повесть
Помню горячий воздух, застоявшийся в кустах после жаркого дня и вылетающий, как птица, когда во тьме заденешь ветку.
Помню, как я впервые появился над Мысом, выпав из тесного автобуса на шоссе, мягкое после дневного жара.
Далеко внизу струилась лунная рябь, проткнутая темным и острым, как скрученный зонт, кипарисом. Рядом с этим сгустком тьмы смутно белело высокое здание – международный молодежный лагерь
“Спутник”, куда я стремился. Будоража теплую долину, снизу вдруг поднялся хриплый и страстный вопль. Потом, увидев павлина, надменного красавца, закованного в узоры, я не мог поверить, что это он так кричит.
Но сейчас, не вникая, я издал почти такой же вопль и рухнул с шоссе в колючий, пружинистый кустарник. Я падал то ногами вперед, то вниз руками. Сотни игл вонзались в меня, а я чувствовал лишь ликованье. Конечно, можно было найти плавную дорогу – но зачем?
Потом в душной тьме что-то засветилось. Узкое жерло вулкана, на дне его клокотала лава. Танцы! Мне сюда.
Я выкатился в круг, как колючий шар перекати-поля, как шаровая молния, но никто не шарахнулся, не испугался – тут все были такие!
Потом музыка стала замедляться, танец стал увязать сам в себе, и вот – все остановились. Спустилась тьма, тишина.
– В горы! В горы пошли! – вдруг понеслось по площадке.
И лава вылилась через край. И я спокойно и весело двинулся со всеми. Я успел уже разглядеть, что на эстраде играют вовсе не мои друзья, на которых я тут рассчитывал, а совсем незнакомые ребята, более того – негры. Но мысль, где же я буду ночевать, совершенно не беспокоила меня тогда: столько счастья и веселья было вокруг… Как где? Здесь – где же еще?
Продолжая приплясывать, мы поднимались горячей толпой по узкому, завивающемуся вверх шоссе. Потом свернули с него и полезли вверх, в колючие душные кусты. Это было мне уже знакомо!
Остатки дороги, какие-то археологические обломки тут были, но обрывались в самом буквальном смысле то и дело. Мы заблудились бы в этом каменном хаосе, если б не наш вожак – мускулистый, голый по пояс, в пиратской косынке, с высоким коптящим факелом в руке. Он явно напоминал легендарного Данко, поднявшего свое горящее сердце и осветившего путь. Такие аналогии вполне годились для комсомольского лагеря. Правда, оступаясь, он явственно матерился, но это не смущало общего веселья, а, наоборот, подстегивало его.
И наконец путь наш оборвался, причем в самом буквальном смысле: мы оказались над бездной. Замерев, мы стояли на краю, потом наш вожак безвольно разжал пальцы и выпустил факел: кидая искры, тот запрыгал по таким кручам! И, высветив рябь, погас в море.
Да-а. Мы стояли потрясенные. Чувствовалось, что номер сей отработан и Данко демонстрирует его не впервой… но… величествен-но!
Все стали расползаться по склону, закачались, кидая огромные тени, костры.
– Жоз! К нам иди! – Все звали вожака, он благосклонно обходил костры, и я вдруг заметил, что он целеустремленно и стремительно напивается – видимо, это было заключительной, неизбежной и наверняка самой приятной стадией его еженощного подвига. Его суровое лицо помягчело, нижняя твердая губа отшмякнулась, глазки посоловели… впрочем, таким он мне нравился больше! Я оказался с ним у одного костра.
– Ты… черепастый! Чего скучаешь – давай к нам! – Он сам вдруг меня позвал, окрестив почему-то “черепастым” на все время нашей с ним истории, оказавшейся длинной.
Рядом с ним в волнах света был симпатичный длинноволосый бородач и смуглая, могучая красавица – библейского, почему-то хотелось сказать, облика. Плечо ее грело не хуже пламени… так что… пусть только погаснет костер!
– Соня… А ты? – хмельно улыбаясь, проговорила она.
– Жоз… Жаирзиньо по-настоящему! – Вожак резко вклинился в наш интим и сжал своей лапищей мою ладошку: все понял?
Ясно было, что он местный парень, пробавлявшийся ночной романтикой среди пыльных будней, – мне, впрочем, эта романтика могла выйти боком: пальцы долго не могли расклеиться – даже рюмку не взять.
– У нас тут строго! – проговорил Жоз. – Вон отец Кир у нас батюшка… вроде как священник, при нем нельзя!
Соня среагировала, криво усмехнувшись, длинноволосый поднял ладошку:
– Кирилл вообще-то.
А не вообще? Плечо Сони грело все явственней. И вся такая горячая?
Жоз, оценив ситуацию и поняв, что Соня, эта Магдалина сих мест, выходит из-под его контроля, нашел мудрое решение, которое одобрил и я. Как окончательный приговор, не подлежащий обжалованию, Жоз протянул мне в отблесках костра стакан водки, и я мужественно, как Сократ цикуту, выпил ее и погрузился в блаженство… Кто-то тряс меня – наверное, Соня… Потом, потом!
