С самого начала я неверно услышала и сперва решила, что ее тоже зовут Ирма, и даже успела мысленно похихикать, что от такой тезкости могла бы выйти та еще путаница, но так как именно путаницы потом было более чем достаточно, может, и хорошо, что я была только одна Ирма. Ее же звали Ирья, а никакой Арьи тогда не было и в помине.
Она сидела напротив. Вокруг рта морщинки от смеха, вокруг головы каповые часы и кухня. Не самое плохое окружение для человека, как мне кажется.
На столе кофе с булкой, обычной, из супермаркета, вечносвежей, вечнонезасыхающей — даже хочется спросить, какой отравы они плеснули в тесто, чтобы булка так долго не портилась. Каповые часы за спиной у Ирьи жили своей собственной несинхронной жизнью, их было много, что-то около двух десятков, я слушала, как они тикают, и смотрела во двор на полыхающий в осеннем наряде клен, и даже на какую-то минуту задумалась о том, каково же жить на свете с таким количеством часов, надо ли их все время сверять и подводить, не сдают ли при этом нервы и когда же наконец наступает момент, после которого уже все равно, пусть идут себе, как вздумается.
Честно говоря, у них там в Кераве было довольно уютно, у этих Йокипалтио. Стояло раннее утро, этакое серое или, пожалуй, нагоняющее тоску, особенно на такую вот домохозяйку, как Ирья; насколько можно было судить по ее разговорам и другим признакам, муж работал в автомастерской в Корсо, дочь — школьница среднего звена, сын — почти выпускник, корпящий над учебниками перед экзаменами, все это я вспомнила уже по дороге домой.
И все-таки приятное местечко, что уж говорить. Каповые часы и разные мелкие безделушки, тюльпаны из дерева, стеклянные слоники, коньячная бутылка в виде Эйфелевой башни, ракушка, гладкий, отшлифованный морем камень и комнатные цветы, по которым было видно, что за ними хорошо ухаживают, возможно, с ними даже разговаривают; никакого бахвальства, а скорее что-то такое, что как бы само за себя говорит: в золоте здесь, конечно, не купаются, но ведь и обычный человек может чувствовать себя дома уютно и хорошо. Везде было чисто и аккуратно, приятно пахло, просто чистотой, а не новыми термоядерными моющими средствами, как в некоторых домах, отчего сразу подступают смутные сомнения. Да и места для семьи таких размеров было вполне достаточно.
Она и сама была очень приятной, эта Ирья. Совсем не было неловко сидеть в тишине, нам не надо было все время говорить, мы смотрели во двор, где под разукрасившимися деревьями копошились дети, одетые в разноцветные комбинезоны, словно морские змеи из передачи про природу, а потом совсем как-то незаметно перешли снова к разговору: Ох уж эти, А помните, Конечно, помню, Какие времена были, Помню-помню, Хотя, конечно, всему свое время, Да уж, Рукавицы-непромокашки и все такое, И не говорите, Что вы, Что, Я пошутила, В самом деле, Это, пожалуй, не очень хорошо, Да, я, наверное, что-то не так поняла.
— Вначале испереживаешься вся, боишься, что они голову разобьют о какой-нибудь шкаф, а потом уже боишься, что им ее разобьют на улице, — сказала Ирья. — Так никогда и не кончаются эти переживания.
— Да, никогда, — сказала я, хотя энергичного кивка наверняка было бы достаточно.
Но самым главным было то, что и спрашивалось, и отвечалось без всякого напряжения, сиделось и пилось кофе. Случайно это все произошло, вся эта история, я ведь вроде как в Кераву за монстерой ехала, там кто-то комнатные растения раздавать собирался в связи с переездом, в объявлении прочитала на стене, на рынке Хаканиеми, не знаю, почему именно там, совсем не ближний свет, да и мне не знаю с чего вдруг взбрело в голову ехать за растениями в эту Кераву, но ведь когда отдают даром, то и расстояние уже не беда. В итоге я, естественно, забрела совсем не в тот подъезд, а может, даже и не в тот дом, и, погрузившись в свои мысли, принялась терзать чей-то дверной звонок, то есть звонок Йокипалтио, почему-то тогда это казалось правильным, впрочем, и сейчас кажется, когда сидишь за столом, хотя уже на первой чашке стало понятно, что никакими монстерами тут не пахнет.
Даже не знаю, с чего бы это вдруг было так приятно, но как-то очень приятно было посидеть вот так с Ирьей, посудачить ни о чем, поболтать о ерунде и вообще. Даже тиканье часов обрело вдруг какой-то смысл, будто они тоже разговаривали. Так вот я и беседовала, болтала о том о сем, а потом решила-таки задать эти самые вопросы. Вроде даже по необходимости. Сын мой всегда говорит: уж что-что, а болтать-то ты, мать, умеешь. Так и говорит, за минуту до того как уйти.
