Дмитрий Глуховский
Год за три
В раковине своей смертью умирал таракан — натужно, мучительно.
Андрей смотрел на него — и не мог ни добить, ни даже смыть мерзость водой.
У него раскалывался череп.
Андрей пошарил в хлебнице — между окаменевших крошек и засаленных бумажных упаковок аспирина — попалась какая-то желтая таблетка. Вроде от головы. Черт разберет, от жены осталось.
Проглотил насухо — таблетка пристала к гортани. Он хлопнул зло ладонью по столу (задребезжали кой-как вымытые и сброшенные в суповую сине-белую тарелку вилки и ложки) и налил в чайную кружку коньяку. Опрокинул — таблетка оторвалась и провалилась внутрь.
Обождав, Андрей зажмурился и приложился к горлышку.
На кухне было душно, как в купе наутро. Страшно хотелось дышать, и он рванул на себя уже проклеенные на зиму бумажными полосками ставни. Треснула бумага, вывалилась навстречу поролоновая кишка, рыгнула в лицо дизельной гарью улица. Стало прохладней, но воздуху все равно не хватало.
Навесные шкафчики и ободранная раковина с тараканом каруселью поплыли влево, за ними следом двинулся стол и сервант с пыльными фужерами.
Андрей ухватился за спинку стула, но и тот уже отъезжал. Тогда, набравшись духу, он поплелся в большую комнату, опустился на пухлое хозяйское кресло перед телевизором, хотел было подойти к ящику — включить, но сил встать уже не было.
Что за ерунда? Ничего, сейчас отсидится. Сейчас отсидится. Это после вчерашнего все: многовато принял, переоценил себя. Все сивуха эта осетинская, давал же себе зарок ничего, кроме тамбовского, не брать. Свои не обманут. Ничего, сейчас пройдет. Подействует таблетка от головы, и пройдет все. Что у него еще может быть?
Здоровый, крепкий. На следующей неделе пятьдесят только будет. Надо юбилей делать. Черт разберет, как его делать теперь. На работе спрашивают все. Если б Танька, сучка, не выкинула фортель, все было бы нормально. Все было бы нормально. Теперь самому по магазинам мотаться, сервелат покупать, любительскую, картошку на дачу копать ехать… Или ну его? Купить просто бутылку на работу, проставиться, а больше ничего и не затевать. А то ведь как… Придут — спросят ведь сразу: где жена, где дочь, почему не приехала… С внуком. Пылища везде без бабы… Ну ладно еще пылища, пускай пельмени вместо салатов… Но что про Таньку-то говорить? Тошно прямо представить. Как есть все говорить? Что уехала в дыру свою, к матери, что на развод будет подавать?
И пусть валит к матери своей, нервы ему мотать еще будет!
Еще дочь против него настроила, та теперь к телефону не подходит… Ждал юбилея — думал, приедет, внука привезет… Думал, будет пацана на коленке катать… Дрянной праздник — день рождения, тем более юбилей, но и его скрасить можно.
Сука ты сука… Как так получилось?
Захотелось водки и дать кому-нибудь в морду; Андрей сжал кулак, хотел с кресла вскочить — а вместо этого неуклюже повалился лицом вниз, на плешивый ковер: ноги провалились под весом тела, будто полуспущенные велосипедные камеры.
Вытошнило; что ж это за блядство-то за такое, а?!
Он завозился в кислой луже, кое-как из нее вывернулся, но подняться не смог. Что-то было нехорошо. Пробил озноб — тревожный, страшный.
Так, так… Так! Ничего. Это водка это… Скорую надо. Надо скорую.
Рука одна ничего не слышала, и ноги словно отрезали.
Он все же смог сделать рывок — отчаянный и слабый — по полу к телефону. Ухватил послушной рукой провод, стащил аппарат на пол. Ткнул мягким немым пальцем в 0 и в 3.
Гудок. Гудок. Гудок.
Ничего не было у него с соседской дочкой. Танька все придумала; не видела, не слышала сама, это ей кто-то напел.
Да и не было ничего, и все тут! Ну, повертела девчонка перед ним своей тощей задницей в джинсиках — хотела просто хахаля своего позлить. Ну, сделал ей Андрей заскорузлый рабочий комплимент. Та позвала его в гости на тортик, а Галина с третьего услышала. Дакойхуй, что оправдываться?! Теперь и не перед кем…
Гудок. Гудок. Гудок. Гудок.
