И ещё ей тогда показалось, что ревнивая Клара удовлетворенно и радостно посмотрела на неё и захлопала крыльями, окончательно разбивая неприличную картинку на тысячу мелких брызгов-осколков.
Но всё равно мисс Оффенбах часто навещала лебедей, если позволяла погода: в глубине души она была польщена и поведением Карла, и ревностью злой Клары. Мисс Оффенбах даже сама не могла бы сказать, кому из этой занятной парочки она симпатизирует больше. Конечно, для Карла, как особи мужского пола, вполне естественно проявить интерес к женщине. Но и лебедиха Клара была совершенно вправе негодовать и, возможно, даже наказывать беспутного друга за легкомыслие. Разумеется, мисс Оффенбах и сама была приличной девушкой и поэтому ничего такого Карлу никогда бы не позволила. Нет, ну конечно, всё это забавно, несерьёзно. Никак не более! Но то, как встречала её лебедиха Клара, как била по воде красноватым клювом, странным образом вовлекало мисс Оффенбах в мир этих красивых и независимых птиц…
Сегодня ей показалось, что кривляния лебедя Карла стали совсем уже неприличными и похожи на приглашение. Может быть, и потому ещё, что лебедиха Клара куда-то запропастилась — и так и не появилась. А лебедь Карл совсем распоясался: делал шеей откровенные движения и привставал в мелкой воде, окуная трепещущий хвост и выгибая грудь.
К счастью, на площади не было ни души, хотя, конечно, мисс Оффенбах всё равно ужасно смутилась. Забыв о здравомыслии и едва не замочив ботиночки, она шагнула вперёд, желая только одного — пнуть наглого Карла и таким образом усовестить. Но в тот момент, когда она уже почти дотянулась до него рукой, подлый Карл вдруг сам ринулся на мисс Оффенбах. От неожиданности она очень испугалась, резко выпрямилась и попыталась отступить назад. Но не успела. Лебедь Карл налетел на неё, сверкнул глазом и, изогнув в последний раз шею, изо всех сил клюнул мисс Оффенбах прямо между ног! От ужаса она, наверное, потеряла сознание. Иначе как объяснить то, что сразу вслед за пронзительной болью мисс Оффенбах почувствовала где-то внутри себя короткий толчок, потом ещё один… А потом началось что-то совсем уж невероятное, что никакими приличными словами и описать невозможно. Ей почудилось, что она лебедиха Клара и летит под неведомо откуда взявшуюся быструю и лёгкую музыку, высоко над землёй, и потом вдруг падает, и всё обрывается внутри, а музыка падает вместе с ней… Все это длилось и длилось, хотя мисс Оффенбах уже понимала, что никуда не летит, а так и стоит у воды, с трясущимися коленками и влажным лбом. И лебедь успел куда-то спрятаться. Но музыка всё звучала и звучала. Быстрая, до дрожи щекотная мелодия… А-а, — подумала мисс Оффенбах, — а-а-а! Она вдруг почувствовала себя почти невесомой, как будто этот мерзавец Карл разбил внутри её тела какую-то привычную чугунную тяжесть. И только когда ноги окончательно замерзли и мисс Оффенбах сделала шаг назад, она сообразила, что музыка существует не вообще в пространстве, как казалось раньше, а действительно звучит где-то за её спиной. Мисс Оффенбах медленно обернулась.
В самом центре совершенно пустой площади, у неработавшего фонтана, не обращая внимания на отсутствие слушателей, играл на скрипке странно одетый молодой человек. Как водится, у его ног лежал раскрытый скрипичный футляр, где под неярким солнцем жалко поблескивало несколько монет. Именно его музыку и слышала бедная мисс Оффенбах! Одинокий, но сильный звук скрипки наполнял пустое блюдце небольшой площади. Во всяком случае, именно так показалось мисс Оффенбах. Она растерянно шагнула поближе к музыканту, поймав себя на мысли, что если музыка оборвется, то вместе с ней исчезнет и это блаженное состояние легкости, а разбитый чугун вернётся на прежнее место.
Стыдно признаться, но до этого момента музыка не играла в жизни мисс Оффенбах совсем никакой роли. Она, конечно, слышала популярные мелодии, несколько раз бывала в опере и всё же к музыке оставалась достаточно равнодушной. Из-за полного отсутствия музыкального слуха все мелодии казались ей похожими одна на другую. Когда же её спрашивали, какую музыку она предпочитает, то она, улыбаясь, отвечала, что тихую. Она действительно не любила громких звуков.
