Краткая история пэйнтбола в Москве
Один Жан-Поль Сартра имеет в кармане,
И этим сознанием горд,
Другой же играет порой на баяне…
Б.Г.
У искусства нет задачи благороднее и выше, чем пробуждать милосердие и снисходительную мягкость к другим. А они, как каждый из нас знает, заслуживают этого далеко не всегда. Недаром Жан-Поль Сартр сказал: «Ад – это другие». Это поистине удивительные слова – редко бывает, чтобы такое количество истины удавалось втиснуть в одно-единственное предложение. Однако, несмотря на всю свою глубину, эта сентенция недостаточно развернута. Чтобы она обрела окончательную полноту, надо добавить, что Жан-Поль Сартр – это тоже ад.
Я говорю об этом вовсе не для того, чтобы лишний раз отыметь французского философа-левака в пыльном кармане своего интеллекта. Мне и без того есть, чем гордиться. Просто надо ведь каким-то образом плавно перейти к людям, которые «играют на баяне», или, если перевести это выражение с представленного в милицейских словарях уголовного жаргона времен Транссиба и Магнитки, стреляют друг в друга из огнестрельного оружия.
Ну вот мы и перешли – надеюсь, что занятый мыслями о Сартре читатель не почувствовал при этом никаких неудобств.
Яков Кабарзин по кличке «Кобзарь», лидер Каменномостовской преступной группировки и крутой идейный Сосковец криминального мира, несомненно, имел право относить себя к категории «стрелков». Правда, он уже давно не брал в руки оружия сам – но именно его воля, прошедшая через нервы и мускулы разнообразных быков, пацанов и прочих простейших механизмов, была причиной множества сенсационных смертей, детально описанных на первых страницах московских таблоидов. Ни одно из этих убийств не было вызвано его жестокостью или злопамятством – к крайним мерам Кобзаря побуждали только неумолимые законы рыночной экономики. По характеру он был снисходительно-мягок, в меру сентиментален и склонен прощать своих врагов. Это чувствовалось даже в его кличке, несколько необычной для блатной культуры, которая при выборе тотема предпочитает неодушевленные твердые предметы вроде утюга, гвоздя или глобуса.
Назвали его так еще в школе. Дело в том, что Кобзарь с детства сочинял стихи и, подобно многим известным историческим фигурам, считал главным в своей жизни именно поэзию, а не административную деятельность, за которую его ценили современники. Больше того, как поэт он пользовался определенным признанием – его стихотворения и поэмы, полные умеренного патриотизма, некрасовского социального пафоса (с не вполне ясным адресатом и отправителем) и любви к неприхотливо-неброской северной природе еще в советские времена появлялись во всяких альманахах и сборниках. «Литературная газета» пару раз печатала в разделе «Поздравляем юбиляров» заметки о Кобзаре, украшенные похожей на фоторобот паспортной фотографией (из-за особенностей своей работы Кобзарь не очень любил сниматься). Словом, в ряду угрюмых паханов кануна третьего тысячелетия Кобзарь занимал примерно такое место, которое принадлежало Денису Давыдову среди партизан двенадцатого года.
Поэтому неудивительно, что именно у такого человека появилось желание заменить кровавые огнестрельные разборки, при которых в одной только Москве кормилось не меньше тысячи журналистов и фотографов, на какую-нибудь более цивилизованную форму снятия взаимных претензий.
Эта мысль пришла Кобзарю в голову в только что открытом казино «Yeah, Бунин!», когда он, слушая вполуха известный шлягер «Братва, не стреляйте друг в друга», размышлял о русской истории и прикидывал, на красное или черное делать следующую ставку.
Так случилось, что в этот самый момент по телевизору, укрепленному для отвлечения игроков прямо над игорным столом, показывали какую-то американскую картину, в которой герои, отдыхая на природе, стреляли друг в друга разноцветной краской из ружей для пэйнтбола. Неожиданно программа переключилась, и на экране замелькали знаменитые кадры ограбления банка из фильма «Heat».
Кобзарь с грустью подумал, что жанр «экшн», который в цивилизованном мире разгружает замусоренное подсознание миллионов жирных старух, поедающих у телеэкрана свою пиццу в ожидании смерти, в доверчивой России почему-то становится прямым руководством к действию для цвета юношества, и никто, ну абсолютно никто не понимает, что крупнокалиберные винтовки в руках у пожилых киногероев – просто климактериально-седативная метафора. В этот момент проходивший мимо официант споткнулся, и из опрокинувшегося стакана на белый пиджак Кобзаря выплеснулся желтый поток яичного ликера.