Просто он ждал увольнения. Фанерный купили какие-то московские, делать ничего не умели, прежнего директора вышвырнули, посадили хлыща в костюмчике… Хлыщ начал с того, что пообещал оптимизировать предприятие, читай — половину работяг пустить под статью. И Андрей прямо там, прямо на общем собрании, на ебаной на его коронации этой резанул: ты бы поработал сначала, Герман как тебя там, у нас на производстве, мы авиационную фанеру с тридцать второго года и без перебоев, а ты приехал и сразу под пресс нас… Хлыщ улыбнулся так по-чекистски, сразу стало видно: внешность обманчива, этого сюда прислали, как Тухачевского к крестьянам Тамбовской губернии — кавалерией и ядовитыми газами чувство голода подавлять.
Гудок. Гудок.
И вот пришел Андрей домой с фанерного после собрания, в ушах звенит, перед глазами тюлем кровавым застило, на душе мутно и непроглядно как в трехлитровой банке с рассолом, а Танька тут со своей ревностью; и нарвалась.
Спорить не стал, сразу ударил.
Ударил. Да. Было. До крови.
Гудок.
— Больница.
Андрей вздрогнул, вернулся из того дня в этот.
— Аыыхх…
— Котовский, станция скорой помощи! — раздраженно прогундосил аппарат.
— Ааа… Пп… — зашлепал губами Андрей. — Ааа…
— Вы хулиганить будете?! Милицию…
А из него будто вынули воздух весь, и нечем стало делать слова. И челюсть поднять даже сил не хватало.
Сейчас они повесят трубку. И он останется тут на полу подыхать медленно, потому что второй раз набрать эти две цифры уже не сможет.
Стало так страшно, что он все же выдавил из себя:
— Ленина, пять… Ленина, пять… Ум… Ум…
— Что — Ленина, пять? — недовольно спросили там.
— Ленина, пять… — отчаянно и уже неслышно промычал Андрей.
* * *
Банка из-под шпрот по сути — рыбкин гробик, думал Леха, щуря глаза от едкого дыма. Сейчас вот она была доверху забита пеплом, словно весь взвод павших шпрот решили кремировать.
Рукава его белого халата были закатаны, на тугом предплечье синели парашюты и сакральное вэдэвэшное «Никто, кроме нас». По дембелю Леху звали в бандиты, а он пошел в санитары.
— Вот. Новое оборудование поступило. Распишитесь, — глумливо ощерился завхоз.
— Для нашей «скорой» — самое оно, — оценил Леха.
— Ну дак, — подмигнул завхоз. — Заботится все-таки партия и правительство. Создает вам условия труда. А что? Вот, гляди. Ручки с обоих концов. Удобно и современно.
— Инновация eпт, — шмыгнул носом Леха.
— В общем, забирай. Тебе таких три положено.
— Куда столько? Одноразовые, что ли?
— Я те дам, одноразовые! У нас в медицине ничего одноразового не бывает! — погрозил ему курчавящимся пальцем завхоз. — Береги, смотри! Нам их просто поступило триста штук, и в областную столько же. Вот и распихиваем.
— Триста… — Леха забычковал о шпротов цинк злой вьетнамский пэлл-мэлл. — Это они нам, типа, план задают.
— Я думаю, — завхоз прервался, чтобы выпустить дымную струю, — просто придумали на этом пилить. На томографах там сцапали кого-то, не все коту масленица, решили хоть на этих штуках как-то приподняться. Все не так заметно, как томографы. Кто знает, сколько оно на самом деле стоит? А так — триста сюда, триста туда… Можно дачку строить.
— Завидуешь? — усмехнулся Леха.
— Восхищаюсь.
Леха пожал плечами. Тоскливой и фаталистической мелодийкой из «Бумера» пиликнул в джинсах мобильный.
— Выезд. Ленина пять, с Трофимовым, — плюнула диспетчер.
— Что там?
— Хрен знает. Алкаш какой-то допился, лыка не вяжет.
— Гемор. И по баблу уныло. Может, другое че? — с надеждой спросил Леха. — А, Надь?
— Бабка откинулась на Ворошилова, — снизошла диспетчер.
— Нахуй такое на ночь. И тут уж точно по нулям, — взвесил Леха. — Беру алкаша. Ща буду.
Но они, конечно, еще покалякали с завхозом, выкурили по одной, обсудили жопу сестры из приемного, прокляли министра, разоблачили арбидол, и только потом пришла пора прощаться.
— Бери, в общем, — хлопнул его по плечу завхоз. — Точно пригодится.
Леха высадил в ведомость закорючку и сгреб «оборудование». Почему-то, неся его в проржавевшую белую с красным
«газель», он думал об упакованных перед прыжком парашютах; навеяло.
Встретил доктора — лысого неряшливого Михал Васильича, пожал заграбастую его руку.
Спустился к подъезду и кинул в «скорую» полученные у завхоза новомодные черные, импортные — из особого сверхпрочного пластика, с герметичной безотказной молнией и двумя ручками, спереди и сзади, для облегченной переноски — мешки для трупов.