Проснулся я снова над бездной – уже яркой, сияющей, но оттого не менее страшной. Ноги мои свисали с обрыва, лишь под мышкой струился какой-то кустик с горько пахнущими цветами. Ствол, царапая кожу, явно утекал из-под мышки, и – другого тормоза не было! Я отчаянно закинул голову… лишь бездонное небо с парящим высоко соколом… Зачем я не сокол? Запоздалый вопрос!
– Эй! – неуверенно крикнул я.
– Не шевелись! – донесся неземной голос.
Волосам стало вдруг больно, но зато я поехал вверх. Наконец ноги уперлись, и, тяжело дыша, я уселся. Море поднималось лазурной стеной, светлея кверху. Да-а… сейчас бы реял в этом просторе!
Спокойнее было глядеть перед собой. Оказывается, я катился на бутылках по наклонной плоскости – и изрядно-таки вмял их в грунт. Бутылки до добра не доведут. Я обернулся. На коленях – так, видно, было удобнее – стоял Кир, снимая с пальцев мои волосы.
– Спасибо! – прохрипел я.
Кир улыбнулся. Склон, поросший кустиками, был весь усыпан телами, напоминая поле битвы. Жоз во сне лениво обнимал Соню. Не для Бога берег, значит, – для себя! Нормально. Я встал. Ноги дрожали. Руки, впрочем, тоже.
– …Похмелиться? – Кир выковырял из земли бутыль, в которой плескалось.
– Не-а! – бодро ответил я.
– …Так ты на самом деле, что ли, священник? – не удержался я от вопроса.
Мы спускались с горы, навстречу солнцу.
Кир поморщился. Ясно, что вопрос: “А на самом ли деле было?” – самый нестерпимый для верующих.
– …И воздвиг он в душе своей Храм, – как бы про себя, не для моих неблагодарных ушей, бормотал Кир. – И были стены этого
Храма прочней сотни крепостных, и достигали они небес…
– А… настоящий храм… есть? – снова не удержался я от бестактности.
Кир глянул на меня с сожалением: настоящий Храм должен быть в душе! – но тем не менее кивнул на пыльный купол, поднимающийся над крышами поселка. Но что-то я не заметил там креста.
“Механический цех, наверное”, – подумал я.
В те годы многие храмы были механическими цехами.
Спустившись, мы шли по пыльной улице. Кир молчал. Потом он распахнул калитку в высоком заборе, и мы вошли в заросший дворик, поднялись на крыльцо. В полупустой комнатке пыльный луч солнца косо бил в пол. Мы постояли молча.
– Вот здесь… в этом луче… я и увидел, – выговорил Кир.
Я изумленно поглядел на него… нормальный вроде парень? И Кир четко просек мой взгляд, усмехнулся:
– Да… абсолютно нормальный парень… в университете учусь… -
С последним словом он явно замешкался, не сказать ли “учился”. -
И вдруг!.. Отдыхать приехал… вот эту комнатку у Жоза снял…
Мы молчали. Надо было говорить дальше, но я испугался, верней – разволновался. С чего бы это? Да просто мне понравился Кир, из пропасти, можно сказать, вытащил меня… А теперь, боялся я, начнется что-то мучительное – придется кивать и улыбаться. С трудом. Вряд ли “знамение”, о котором порывается рассказать Кир, окажется качественным, наверняка что-нибудь несусветное и при этом ужасно банальное: златые одежды… полный любви взгляд… что-то есть в этом невыносимое.
– А почему, кстати, – Жоз? Что за имя? – “заинтересованно” воскликнул я.
От этого “кстати” Кира покоробило. Ничего себе “кстати”!.. Явно
– ни в грош не ставят его слова!
– …А-а… чушь! – после долгой паузы ответил Кирилл. – В футбол он играл за местное “Торпедо”. Жаирзиньо прозвали его. Жоз, короче.
Кир отводил глаза, явно обиженный моим отношением. Но что я мог?
С горящим взглядом выслушивать его, страстно поддакивать? Это и ему бы показалось дурным вкусом!
– В общем, был я в местной епархии… – Закрывая тему, Кир безнадежно махнул рукой.
Вот и хорошо! Я давно уже переминался с ноги на ногу, мечтая выскочить.
– Вопрос, наверное, неуместный… но сортир где?
– Во дворе, разумеется, – холодно сказал Кир.
Прямо через заросли я устремился к “скворечнику”.
– Эй, черепастый! – донеслось до меня. Помнит, оказывается!
Я послушно застыл. Жоз входил в калитку.
– Вербовал? – Он кивнул на окно постояльца.
Что я мог ответить ему?
– Сонька тоже говорит – креститься… Но ее я понял: у нее венчанье на уме!
