Алёна Бондарева
Танец Анитры
Бывают дни, предназначенные для подвигов, сдачи внаём квартир, возвращения долгов и других важных дел. В один из таких дней «для чего-то» можно сойти с ума, повеситься или влюбиться. Погнаться за необратимостью, нарушить упорядоченный ход всего сущего и натворить бог знает каких глупостей. Впрочем, подобное свойственно только любителям.
Сегодня мало солнца и пахнет осенью, деревья, не стесняясь августа, разбрасывают листья. Через всё небо протянуты чёрные провода, на которых балансируют галки. Дома тонут в утреннем смоге. Воздух влажен, всё вокруг напоминает чёткий карандашный рисунок. Только дворничиха в рыжей спецодежде уныло скребёт метлой возле мусорки, оживляет пасмурную картинку. Время от времени она недовольно оглядывает прохожих, бубнит себе под нос, одёргивая измятый жилет, убирает выцветшие волосы под косынку и продолжает работать.
Утренние люди кутаются в шарфы, бредут к автобусной остановке. Я иду рядом, смотрю на них. Пытаюсь, и никак не могу представить то, о чём они могут думать.
Мы втискиваемся в автобус одинаково безличные и непроснувшиеся. В салоне уже пахнет раздражением. К недовольству постепенно примешивается аромат дешёвой туалетной воды и несвежесть чужого дыхания.
«Осторожно, двери закрываются», и я стараюсь сосредоточиться, не позволяя этой волне захватить меня. Разглядываю людей, думаю, чем они живут и для чего просыпаются каждое утро.
Наверное, высокий парень в чёрном берете любит свою маму, а она ему каждый день готовит завтрак и начищает ботинки до блеска. Худенькая нимфетка, крашенная в рыжий, трогательно прижимает к спортивной курточке жёлтый «Таблоид» Ильи Стогоff’а. Отдирает с обложки ценник, разглаживает большим пальцем исцарапанное место. Наверное, по ночам она плачет от привязанности к кумиру. Взъерошенный школьник с рюкзаком в модных мультяшках обожает аниме и стрелять по голубям пластиковыми шариками из игрушечного пистолета. Каждый из них пытается оправдать своё очередное пробуждение.
Размышляя, я порой увлекаюсь сочинением жизненных подробностей и мелодраматичных перипетий, которые когда-то видела по телевизору в ток-шоу, о которых читала в газетах. Готовые сюжеты роятся в голове.
Майя... Отец назвал меня Майей, потому что родилась в январе, а ему всегда нравилась весна. У него были мохнатые усы и карие глаза—так говорила мама. Возможно, это выдумка, но всё равно я благодарна ей, ведь она не заставила меня верить в то, что он был лётчиком-героем или космонавтом-испытателем, не рассказывала про гибель на неизвестной войне и не придумывала шпионских историй. Она просто сказала, что отец был хорошим человеком, и что понятия не имеет, где он теперь... Но всё же меня пугает невозможность вспомнить его самой...
Подумать только, каждый день мир информирует о том, что цена барреля нефти упала на три пункта, доллар остановил рост, американские жители больше всего подвержены ожирению, а на Индонезийских островах опять обнаружили неизвестный вирус и, если человечество не одумается, к 2100 году планета задохнётся, но прежде власть захватят «зелёныю»...
Я как губка впитываю, уже не в состоянии вспомнить важного, того самого, о чем нельзя забывать ни в коем случае. Думаю, с какой скоростью мир крутит своё информационное колесо, и постепенно забываю, почему в детстве мороженое было вкусней, а лето казалось невероятно длинным. Я узнаю об очередных сбоях в экономике развивающихся стран, но совсем не помню, отчего когда-то, давным-давно, будто бы в другой жизни, мамина задержка на работе приравнивалась к трагедии. Мне твердят с экрана о необходимости суперпылесоса, я всерьёз задумываюсь о его незаменимом и положительном влиянии, напрочь забывая про то, о чём говорил папа, укладывая спать...
Я разглядываю пассажиров, они невольно отворачиваются, потому что им кажется, будто бы у меня слишком тяжёлый взгляд. Люди, как известно, избегают вещей с пометкой «слишком». Слишком новый, слишком скучный, слишком значимый—подобное выглядит слишком пугающе. Впрочем, такую боязнь крайностей можно простить, списав на стремление к гармонии...
Больше всего я люблю рассматривать старух. Ветхие, в своих поношенных платьях и вышедших из моды туфлях, они едут рядом со мной каждый день. От них пахнет старостью и разрушением, порой даже трудно поверить в то, что они ещё дышат, и уж совсем невозможно—что думают. Беззубые, с полоумными взглядами, жёлтой морщинистой кожей, испещрённой пигментными пятнами, они пугают и притягивают, служат немым доказательством того, что жизнь—самое временное из всех явлений...