Официант побледнел. В глазах у Кобзаря полыхнуло белым огнем. Он внимательно осмотрел желтое пятно на своей груди, поднял глаза на экран телевизора, потом опустил их на официанта и сунул руку в карман. Официант уронил поднос и попятился. Кобзарь вынул руку – в ней был мятый ком стодолларовых купюр и несколько крупных фишек. Впихнув все это в нагрудный карман официантского пиджака, он развернулся и быстро пошел к выходу, на ходу набирая номер на своей крошечной «Мотороле».
На следующий день по одному из подмосковных шоссе с большими интервалами пронеслось семь черных лимузинов с затемненными стеклами и золотого цвета «Роллс-Ройс» с двумя мигалками на крыше. Вслед за каждой из машин ехали джипы с охраной. Стоявшая в оцеплении милиция сохраняла надменно-важное молчание, ходили дикие слухи, что где-то под Москвой проходит секретный саммит большой восьмерки, или, как изысканно выразилась одна критически мыслящая газета, «семерки с половиной». Но знающие люди все поняли, узнав в золотом «Роллс-Ройсе» машину Кобзаря.
Пользуясь своим авторитетом духовного Сосковца, Кобзарь за один вечер обзвонил лидеров семи крупнейших преступных группировок и назначил общую стрелку в известном подобными стрелками загородном ресторане «Русская Идея».
– Братья, – промолвил он, обводя горящими глазами пророка рассевшихся за круглым столом авторитетов. – Я уже не очень молодой человек. А если честно, так и совсем не молодой. И мне уже ничего не надо для себя. Хотя бы потому, что у меня давно все есть. Если кто-то хочет сказать, что это неправда, пусть он не тянет резину и скажет сейчас. Вот ты, Варяг. Может, ты думаешь, что у меня еще нет чего-то, что я хочу?
– Нет, Кобзарь, – ответил калининградский вор Костя Варяг, звавшийся так не из-за своей нордической внешности, как ошибочно думали многие, а потому, что украинская братва несколько раз приглашала его смотрящим в Киев, как когда-то Рюрика. – У тебя в натуре есть все. А если чего нет, так я про такие предметы не имею понятий.
– Скажи ты, Аврора, – обратился Кобзарь к авторитету из Питера.
– Чего же тебе еще хотеть, Кобзарь? – задумчиво отозвался Славик Аврора, который прославился в блатных кругах легендарным выстрелом из орудия по даче несговорчивого Собчака. – У тебя нет разве что своей космической станции. И то потому, что она тебе не нужна. А если бы тебе была нужна космическая станция, Кобзарь, я уверен, что она бы у тебя появилась. У тебя есть золотой «Ройс» с двумя мигалками на крыше, но меня не впечатляют эти мигалки. Такие же может поставить себе любой мусор. Меня впечатляет другое – ты единственный в мире, у кого на номере ваще все цифры нули. Так не может быть, но так есть. Значит, ты понял про жизнь что-то такое, чего не знаем мы. И мы уважаем тебя за это как старшего брата. Так что не тяни резину сам – твои соседи по камере этой жизни тоже хотят уважения к себе.
Славик Аврора любил выражаться метафорически и многослойно. За это его боялись.
– Хорошо, – сказал Кобзарь, поняв, что величальный ритуал можно считать завершенным. – Все верят, что у меня все есть. Главное, я сам в это верю. Поэтому вы не станете думать, что мне надо сделать какой-то гешефт лично для себя. Я думаю обо всей нашей большой семье, и на это время вы можете считать мой ум со всеми его мыслями нашим общаком. Сделайте ушки на макушке. Фишка вот в чем…
И Кобзарь изложил свою идею. Она была до примитивного проста. Кобзарь напомнил, что братва уже много раз пыталась окончательно разделить сферы влияния, и каждый раз новая война доказывала, что это невозможно.
– А невозможно это, – сказал он, – по той самой причине, по которой нельзя построить коммунизм. Этого не хочет наш самый главный папа, который добавил в глину, из которой нас слепил, много-много человеческого фактора…
И он выразительно кивнул вверх.
Соратники одобрительно загудели – слова Кобзаря всем понравились. Ведь за столом сидели люди, которым был очень обиден этот глупый стеб про гимнаста, которого якобы кому-то хотелось убрать с креста. На самом деле гимнаст никому не мешал.
Но, продолжил Кобзарь, каждый раз, когда хоронят кого-нибудь из пацанов, всем идущим за гробом – и друзьям, и вчерашним врагам – становится не по себе от горькой нелепости такой смерти.
