Валерий Грузин - Гибель Киева

Ознакомительная версия.

«Никуда не уезжал, а вернуться некуда» – так думает сегодня каждый настоящий киевлянин, глядя на свой город.

Все, кто помнит старый Киев, испытывают особые страдания, от которых нельзя избавиться.

Когда умирает близкий человек – мы долго плачем, а затем смиряемся. Мы привыкаем к потере и продолжаем жить дальше.

Умирание города это совсем другое… У нас нет шансов смириться, привыкнуть и забыть. Мы вынуждены жить в могиле родного нам существа и каждый день видеть его разложение, вдыхать невыносимый воздух и мучиться в полном одиночестве. Такую хитрую, страшную пытку мог придумать только редкий садист, знающий в этом толк.

Представленная книга – это сплошной комок переживаний исчезающей киевской элиты. Людей, которых с каждым днём становится всё меньше…

Трудно поверить, что ещё совсем недавно по Крещатику шагали толпы учёных, инженеров, конструкторов, художников, поэтов, писателей, мыслителей, режиссеров, актёров, изобретателей и золотых мастеров. Город космических технологий и передовой науки считался интеллектуальным центром огромной империи. Сюда съезжались отовсюду – «поговорить». Город утопал в садах античного уюта, где хотелось мечтать, молиться и творить.

Эта книга – открытый протест представителя мыслящего класса погибающей культуры. Это новая киевская проза, рождённая в руинах разгромленной цивилизации.

Там, где не нужны физики, астрономы и математики, – обязательно исчезают философы, а затем мельчают художники, опускается всякое творчество, деградирует культурная среда и общество в целом.

Разглядывая сегодня прохожих на Крещатике, нельзя понять, что это за люди, чем они занимаются и зачем они живут. Булгаковский Шариков снова процветает, а профессор Преображенский опять проиграл.

Всё отразилось в трёх символах на киевских кручах. Лаврская колокольня – символ победившей веры. Статуя с мечом – символ победившей Родины. И недостроенная «вавилонская башня» в Мариинском парке – символ победившего хама.

Автор книги поднимает восстание и зовёт на бунт всех оставшихся в живых… Его разговор – это исторический документ настроений эпохи, где вечная война «духа и брюха» переросла в национальную трагедию.

Роман переполнен жизненным опытом автора. Он содержит в себе множество тонких и важных мелочей, из которых состоят великие смыслы.

Поколение, застрявшее среди двух миров, обладает уникальной мудростью сравнений. Она должна оставаться в назидание потомкам, которым уже не с чем будет сравнивать свою жизнь. Достаточно вспомнить, как дороги нам были писатели с опытом крушений начала двадцатого века!

Рано или поздно всё меняется, и самые вечные города меняют свой облик. Но мы помним улицы, по которым бежали герои Булгакова, и будем долго видеть свой город глазами героев романа «Гибель Киева».

В те дни, когда слово «Родина» сделалось ругательным, и его уже начали стыдиться, автор выходит к людям с открытой гражданской позицией, чтобы снова спросить нас всех: «С чего начинается Родина»?

В этой оптимистической трагедии нам предлагают надежду и веру в самих себя.

Густав Водичка

Слежку Александр обнаружил с утра. Вели её двое – долговязый и квадратный. У них всё было контрастным: чёрные брюки и белая сорочка с отутюженными стрелками на рукавах у худосочного; чёрная футболка и захватанные белые штаны у коренастого. Один – аккуратно подстрижен и подтянут, другой – наголо обрит и от избытка мышечной массы грузен. Вместе они чудным образом напоминали цифру 10, что дало Александру повод мысленно окрестить первого «единичкой», второго «ноликом».

Их смешанное дыхание в свой затылок Александр ощутил у газетного киоска, а оглянувшись, заметил парочку в нескольких шагах на троллейбусной остановке. Пялились они на него, как провинциальная девица на телезвезду. Все жаждут внимания, но не до такой же степени. Да и никакой такой известности Александр не заслужил, а в последнее время к ней и не стремился. Но так или иначе «хвост» к нему прицепили. Зачем?

