Хуан Гойтисоло - Испытание совести

Самое поразительное явление нашей культурной жизни последних лет — это, несомненно, обращение интеллигенции к политике. Как-то мы уже указывали причины, по которым в государстве, официально изгнавшем политику из жизни своих граждан, стало возможным подобное брожение. Хотя стараниями министерства информации Испания за двадцать пять лет превратилась в одну из наиболее аполитичных стран мира, ее интеллектуальное меньшинство находится в непрерывном волнении. Как уже бывало в нашей истории, народ и писатели идут порознь. Их живительное взаимодействие, свойственное более передовым обществам, возможно лишь в весьма отдаленном будущем.

После гражданской войны, когда едва ли не вся интеллигенция очутилась в изгнании, воцарилось запустение, и испанская культурная жизнь казалась отброшенной на несколько столетий назад. Место уехавших заняли самозванные учителя и дурного пошиба поэты, романисты и драматурги. Понадобилось десять с лишним лет, чтобы новое поколение, в силу своего возраста не связанное с братоубийственной войной 1936–1939 годов, ясно осознало положение и вопреки неизбежным препонам вернулось на путь истинной культуры. Начиная с 1955 года многое стало предвещать победу нонконформизма над официальной и официозной культурой. Спустя семь лет исход их борьбы не вызывает сомнения. Испанская ангажированная литература — и в самой стране, и за ее пределами — взяла верх над псевдолитературой, которая с помощью принудительных, а значит, искусственных мер еще держится, но в борьбе умов уже не идет в счет.

Распространенные недавно многочисленные анкеты на тему «искусство ради искусства или ангажированность творчества» ясно показали, что огромное большинство молодых писателей и деятелей искусства признает свою ответственность перед обществом, не считая возможным сохранять беспристрастность по отношению к несправедливому миропорядку. Опрошенные авторы с воодушевлением неофитов жаждут внести свою лепту в преобразование общества, ратуют за гражданственность литературы, за театр и поэзию, воспламеняющие сердца. Сменив как натурализм, так и воздушные замки сороковых годов, реализм господствует сегодня во всех жанрах. Писатели хотят изобразить подлинное лицо общества, не мошенничая и не лицемеря, Создавая этот портрет, авторы начинают все больше напоминать обвинителей. Они стремятся открыто назвать виновных, бросить вызов угнетателям, и в результате герои нашей литературы разделились на «хороших» и «плохих». При бездумном применении брехтовского постулата («раскрывать причинно-следственные связи в обществе, разоблачать господствующие взгляды и взгляды тех, кто господствует» и т. д.) кажущийся реализм некоторых авторов оборачивается в конечном счете новой формой идеализации.

В последнее время испанские проза, поэзия и театр изобилуют примерами такого манихейства. Скажем, долгие годы, когда нам рисовали образ буржуазии, богатый набор духовных оправданий идеалистического толка затушевывал вопрос об ответственности этого класса перед обществом, превосходно служа его интересам. Литераторы, судившие испанскую буржуазию по намерениям, а не по поступкам, выводили ее из-под огня критики. Наоборот, уловки и приемы, изобретенные Свифтом, позволяли ее разоблачать с тех пор, как, создавая художественный образ, следуют изречению: «Скажи мне, что ты делаешь, и я скажу, кто ты». Испанский буржуа не называется своим именем. Но вместо натуралистических передержек Агусти, Лафорет, Хиронельи[1] и прочих, мы видим крайности другого рода: краски чрезмерно сгущаются всякий раз, когда нам изображают этих пройдох и обманщиков — капиталистов. Многие талантливые писатели нового поколения справедливы в своем приговоре испанской буржуазии, но обличают ее плохо.

Одновременно с высмеиванием угнетателей происходит идеализация угнетенных. Политическая борьба диктует особый язык, который начинает по-своему окрашивать мир поэзии, драматургии и прозы, Если судить по литературным произведениям, народ (носитель всевозможных достоинств, равно как буржуазия — средоточие всяческих пороков) непрерывно сражается с подавляющим и унижающим его общественным строем. Отдельные группы, ведущие героическую борьбу во имя народа, отождествляются со всем народом. В стране, где аполитичность стала общей чертой самых разных слоев населения, пытаются представить массы рабочих и крестьян сознательными и прекрасно разбирающимися в политике. Даже приняв эту гипотезу, мы должны объяснить, почему же ненавистная система, с которой ведется неустанная борьба, до сих пор не рухнула.

