Утром на реке Медведице тронулся лед.
— Вот чудеса пошли! — говорил перевозчик Анисим мальчику лет десяти по прозвищу Огарушек. — Об эту пору, бывало, мужики на ту сторону на санях ездили, а этот год уже реку ломает.
Они сидели на скамейке у ворот крайней избы, в пяти шагах от обрыва, и мимо них грязно-белым стадом, сопя и похрустывая, проталкиваясь и поднимаясь на дыбы, тесно шли льдины.
— У нас в Великих Луках всегда в этакое время лед идет, — сказал Огарушек.
— Ясное дело! У вас места низкие, а мы здесь живем на самом верхотурье… От нас, парень, реки текут на все четыре стороны. Волга — туда, Двина — вот туда. Бывал я в твоих Великих Луках. У вас и снегу-то нет.
— Ну да! — сказал Огарушек. — Снег у нас есть.
— Да что это за снег: на одной улице идет, на другой тает. У вас, парень, всю, почитай, зиму на колесах ездят, а здесь, бывает, на сажень наметет — двери из избы не отворить.
— Зато у нас тепло.
— Ну так и что, что тепло? Здесь тоже не холодно, и людей сюда прибывает все больше и больше. А почему? Потому, что места золотые: леса, озера — много всякого зверя…
— Дедушка, — сказал Огарушек, — гляди-ка, кто-то там кричит. Нам кричит.
Анисим, прикрывшись ладонью от солнца, стал глядеть.
На том берегу возле самой воды стоял человек и размахивал кепкой.
— Дурной, вот и кричит, — сказал Анисим. — Да, много у нас всякого зверья. Вот, к примеру, дикая коза. Если ее до рождества убить, да зажарить, да положить перед тобой кусок рядом с бараньим — не отличишь.
— А он все кричит, — сказал Огарушек, — не уходит.
— Или выдра. Бывало, выйдешь на озеро — осока расступается. Это и есть — выдра плывет.
— А какая она?
— За шкуру дают много денег, хлеба, сахару, хлопчатки. Вот она какая!
Один за другим подходили поглядеть реку колхозники.
Пришел Гришка-партизан, парень добрый и хулиганистый. Пришла и мать Огарушка — тетка Даша, застенчивая и краснеющая по всякому пустяку. Года четыре назад перебралась она откуда-то из-под Великих Лук с тремя ребятишками, да так и прижилась здесь, привыкла и осталась навсегда. Пришла бригадирша, Мария Тихоновна, сухонькая, глухо, до бровей, повязанная платком.
— Кто там шумит? — спросила Мария Тихоновна так, как спрашивают уверенные в себе люди: всех сразу.
— А шут его знает! — отозвался Анисим. — Скачет туда-сюда, как обезьян.
— Это агроном из района, — сказал Гриша. — Или новые нормы привез, или Ленку сватать приехал.
Побежали за председателем, Павлом Кирилловичем. Вскоре он показался из-за поворота улицы. На нем была белая гимнастерка с зелеными пятнами на плечах и на груди. Он был еще молод, но бородка старила его лицо. Бороду он отпустил недавно, чтобы казаться солидней, а то с девчатами нет на работе никакого сладу: не слушаются, заигрывают, всерьез не принимают.
— Что же раньше не позвали! — закричал он еще издали. — Собрался вас тут полный взвод, а чтобы меня известить — никого нету.
Председатель подошел к обрыву и, вытягивая шею, как кочет, закричал не своим тенором:
— Петр Михайлы-ы-ыч! Здравия желаю! Громче!
Он приставил ладонь к ушам, стал прислушиваться, но подошла Лена, широкоротая и курносая, лицом похожая на мальчишку, и Гриша стал возиться с ней, сталкивать под обрыв. Лена завизжала на всю деревню.
— А ну, тише! — рассердился председатель. — Ленка, не ори, а то сейчас всех разгоню.
— Вон что! — сказала Лена.
— Вот тебе и что! Ты бы лучше послушала, что товарищ Деменьтев кричит. А то, где не надо, ты востроухая. Небось все слышишь, что тебя не касается.
— Вон что! — опять сказала Лена.
Взрослые стали советовать послать за агрономом подводу через Городец; в Городце, километрах в восьми отсюда, есть мост. Гриша сказал, что этот мост в ледоход разобрали. Поднялся спор.
— Разговоры! — закричал председатель. — Прекратить шум! Ленка, давай слушай!
Люди притихли. Лена собрала губы и насторожилась.
— Ну, чего? — спросил председатель.
— Плохо слыхать, — ответила Лена, — кажись, выговор.
— Какой выговор? А ну, слушай дальше.
— Обожди. Ну да, выговор. Строгий, кричит, выговор.
Председатель насторожился. Ленка взглянула на него и, не удержавшись, прыснула.