Но ведь надо же было теперь придумать уважительную причину, чтоб объяснить свое вторжение, просто признаться, что ошиблась, было как-то совсем не с руки. И тут я вдруг обнаруживаю, что уже ставлю какие-то пометы на пустой страничке в календаре и бормочу что-то невнятное про исследования, опросы, рынки и все такое. В следующий момент я будто очнулась, это уже когда Ирья подливала мне кофе, неожиданно остановилась у меня за спиной и поглядела как бы искоса, с любопытством и в то же время по-дружески, улыбаясь одними ямочками на щеках. Я почувствовала, как мое лицо по самый лоб заливает краска, и, не придумав ничего более умного, я вперила взгляд в декоративную тарелку фабрики «Арабия», которая висела над вытяжкой и заставляла думать, что ее повесили в этом пылежиронакопительном месте исключительно для того, чтобы потом дважды в день обязательно протирать. Но когда и это средство не помогло остудить мое пылающее лицо, пришлось ткнуть пальцем в окно и крикнуть: «Эй, смотри! Ребенок песок жует!»
И почти сразу я оказалась у двери, рассыпая извинения, что сегодня у меня первый рабочий день и что я забыла необходимые бумаги дома, или в офисе, или черт знает где их я там забыла.
Раздался мерный щелчок, и дверь захлопнулась. По ту сторону осталась допивать свой кофе Ирья, у меня уже от него начинался мелкий тремор в руках, но отказаться от очередной чашки не могла ни я, ни Ирья. Во власти какого-то странного виноватого ощущения счастья я плавно плыла вниз по ступенькам, словно привидение из оперы. Лишь на лестничной площадке первого этажа, той, что с балкончиком, у меня хватило сил остановиться и перевести дух, прислонившись лбом к осеннему холоду стекла. Пестрые листья за окном пятнами осыпали автомобильную парковку.
— С вами все в порядке? — раздалось вдруг за спиной.
— Да, конечно, — успела я сказать прежде, чем повернулась посмотреть на спрашивающего. Я хотела, чтобы мой ответ прозвучал дуновением ласкового ветерка, но у меня получился скрип старой сварливой тетки. И когда я обернулась, с застывшим на лице выражением испуга от своих собственных слов, то сначала никого не увидела и лишь потом догадалась немного опустить взгляд. Чуть ниже на лестнице стоял парнишка лет тринадцати, чья прыщавая и почему-то оранжевая физиономия напоминала апельсин, сплошь утыканный гвоздиками к Рождеству. Глядя на лицо этого подростка и на приклеившуюся к нему мину, тут же представила, что кормили его, похоже, одной морковкой и, по всей вероятности, постоянно вдалбливали, что с пожилыми людьми надо быть вежливыми.
— Ааанутогдаладно, — пробурчал парень и в момент растворился где-то в верхних этажах.
— Приятно, что молодежь теперь такая вежливая, — прокричала я парню вслед, как-то чрезмерно повысив тон и совсем не с той интонацией, с какой хотелось, снова испугавшись наделанного мной шума. Последние метры по двору я преодолела так быстро, как только могла, и всю дорогу в руках и ногах, а еще в зубах потрескивало, бурлило и перекатывалось знакомое с детства чувство радости, к которому примешивался панический страх от совершенной проказы.
Низкое солнце ударило прямо в глаза, на какое-то мгновение совершенно меня ослепив. По пути к остановке я дважды поздоровалась, сначала с сосной во дворе, потом с самым настоящим прохожим. Осень затекала мне в легкие чем-то синим и пузырящимся.
*
Прошло несколько осенних дней цвета слоеного теста, во время которых, по сути, я ничего особенного не сделала, разве что передумала парочку меленьких мыслей. Так вот они, наверное, и проходят, дни у счастливых людей, думала я, довольных или обычных, нормальных, среднестатистически оптимистичных, короче, не знаю, таких, у кого в жизни есть какой-то смысл.
Не то чтобы при этом ощущалось какое-то особенное счастье, выходящее за рамки обычного, но было необычно легко и многослойно. Все вроде бы шло как обычно. Я просыпалась, шла на рынок Хаканиеми, выпивала чашку кофе на площади, возвращалась домой, готовила обед, обедала, листала газету, стирала, прогуливалась до Линнунлаулу и обратно, задремывала чуток перед телевизором и ложилась спать. В магазинах и кафе говорить особо не приходилось, да, честно говоря, не очень-то и хотелось болтать о пустяках, не то было настроение, в этом не возникало совершенно никакой потребности, сидеть в дальнем углу кафе и думать, что, может, надо подойти к хозяйке и сказать что-нибудь глубокомысленное о погоде.