С определением гражданской войны (говоря словами одного официального поэта режима) как «борьбы Ангела и Зверя» соотносится полярная, но столь же искусственная и неверная формула «фашистская камарилья против испанского народа». Несмотря на все перемены последних лет, взгляды обеих сторон часто кажутся закостеневшими, как будто на календаре по-прежнему 1 апреля 1939 года.[2] В действительности неизменные политические требовании испанской оппозиции, исходящие из такого противопоставления, объективно отвечают интересам общественных групп, которые выступают за нынешний status quo: стрелы направлены не в реальную цель, а в придуманный фетиш, бережно сохраняемый обоими лагерями.

Крайне аномальное положение Испании в 1939–1959 годах (до того, как начался массовый наплыв туристов, а новое руководство «технических» министерств разработало «План стабилизации экономики», направленный на привлечение иностранного капитала) способствовало появлению ошибочных суждений и политических программ у некоторых деятелей, групп и партий, всегда готовых принять желаемое за действительное и выступить со смелыми прогнозами, которые год за годом опровергала сама история. В отличие от кругов, непосредственно связанных с властями, и некоторых слоев среднего класса — чиновников, мелких сельских собственников, элементов, традиционно тяготеющих к церкви, представителей сферы обслуживания — наиболее здоровая часть буржуазии, пролетариат и крестьянство были лишены экономических перспектив. Не существовало клапанов, которые могли бы дать выход их недовольству — как личному, так и групповому. В государстве, не признающем ни свободных профсоюзов, ни права на забастовку, а значит, лишающем пролетариат средств классовой самозащиты, у рабочего не было и реальной возможности эмигрировать, то есть решить свои проблемы индивидуально. Эта невыносимая ситуация ставила перед ним, как и в июле 1936 года, дилемму: полное подчинение властям либо восстание. В таких условиях революция казалась единственным выходом для самых различных слоев населения, которые никоим образом не могли выражать и тем более отстаивать свои стремления и потребности.

Полюбопытствовав, как живет испанское общество сегодня, вы увидите совсем не ту картину, что наблюдалась десять или двадцать лет назад. Удушливая атмосфера тех времен, невозможность осуществить даже личные, частные устремления — все это в прошлом. Отказ от каких-либо уступок пролетариату, использование отсталого сельского хозяйства как поставщика дешевой рабочей силы, управление государством в интересах монополий позволили франкизму заложить основы накопления капитала в его современном варианте. Теперь перед режимом стоит нелегкая задача: как подновить свой фасад.

Поняв все это, мы вынуждены будем признать, что испанский народ живет на ренту с капитала своего героизма, накопленного за три года гражданской войны. Формы общественного устройства, с которыми он сражался, существуют как и прежде, и это не может быть случайностью, результатом прямого или скрытого вмешательства других государств. Причина также в подлинном уровне сознания нашего общества, ответственность за который несет и народ, а не только высшие классы. Ведь если неверно, что каждый народ имеет то правительство, какого заслуживает, так же немыслимо, чтобы режим, правящий страной двадцать пять лет подряд, возник случайно. Как бы там ни было, заметим, что героизм, проявленный народом в определенный исторический момент, не дает основания навечно признать нацию доблестной. Человек стойкий и храбрый под пулями может оказаться трусливым и малодушным перед лицом идеологии, противной его убеждениям. История изобилует подобными примерами. Тот, кто хочет быть реалистом, должен описывать народ, каким он предстает сегодня, а не прибегать к обветшалым схемам времен войны 1936–1939 годов.

Отбросив штампы о политической значимости и отставании литературы — чаще всего эти идеи смешивают и не различают, — проанализируем объективно образ действий испанцев, и тогда мы сможем высказать полезные соображения, касающиеся либо всего общества, либо определенных классов и групп.