Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный

Романы "Семь лепестков" и "Гроб хрустальный" представляют собой два первых тома трилогии "Девяностые: сказка". Они объединены общим героем и некоторыми общими мотивами. Их лучше читать по порядку, но те, кому 1996 год, русский Интернет и матшколы интересней чем 1994 год, рейв и легкие наркотики могут сразу перейти к "Гробу хрустальному".

Фрагменты из моего романа "Семь лепестков" появились в Библиотеке Мошкова еще до бумажной публикации. Со временем я планировал опубликовать весь роман — также как и его продолжение "Гроб хрустальный". Более того, я собирался подготовиться Special Edition для Интернета — с элементами гипертекста, примечаниями и прочими вещами, затруднительными на бумаге. Я никак не мог выбраться сделать это — а потом потерял интерес к этим двум романам. Точнее, мне перестало нравится как они написаны, а герои стали казаться совсем уж плоскими. Теперь я лелеял мечту переписать обе книги и потому, опять-таки, не спешил выкладывать их в Сеть. Вот, думал я, опубликую третий роман, "Серенький волчок", перепишу первые два, и тогда уж положу всю трилогию. Все это время я не возражал против того, чтобы мои романы появились в Сети — но просто ничего не делал для этого сам. В конце концов, и без моих книг здесь есть чего почитать: мои романы подождут.

Ждать, действительно, можно долго, однако перед лицом невиданного давления, с которым сегодня столкнулась Библиотека Мошкова, мне бы хотелось поддержать идею свободного распространения художественной литературы в Сети всем, чем могу. Потому я не откладывая дальше отдаю Библиотеке первые два романа трилогии "Девяностые: сказка" — с неизбежными извинениями за граматические ошибки и незначительные расхождения с опубликованным вариантом.

Настоящим я разрешаю свободное некоммерческое распространение моих книг "Семь лепестков" и "Гроб хрустальный" в сети Интернет при условии сохранения целостности текста, включая заглавие, указание имени автора, благодарностей, даты написания и прочее.

Описанные в романе события вымышлены, хоть я и воспользовался известными мне историями, в разное время происходившими со мной, а также с людьми знакомыми и незнакомыми. Тем не менее, сходство или совпадение имен, фамилий и фактов биографий случайно и не должно считаться указанием на того или иного реального человека. Я также несколько отошел от реальной хронологии и датировал летом 1996 года ряд событий, случившихся немного раньше или позже. Надеюсь, заинтересованные лица не будут в обиде за эти и некоторые другие мои вольности в обращении с реальными фактами. Пусть все эти люди не забывают, что я их очень люблю.

Для удобства читателя я привожу всю переписку и он-лайновые разговоры в нормальном виде, а не латиницей, kak ono chasto byvalo v 1996 godu.

В двадцать второй главе цитируется песня "Память котят и утят" группы "Соломенные еноты".

Я считаю своим радостным долгом поблагодарить мою жену, Екатерину Кадиеву — моего первого читателя и редактора. Без нее эта книга никогда не была бы написана. Также я рад выразить свою благодарность Настику Грызуновой за блестящую редактуру, которая сделала этот текст намного лучше. Я также благодарен Ирине Бирюковой, Мише Вербицкому, Александру Гаврилову, Линор Горалик, Кириллу Готовцеву, Кате Гофман, Елене Джагиновой, Дмитрию Коваленину, Юрию Кузнецову, Максиму Кузнецову, Свете Мартынчик, Георгию Мхеидзе, Антону Носику, Юре Сюганову, Борису Усову (Белокурову), Максиму Чайко, Ольге Чумичевой, Михаилу Якубову и всем тем, кто поддерживал меня в девяностые и другие годы.

На стене между третьим и четвертым этажом кто-то написал крупными печатными буквами: БУДУ ПАГИБАТЬ МАЛОДЫМ — и поставил жирный восклицательный знак.

"Хоть бы писать без ошибок научились", — думала Ольга Васильевна, тяжело поднимаясь в квартиру по лестнице. Лифт не работал. Впрочем, грех жаловаться — за последние месяцы это впервые. Вот у Маши в доме, каждую неделю поломка, а Маша ведь на три года старше, этой зимой юбилей отмечали, все восемьдесят. Кто бы мог подумать, когда они, молоденькие медсестры, познакомились осенью сорок первого, что обе доживут до таких лет. А ведь, почитай, больше полувека прошло, пятьдесят пять уже оттрубили. Впрочем, и осталось немного, что и говорить.

Погибать молодым — что за дурацкая идея! Молодой хорошо жить, а умирать лучше старой, когда все уже видела и ничего нового не ждешь. Точнее, ничего хорошего. Новое — оно всегда случается. Взять хотя бы перестройку с гласностью. Кто б о таком мог подумать еще лет пятнадцать назад! А ведь когда-то мечтала, что в старости, если до нее доживешь, не будет ни бедных, ни богатых, сплошной коммунизм — а получилось, что ни коммунизма, ни коммунистов, ни пенсии, зато богатых — сколько угодно.

