Анатолий Гладилин - Беспокойник

Он вставал всегда с правой ноги. Потом шел в туалет и там читал газету. Завтрак он съедал сам, обед делил с товарищами, ужин отдавал соседу.

На работе он семь раз мерил, потом один раз резал, искал в своем глазу бревно, встречал по уму, выше головы не прыгал.

У него была фигура как раз для костюмов Мосодежды. Нравился он брюнеткам. Один глаз у него был оранжевый, другой — фиолетовый, брови зеленые, волосы малиновые, нос с крапинками.

В такси он давал десять копеек чаевых и в ресторане всегда к сухому вину брал сыр.

Он был ранен под Ржевом, кончил вечерний институт, был десять лет женат, в воскресенье водил в зоопарк пятилетнего сына.

Кроме того, он мечтал, чтобы не было войны и не повысили план на следующий квартал, получить премию и путевку со скидкой на август в Мацесту. Кроме того, он мечтал и о новой квартире, и об успешной защите своего проекта, который надо пробить и, самое главное, внедрить. Кроме того, он мечтал (скрытая неясная мечта) о поезде, который уходит.

Он тихо предполагал, что счастье мужчины зависит от женщины.

Он женился по любви на девушке, которая пришла к нему в общежитие, когда он не кончил институт и получал семьсот рублей на заводе. Но прошли времена общежития и маленькой зарплаты. Прошло четыреста или пятьсот лет с однообразными прогулками в кино, чтением книги на ночь, укачиванием ребенка, запахом кухни, пеленок и тоски у телевизора.

Новые молодые девушки с удивительно длинными ногами, в коротких юбках и пестрых кофточках бродили стаями по улице, работали в его отделе, отдыхали вместе в санаториях. Он понял, что жена его не самая красивая, и он еще мог нравиться, он нравился молоденьким брюнеткам, и ему было еще не поздно, а скоро будет поздно.

А жена его подавала ему горячую рыбу и холодный чай, хотела в театр, когда был аврал на работе, и принималась за стирку в его свободный вечер, и носила дома старый халат, и экономила на спичках, а деньги бросала на ветер.

Юность свою он не отгулял. Сначала война, потом работа и учеба. Ему было не до девушек. Надо было пробиваться в жизнь, а она оказалась очень сложной и опутала его тысячами канатов, очень тонких, но не рвущихся. Ведь жена тоже отдавала ему свою юность. Ведь она все посвятила ему и его ребенку.

Оставалось только мечтать. Мечтать о поезде, который уходит.

И однажды, в восьмой день недели, после дождичка в четверг, когда осыпались листья и зацвели каштаны, а солнце повернуло на лето и зима на мороз, — вместо последних известий объявили, что из города уходит поезд.

В этот поезд каждый имел право сесть с кем хотел: с женой, с любовницей, с незнакомой девушкой или так, один. Этот поезд делал человека свободным в любви, освобождал от всех связей, от всех канатов, очень тонких, но не рвущихся.

Вечером из города уходил экспресс «Голубая мечта». Уходил первый раз за последние две тысячи лет.

По городу пронеслось: торопитесь, больше такого не будет.

Первым к поезду бросился пожилой бухгалтер, примерный семьянин, отец троих детей. Он шел под руку с молоденькой кассиршей и нес в руках теннисную ракетку. О семье он не думал. Семья будет жить счастливо и спокойно, таково было условие поезда.

Старый учитель, отпраздновавший тридцатипятилетие своей свадьбы, ушел с пожилой учительницей, которую он знал уже лет двадцать и за эти двадцать лет беседовал только об уроках и домашних заданиях.

Все, что раньше было тайно и скрыто, — всплыло на перроне.

Тридцатипятилетняя жена доцента, очень порядочная, умная женщина, носящая в кармане два диплома, оставила супруга и пришла с восемнадцатилетним продавцом из мясного магазина.

Двадцатитрехлетняя жена профессора, изменявшая ему чаще, чем любая из других, известных городу женщин, привела за собой своего седого мужа, крепко вцепившись в рукав его пиджака.

Прима местного театра явилась по вызову восемнадцати поклонников. Она выбрала режиссера. Из семнадцати оставшихся пять переиграли и привели студенток, двое остались в одиночестве, остальные — вернулись к семьям.

Пара молодоженов села вместе в поезд, чтобы показать, что никакая «Голубая мечта» их не разлучит.

Студент-математик вел к поезду студентку, в которую был безнадежно влюблен четыре года. Раньше на все его письма, признания, дежурства у окна она отвечала насмешками.