Подойдя к музыканту поближе, мисс Оффенбах разглядела потёртую бархатную курточку, из-под которой выглядывали желтоватые кружева жабо, короткие до колен штаны, белые несвежие чулки и какие-то почти женские остроносые туфли. На голову был надет белый свалявшийся парик с косичкой. Что только не придумают, чтобы заработать, — жалостливо вздохнула мисс Оффенбах. И почувствовала себя неловко. Обычно, отправляясь на прогулку, она из предосторожности не брала с собой сумочку и, следовательно, не могла сейчас положить в футляр несчастного скрипача даже мелкую монету.
Музыкант, не прекращая играть, вдруг посмотрел прямо в глаза мисс Оффенбах. Она совсем смутилась; щёки под слоем пудры горели, но она чувствовала, что уйти не может. Это было бы очень невежливо — оставить его на круглой площади у фонтана в одиночестве.
А музыкант легкомысленно улыбнулся, подбородком поправил скрипку и заиграл что-то новое, неожиданно медленное и грустное. Мисс Оффенбах, к своему удивлению, продолжала стоять и слушать, понимая, что теперь скрипач играет для неё. Она даже забыла про нелепость ситуации — про то, что застыла прямо напротив этого молодого мужчины с глупой улыбкой на лице. Наконец музыка закончилась, скрипач расслабленно опустил инструмент, рукой со смычком потер подбородок и весело рассмеялся.
— Любите Моцарта? — просто, будто у старой знакомой, спросил он. Мисс Оффенбах растерялась: она не помнила, кто такой Моцарт. Наверняка речь шла о композиторе, но ведь могло оказаться, что так звали и самого парня. Она неопределенно кивнула. Музыкант перестал улыбаться, хмыкнул и поправил сбившееся набок жабо.
— Я теперь редко играю для публики. Особенно на улицах. Почти никогда. Кому сегодня нужен Моцарт? Но здесь, на площади, замечательная акустика… Мне и захотелось сыграть для себя, а теперь вот случайно и для вас…
Мисс Оффенбах вдруг почудилось, что музыкант совсем не молод и не весел, а наоборот, очень стар, грустен и темен лицом. Она ещё больше пожалела бедного скрипача и представила его голодным и больным. От сочувствия ей даже захотелось дотронуться до рукава его нелепой курточки. Обычно трезвая и здравомыслящая, сейчас мисс Оффенбах сама себя не узнавала: такой трепетной, как будто раскинувшей чуткие лебединые крылья над площадью и озером, показалась ей собственная душа.
— Вот вы, вы меня понимаете, — вдруг горько сказал музыкант, и мисс Оффенбах почувствовала, что и действительно понимает его. И это тоже было очень непривычно, потому что она совсем не понимала мужчин, да еще таких — нелепо одетых уличных музыкантов.
— А жена у меня, — опять улыбнулся скрипач, — только и делает, что стирает… Всё время стирает… Зачем? Не знаю. И зачем она мне, тоже не знаю. Знаю только, что каждая женщина — нота…
Мисс Оффенбах представила себе жену музыканта похожей на лебедиху Клару, которая плавает в ванне, полной мыльной пены. И это почему-то не показалось ей странным. А музыкант стал рассказывать и вовсе непонятное: про чей-то дар, тяжкий и сладкий, про струны, уходящие в небо, про настоящую музыку, не слышную обычным ухом… Удивительно: мисс Оффенбах, хоть и не понимала ничего, но ясно видела всё то, о чём он говорил! Наконец музыкант вздохнул, прижал подбородком скрипку, закрыл глаза и снова заиграл. И душа мисс Оффенбах еще шире раскинула крылья, топорща перья-ощущения. Ей даже захотелось, чтобы проклятый лебедь ещё раз клюнул ее. Тогда она, наверное, полетела бы снова. Туда, где, по словам музыканта, день соединяется с ночью нитями струн с подвешенными на них нотами-человечками — нитями, по которым свет — Великий Дар дня — переливается в предназначенный для этого сосуд ночи… Это было так непонятно, но так красиво!