Но это счастливицы, дожившие до естественного распада... через все этапы прямо в карман к вечности...
Три цветных зайца на каштановой аллее невыразительно улыбались с асфальта. И только четвёртый, жёлто-синий в красных трусах, печально глядел на прохожих. Наверное, из-за того, что в правой лапе он держал большой сиреневый карандаш, а левой у него совсем не было. Курчавый мальчик, рисовавший эту стайку, вдруг заторопился. Спешно отёр о джинсовые штанишки
перепачканные мелом руки, позабыв дорисовать вторую. Скорей всего, он побежал обедать и спать. Ведь именно поэтому к двум часам из парка пропадали все дети. К трём смолкали бесконечные «почему», затихали звенящие велосипеды, а гремящие игрушки на колёсиках заботливо утягивались за потёртые верёвочки домой.
Мы сидели на прохладной скамье в тени, я слушала, как тишина постепенно наполняла воздух, Саша опять заснула, уронив голову мне на плечо, букет бледных ромашек рассыпался ей на подол, как только она закрыла глаза и опустила руки. В этот раз я не стала её будить. Просто отложила в сторону Чехова. Ленивая мошкара кружила в солнечной полоске, каштановые лапы то и дело подрагивали от лёгкого ветерка, время от времени подставляя августовскому солнцу свои широкие листья. Несколько минут я не двигалась, боялась спугнуть мгновение.
Вот уже пятый год, как Саша жила со мной. Мы ходили гулять, читали книги, смотрели телевизор, разговаривали, здоровались с соседями, покупали сладости, мечтали, словом были семьёй. Пожалуй, только не завели собаку, хотя Сашка и просила, я не дала себя уговорить.
Чтобы покупать для неё фрукты (считается, что семилетним девочкам они полезны и нужны для роста), я работала на дому, набирала скучные тексты про литьё чугуна, тщательный уход за промышленными турбинами, экономию полимерных материалов и прочие незаменимые для человечества вещи. В офис ездила только за очередной порцией этой галиматьи или за деньгами.
Два дня в неделю подрабатывала, набивая объявления в бесплатные газеты. Из них я узнавала, что люди нашего города постоянно нуждаются в жилье, теряют своих домашних животных, пытаются познакомиться друг с другом, попутно что-нибудь продавая, они ищут работу и торопятся совершить как можно больше выгодных обменов и сделок. Эти деньги мы тратили на оплату Сашиных занятий балетом.
Мохнатый щенок чау-чау вывалил фиолетовый язык и, тяжело дыша, обогнал хозяина. Я замерла в ожидании, но зверь, цокая по асфальту когтями, прошёл мимо с равнодушным видом. Саша дремотно вздохнула, устроилась поудобней у меня на плече. Я почувствовала мятный запах её волос. Тогда они были ещё красивые: густые и длинные, с чайным отливом. Пожалуй, это наше единственное семейное сходство. Но людям его хватало, чтобы ошибочно принимать Сашу за мою дочь.
Я высвободила правую руку и убрала выбившуюся прядь с её лица. Она нахмурила светлые брови, мне даже показалось, будто вот-вот откроет глаза, но Сашка только моргнула. Тёмные круги оттеняли глазницы, подбородок скорбно заострился, из-за этого она казалась измученной и невыспавшейся, хотя я точно знала: всю ночь Саша спала крепко.
Вдали заурчала газонокосилка, повеяло скошенной травой, терпким ароматом диких цветов. Вот вам и «Степь», Антон Павлович. Наши города скоро её вытравят. Чёткость клумб, ограниченность парков не оставят места даже для фантазий.
Откуда-то прилетела чёрно-жёлтая бабочка и села на носок моей туфли. Я качнула ногой, она не обратила внимания. Потом появились ещё две, обе устроились на спинке скамьи. Большая красная, поводя усиками и перебирая мохнатыми лапками, взгромоздилась Саше на голову и прикинулась экзотическим цветком.
Мне всегда казалось, будто всё природное совершенство запечатлено на их тоненьких крылышках, и тайна мироздания откроется только тому, кто разгадает узор. Может, поэтому Саша часто рисовала их красками в альбоме или ей, как и всем детям, нравились цветные картинки?
— А что стало с Егорушкой потом?—спросила она сонно.
— Он повзрослел.
— Все книжки, которые мы читаем, заканчиваются одинаково,—Саша ленивым жестом смахнула бабочку. Та затрепетала крылышками и перебралась обратно на скамью.