Молодой слесарь на перроне дождался девушку, которую видел один раз, в троллейбусе.

Зубной врач, помолодевший и взволнованный, бродил по улицам, покупая конфеты, не требуя сдачи, и радужная улыбка не покидала его лица. Он узнал, что после пятнадцати лет верного и нравственного супружества жена в одиночку пошла к поезду.

Нельзя сказать, чтобы в городе сразу образовался избыток жилплощади. С каждой улицы уходило по нескольку человек. Но тем не менее покинутые супруги осаждали приемную начальника милиции и категорически требовали не выпускать поезда, вернуть неверных. Им казалось, что еще можно все исправить, что можно уговорить. Но секретарша нервно поглядывала на часы, а начальник милиции уже давно занял плацкартные места с билетершей из соседнего кинотеатра.

А тот, чьими мечтами был вызван поезд, уже давно метался по перрону, окруженный молоденькими брюнетками. Малиновые волосы его были тщательно приглажены, сшитый в ателье костюм чуть жал в плечах. Наш герой прыгал на левой ноге, посматривал на часы и боялся, смертельно боялся, что из-за ошибки диспетчера поезд может задержаться на полчаса.

Раздался первый звонок. Наш герой еще не решил, с кем ехать. Брюнетки выжидательно молчали, шурша короткими юбками. А может, имеет смысл ехать одному? Он теперь выберет как следует, у него теперь масса времени. Он подошел к буфету, выпил, не торопясь, рюмку коньяку и купил «Краснопресненские» сигареты.

Пять минут до отхода поезда. Наконец-то, слава Богу, его не будут ожидать однообразные вечера с телевизором, запахом кухни и стираного белья. Ему не будут подавать горячую рыбу и холодный чай. Он сможет в воскресенье ходить на стадион и не видеть старенький опротивевший халат жены. Да и жене станет без него легче. Кроме неприятностей и лишних хлопот, он ей ничего не приносил. Его семья будет жить счастливо — таково условие поезда.

И хорошо. Теперь жена отдохнет. Ведь она очень, очень измучилась с ним. Ведь у него тяжелый характер. Ведь он принес ей много горя. Теперь все, конец.

Он закурил и неторопливо пошел вдоль перрона, потом свернул к выходу и спустился на площадь.

Смеркалось. Он шел по знакомым улицам, по которым ходил по десять тысяч раз. Так же, как и раньше, зажигались окна, но ему казалось, что дома подвешены на синих и розовых абажурах и тихо, тихо раскачиваются.

Он шел, курил и не смотрел на часы. Он знал, что именно в эти минуты поезд уходит.

Т.е. более отвратительного настроения, чем в ту осень, у меня давно не было.

Весь сентябрь я провел на полигонах в одном из горных районов страны. А когда кончились испытания и я думал, что вернусь в Москву, пришла телеграмма: сидеть еще месяц в Свердловске. Сидеть и ждать, когда командование округом проведет контрольную проверку. Телеграмму я получит прямо в штабе, куда явился сразу по возвращении в Свердловск. Я пытался выяснить, когда же это будет. Увы, все могло быть «завтра», а могло произойти перед ноябрьскими праздниками. Мне сказали, что будут вызывать меня для консультации, и заказали номер в гостинице.

Я понял, что предстоит весь октябрь болтаться без дела в незнакомом городе. А между тем единственно, чего я хотел, — это не быть в одиночестве. В этом году произошло достаточно много событий, о которых мне не хотелось бы вспоминать. Я мечтал быть занятым по двадцать часов в сутки, чтоб приходить в гостиницу и тут же засыпать. Так нет, все наоборот!

Я сказал себе, что буду разрабатывать новое, но знал, что ничего не выйдет. Пока не принят мой последний вариант, ни о чем новом я думать не в состоянии. Уж такой собачий характер! Наоборот, буду целые дни нервничать: как пройдет контрольная проверка, утвердят ли?

Просить руководство, чтоб до вызова я сидел в Москве, бесполезно. Я числился здесь консультантом, и мое дело было телячье — ждать.

В отделе очень предупредительный подполковник заказал пропуск в Дом офицеров, чтобы меня, человека сугубо штатского, пускали на все концерты и увеселительные мероприятия. Подполковник догадывался, что мне будет не очень весело, и он сделал все, что мог.

На почтамте никаких писем мне не было, да и не могло быть, и я вообще подошел к окошечку «до востребования», чтобы не нарушать традиции.

В номере я пробыл недолго, походил по улицам, пообедал в ресторане при гостинице, выпил несколько и пошел спать.