— А, так ты вот как! — Председатель вытянул руки по швам. — Иди отсюда! Кто я такой, чтобы около меня насмешки строить?
— А чего ты пристаешь? Или я радио — из такой дали слышать? — сказала Лена. — Ты еще прикажи пересказывать, что в Городце говорят.
Все заулыбались: в Городце жила председателева симпатия.
— Какая ты все-таки зараза, — председатель сплюнул. — Нет в тебе ума вот ни на столечко…
Он раздраженно прошагал вдоль берега.
— Да и товарищ Дементьев стоит и шумит. Прошел бы сюда, если такое дело. Лед густо идет.
— А ты бы сам пошел, коли такой смелый, — усмехнулась Лена.
— И пойду. Неужто самолета ждать буду!
— Не выдумывай, — сказала Мария Тихоновна.
— Да он и не пойдет, — проговорила Лена. — Форсит только. Народ пугает.
Председатель взглянул на нее, пружиня желваками, хотел что-то сказать, но смолчал, сбежал на каблуках по откосу, отодрал ото льда валявшийся у перевоза кол и, примерившись, прыгнул на льдину.
— Вот всегда так, — сказал Анисим, перекрестившись, — пока ее нету, все тихо, мирно, а при ней невесть что творится. А еще комсомолка…
— Я его не гнала, — поспешно отозвалась Лена. — Он сам захотел идти. Я его не гнала.
Анисим махнул рукой и стал глядеть.
Павел Кириллович ступал по мокрому снегу, держа кол наперевес, как пику. Сверху, с обрыва, казалось, что идет он как-то бестолково, словно впотьмах, то в одну сторону, то в другую. А льдины плыли, похрустывая, косолапо наваливаясь одна на другую, разламывались и плюхались в воду, поднимая белые брызги.
Вот Павел Кириллович добрался до середины реки и пошел быстрей. И правда — надо торопиться: метрах в трехстах от перевоза, сразу за молодым березняком, река сильно раздавалась в ширину, льду становилось просторней, и за голыми деревцами виднелись черные разводья. Павла Кирилловича несло на широкое место. Несло его так быстро, что агроному, который, спотыкаясь, бежал вдоль кривого берега, еле-еле удавалось держаться вровень с председателем. Вот Павел Кириллович пошел по большой грязной льдине. На ней чернеет прорубь и, кажется, тропка. Видно, от Городца приплыла эта льдина. Вот он упал, поднялся, походил туда-сюда, прихрамывая, видно, прыгать не решается: до соседней льдины метра три, а то и все четыре.
— В том месте — с ручками, — сказал Гриша.
— А ты не каркай! — бросила Мария Тихоновна, не оборачиваясь.
Председателя отнесло далеко вниз, почти до березняка, и Анисиму становилось все труднее следить за ним. Глаза уже старые, ветер загоняет слезу на висок, ничего не видно.
Анисим закрыл глаза ладонью: пусть немного поостынут. Ну, кажись, все будет слава богу: до берега осталось от силы сажен пятнадцать, и течение не то. Коли самую быстрину Павел Кириллович прошел, на пойме и вовсе пройдет.
Тетя Даша пронзительно вскрикнула.
Гриша и двое других ребят сбегали под откос. Павла Кирилловича на реке не было. Льдина с прорубью видна, но на ней нет никого. И на других льдинах никого нет. На том берегу одиноко мечется агроном.
— Что-то у меня и вовсе зрение не работает, — сказал Анисим. — Ленка, где он?
— Я же ему в шутку… — проговорила Лена. Она побледнела, на носу ее проступили веснушки.
— Вон он! Выплывает! — зашумели в толпе.
Анисим уставился на реку. Вон что-то черное на воде, возле льдины с прорубью. Не голова ли? Голова. Павла Кирилловича голова. Вот он подплыл к льдине, забросил руку на край ее, подтянулся. Вот он старается вылезти, судорожно вскидывает локти кверху, оглядывается, видно боится, чтобы не защемило. Эх, Павел Кириллович, растерялся ты совсем! Льдиной тебя нипочем не защемит: на воде у ней силы негу.
Несколько раз председатель пытался забраться на льдину, а потом неподвижно повис в воде, ухватившись за край ее.
— Устал, — сказал Анисим.
Вдруг появился агроном. В руках у него была доска. Анисим заметил его только тогда, когда он очутился на льдине с прорубью. Агроном бросил доску, подбежал к председателю, схватил его за руки и вытянул из воды. Потом они долго стояли и разговаривали, как будто находилсь где-нибудь в районе, в кабинете. «Вы бы еще закурили», — сказал Анисим. Наговорившись, агроном и председатель спокойно пошли по льдинам, перекладывая доску с одной на другую, как мостки.
Сойдя на берег, Павел Кириллович побежал к голубеющему, словно табачный дым, лесу. Агроном устало двинулся за ним.