Вот Илья, например. Три года назад всем жильцам коммуналки купил по двушке где-то в Митино, а сам въехал в 24-ую, прямо над Ольгой Васильевной. Что у него там творится — уму непостижимо! Вечно люди шастают, музыка играет, а дверь и не заперта. В этом Ольга Васильевна сама убедилась как-то раз. Сил уже не было шум терпеть, поднялась, хотела позвонить, а звонка-то и нет, одни провода торчат. Она постучала, но никто не услышал — не удивительно, при такой-то музыке. Ручку дернула, а дверь и открылась. Ольге Васильевне даже любопытно стало, что внутри — как там все обставлено. Люди говорят, у этих новых русских золотые даже унитазы.

Ничего золотого, правда, Ольга Васильевна не увидела. Обычная прихожая, на вешалке — несколько дюжин курток и пальто. Обои вроде бы те, что были, когда она заходила к Марье Николаевне за солью, а пол, пожалуй, грязнее, чем раньше.

В прихожую выходили три двери. Две закрыты, а из третьей бухала музыка, и доносились голоса. Ольга Васильевна замешкалась, не зная, как быть — идти дальше не хотелось. Мало ли что там у них, дело молодое, а она уж, слава богу, навидалась по телевизору, как они развлекаются. Водка, наркотики и этот самый, который теперь вместо любви. И в комнату не войдешь, и в передней стоять глупо.

По счастью, дверь открылась и на Ольгу Васильевну глянул из комнаты светловолосый парень. Он вынул изо рта беломорину, сунул ее в чью-то протянутую руку и, широко улыбнувшись, спросил:

— Вы к кому, бабушка?

Ольге Васильевне он понравился — говорил уважительно, папиросу убрал. Курил опять же не какое-нибудь «Мальборо», а свой, советский «Беломор», как и сама Ольга Васильевна, что бы врачи ей ни говорили.

— Я соседка ваша, из 20 квартиры, — сказала она. — Ночь уже, а вы шумите.

— А, — протянул парень и повернувшись крикнул куда-то вглубь квартиры:

— Шаневич! Тут соседка пришла, иди разбирайся!

Шаневич оказался огромным мужчиной с рыжей бородой, из-под расстегнутой на груди рубашки выбивались волосы. Он-то и был хозяином квартиры и, конечно, Ольга Васильевна не раз встречалась с ним в лифте. В жизни бы не подумала, что Шаневич — тот самый новый русский. Больно уж простецки всегда выглядит — обычный еврейский мальчик, на Розиного внука похож, только больно уж крупный. Впрочем, можно было догадаться: рожа разбойничья, взгляд пытливый, походка быстрая, энергия так и прет. Чего-чего, а этого евреям не занимать, всегда вперед лезут. Взять хотя бы Яшку Шварцмана — тоже рыжий был, упокой господь его душу.

В тот раз все хорошо вышло: Илья музыку велел выключить, перед Ольгой Васильевной извинился, пригласил заходить, если что, и даже до площадки проводил. С тех пор так и повелось: иногда сам звонил, предупреждал — мол, завтра вечером будет шумно, день рождения или еще какой праздник. Но после одиннадцати звук приглушали, вели себя тише. Все равно слышно, но ведь важно внимание. Ольга Васильевна всегда так считала.

Вот и сегодня — Илья сам зашел, еще утром, извинился, предупредил, что вечером опять гости, мол, у девушки одной день рождения. Ольга Васильевна удивлялась сначала, почему у них столько дней рождения, но Шаневич объяснил, что квартиру купил не для себя, а для бизнеса, что у него там человек пятнадцать работают и живут, как в коммуналке буквально.

— В тесноте, — сказал он, — да не в обиде. И на работу, — пошутил, — ходить недалеко.

Ольга Васильевна еще спросила, что за бизнес такой, и Илья начал рассказывать, но она поняла только, что про компьютеры, но не про торговлю, а про какую-то печать, вроде типографии.

Ну, типография так типография, ей-то что? Но сегодня молодежь припозднилась, время уж к двенадцати, а музыка все бухает, и ноги по потолку стучат. Выключила телевизор, который весь вечер призывал голосовать за Ельцина (не пойдет она голосовать за Ельцина, и за Зюганова не пойдет), ткнула окурок в пепельницу, глянула на себя в зеркало и пошла в прихожую. Как в воду глядела — не раздевалась, спать не ложилась, знала: допоздна гулять будут. Отперла дверь и услышала чьи-то быстрые шаги на лестнице: цок-цок, словно кто наверх побежал. Видать, парочку спугнула. В старых домах хорошо целоваться на лестнице — места много, подоконники широкие. Еще до войны, когда только школу окончила, провожал ее домой Вадик Орлов, так, бывало, полчаса пройдет, пока до квартиры доберешься. А теперь даже где могила — неизвестно. Сгинул под Сталинградом в 43-ем…