Поразмышлять на эту тему он решил попозже, а сейчас следовало удостовериться в обоснованности подозрений. Сделал он это грубо: лавируя в потоке машин, перебежал через улицу вдали от перехода и перемахнул через металлическую ограду на противоположной стороне улицы. «Десятка» повторила маневр и застыла за его спиной в ожидании нового подвоха. Рассматривая в стекле витрины отражение неразлучной парочки, Александр отбросил сомнения в своей мнительности. Из очевидности происходящего вытекало: ни домой, ни на работу идти не нужно. Впрочем, как и забредать в уединённые места.

День, как для начала осени, выдался душный. Жара липкой змейкой ползала по шее, опускалась вдоль подбородка, вила гнёзда под мышками. Мужчины отупело поглощали тёплое пиво, а барышни мороженое. Из распахнутых окон доносились вопли попсовых звёзд, и вдруг, о чудо!., как в прежние киевские времена, чётким серебряным звоном рассыпались звуки шопеновской мазурки.

Вот здесь, на коротеньком бульварчике, что в центре Киева, на вбитой в землю лавочке и присел Александр. Рядом расположилась уже начавшая быть немолодой пышная дама. Она обмахивалась сложенной газеткой. Конечно, веером было бы удобнее, да подевались они куда-то. Нет больше вееров, а духота есть, и вытекает из-под мочки её уха крупная капля пота. Но Александр её не видит, поскольку им всецело завладели невесёлые мысли. Они и вами владеют чаще, чем хотелось бы. Понятное дело – о деньгах мысли.

В жару думается плохо, да и лавочка неудобная. Раньше здесь стояли массивные парковые скамьи с устойчивыми чугунными ножками и удобными для спины деревянными сиденьями. Воспоминания они вызывают приятные, хотя время уже размыло черты возбуждённых лиц, унесло в льдистую мглу имена их обладательниц, и лишь далёким, совсем глухим эхом со дна души отзывается волнение, испытанное от прикосновения к округлым коленкам и прочим женским прелестям. Господи, чего только не случалось в тёплые ночи под густым бархатом киевского неба!

Но скамей теперь нет, а есть примитивная лавочка, сбитая из трёх досточек, и единственное, что их роднит, – унылая зелень масляной краски. Было время, когда здесь росли липы, а улица называлась Бульварно-Кудрявской. Теперь на их месте растут берёзы, вязы и каштаны, а улица стала Воровского.

За чугунной оградой снуют машины. Преимущественно новые. Джипы и кабриолеты, универсалы и спортивные седаны, ослепительные «крайслеры» и серебристые «мерседесы», бюргерские «опели» и шикарные «тойоты». Вот и его любимец «ягуар» промчался.

Прямо перед Александром навис небоскрёб. Новодел. Полированный гранит, красный кирпич. В квартале добрых старых строений он смотрится как помесь казармы и будуара. Говорят, что землю «под полой» продали военные, и вскоре в пахнущие зарубежной краской апартаменты с грохотом начнут въезжать штабные генералы с раздобревшими генеральшами. Солдатики в камуфляже будут осторожненько таскать оббитые лайковой кожей диваны и длинные пеналы импортных холодильников. У них всё будет новенькое. И не потому, что у генералов зарплата высокая, вовсе нет, низкая у них зарплата, а потому, что услуги генеральские нынче в цене.

Чуть наискосок – покрашенный под цыплёнка особнячок. На него нахлобучили несуразную шапку мансарды, однако испохабить милые глазу пропорции не сумели. Не этот ли домик прикупил легендарный слепой по прозвищу Шпулька? Тот самый прообраз Паниковского, который поджидал доверчивых киевлян на углу Прорезной и Крещатика и при переводе через дорогу облегчал их карманы. Криминальный авторитет. Хорошо платил городовым, но не переплачивал, не кутил на Ямской, вот и прикупил недвижимость.

По бульварчику снуют люди. Разные. Порой на них больно смотреть. Китайский ширпотреб. На коленях и локтях пузыри из искусственной ткани, строчки кривые, с обрывками ниток. Бережно прячут за пазухой остатки достоинства и плечи опускают от непомерной тяжести жизненных грузов. Старики донашивают советские кирзу и дерюгу. Иногда, правда, вспорхнёт стайка студентов, и пролетит, едва задевая крылом, эфирная волна очарования. Даже грубые от природы девичьи лица скрашиваются светом надежд. Ах, молодость, молодость! Ты уже сама по себе богатство.

Ознакомительная версия.