Стэн Барстоу
Любовь и музыка
Заскочив перед самым ленчем в бар «Сноп пшеницы» утром в субботу, я неожиданно увидел там Сэма Скелманторпа, сидевшего за полукружкой пива, озаряя комнату алым великолепием своего мундира.
— Запиши на мой счет, Джордж, — крикнул он хозяину, когда я заказал себе кружку пива, и, как только мне его принесли, прихватив с собой кружку, я тотчас пересел к нему.
— Сегодня состязание — спросил я его, когда мы быстро обменялись приветствиями.
— Свадьба, — сказал Сэм. — Только что вернулся.
— Кто-нибудь важный?
— Для нас важный, — сказал он, потягивая из своей кружки. — Видал когда-нибудь на свадьбе целый духовой оркестр?
— Нет, — говорю, — не видал.
— Чудесное зрелище, — говорит Сэм. — А уж как заиграют, прямо аж слезы на глаза навертываются. Лучше всякого органа. Чудесно.
Если есть такой человек, который любит рассказать что-то занятное, так это Сэм Скелманторп, нужно только полегоньку его к этому подвести. И вот, немного погодя, уютно устроившись за новой кружкой и легко попыхивая своей трубкой, он начал свой рассказ.
— Ты, по-моему, не знаешь Дэйва Фозергилла и Томми Олдройда, так ведь? — сказал Сэм.
— Ну, это ребята из нашего оркестра. Молодые. Хорошие друзья. Они знали друг друга еще с тех пор, как их мамаши притащили их младенцами в клинику. Даже еще раньше: их семьи жили через три дома на Ройдс-лейн, да и при рождении их разделяло немногим больше суток. Можно сказать, их свело вместе с самого начала. Так они и держались. Вместе ходили в школу. В детстве, знаешь, как друзей меняют, что рубашки. Но Дэйв и Томми — другое дело. Словно их клеем прилепило друг к дружке.
Мы все, бывало, говорим, что для того, чтобы их разлучить, без женщины не обойтись. И так оно и вышло. Но и тогда мы порядком удивились.
Они были совсем еще детьми, когда заинтересовались нашим оркестром и в скорости начали приставать к своим папашам, чтобы им дали инструменты. Ну, вот, папаши и привели их к нам на комиссию для прослушивания. У нас есть два-три инструмента, которые мы раздаем ученикам, так что увидев, как они загорелись, мы сказали, что все устроим. Мы, знаешь, всегда стараемся поддержать молодых ребят. Теперь духовые оркестры уже не то, что прежде, когда я был мальчишкой. Когда у тебя под боком радио и телевизор и тебя потчуют всяческими развлечениями, какой интерес учиться играть самому?
Во всяком случае им, конечно, был нужен один и тот же инструмент, и по вкусу им больше всего пришелся корнет. Старина Джесс Ходжкине, наш дирижер, сказал, что даст им несколько уроков, чтобы просто они поняли, с чем имеют дело.
Так вот, в скорости они начали проявлять кое-какие способности и Джесс, бывало, рассказывает про них на репетициях: «А эти два парнишки, что там у меня занимаются, они ничего, — скажет он, бывало, — и знаете, что: разрази меня гром, если я могу отличить, который из них лучше!» Они играли все лучше, и когда они могли мало-мальски продержаться самостоятельно, мы приняли их в оркестр. Когда им исполнилось лет по шестнадцати-семнадцати, у них обоих уже были сольные партии, и мы знали, что мы заполучили двоих из лучших молодых корнетистов во всем Йоркшире. И тут, должен тебе сказать, мы забеспокоились, потому что теперь едва парень начнет играть, как он уже, как говорится, жаждет ярких огней и новых пастбищ. И мы побаивались, как бы, прослышав про них, их не сманил какой-нибудь большой оркестр. И учти, не то, чтобы мы встали б им поперек дороги; но они оба так здорово играли, что на них чуть ли не держался наш оркестр. Страшно было подумать, что мы можем их потерять.
Но по всему выходило, что они вроде бы обосновались у нас прочно. Окончив школу, они поступили на ферму к старому Уизерсу, к тому, что на Нижней дороге, и это вроде бы их вполне устраивало. Они играли по всей округе, куда их ни приглашали, с любыми оркестрами, где не хватало народу. Им даже предлагали поехать в Крессли и в другие такие места и выступать там в джазе. Но они об этом и слышать не желали. Эта музыка джунглей не про них, говорили они, и отправлялись туда, где можно сыграть что-нибудь настоящее.
Что ж, для нас это было прекрасно. Но все мы знали, что есть одна вещь, которая непременно уведет-таки их от нас и разлучит между собой — это служба в армии.[Действие рассказа происходит, очевидно, до 1960 года, когда была отменена обязательная воинская повинность] Но ты знаешь, они как пошли вместе и служили вместе, так и вернулись вместе. И когда мы спрашивали, как это они ухитрились, они по своему обыкновению только, бывало, спокойно ухмыльнутся, да скажут, что на то, чтобы их разлучить, надо что-то посильнее армии.
Ну, я думаю, ты уже догадался, что так оно и есть. Тут понадобилась девчонка. И притом городская.
Зная, что они пробудут в армии не так уж долго, Уизерс решил не нанимать другого работника, а взял девчонку. И не успели Дейв с Томми вернуться, как заварилась каша. Отдавая должное, скажу, что это Коротышка-Фред, наш библиотекарь, первым заприметил, что творится. И он стал к нам наведываться и рассказывать, как Дэйв и Томми, словно бараны, пялились на эту девчонку и как она подмазывалась то к одному, то к другому.
Должен тебе заметить, что, насколько нам было известно, ни один из них раньше никогда не интересовался девчонками. Но эта Синтия была не промах. Представилась, будто она обожает музыку и слышала, как они играют. Как говорится, стоит только найти у мужчины слабое место, так, а? Ну, вот она и нашла его у Дейва и Томми. Она их сразу же подцепила. Но ни один ее не устраивал, так что она стала настраивать их друг против друга, говоря каждому, когда второго не было поблизости, что он самый прекрасный музыкант, какого она слышала.
Что было особенно приятно в Томми и Дэйве, это то, что до той поры они никогда ни капельки не завидовали друг другу, но после того, как Синтия пустила в ход свои приемы, они стали странно поглядывать друг на друга. В конце концов они забросили репетиции, и поговаривали, что они даже не разговаривают.
Да, это был прямо удар. Я хочу сказать, такого никто не ожидал. У нас уже была составлена программа концертов на все лето, а двое наших лучших исполнителей ведут себя, как младенцы. Этого мы никак не могли взять в толк. Мы бились над этим по-всякому и вместо того, чтобы репетировать, проводили время в одних пересудах. Направили к ним нашего секретаря Джека Томаса, но он вернулся ни с чем. Так что мы ничего не могли поделать. Я хочу сказать, люди попадают в такой переплет со времен Адама, и самое лучшее — это предоставить им самим из него выбираться. Но нам-то от этого было не легче: без них у нас получалось хуже, так что мы не могли не думать об этом.
Потом как-то в четверг вечером Дэйв и Томми оба вваливаются в репетиционную и усаживаются на свои места. Ни с кем почти ни слова, а друг с дружкой — и подавно. Когда репетиция закончилась, они уложили свои инструменты и ушли, даже не заскочили, как бывало, в «Лису и хорька» пропустить по маленькой. Этого мы тоже не могли взять в толк. И это заставило нас еще сильнее призадуматься.
То же самое произошло в воскресенье утром. Пришли, никому — ни слова, поиграли и опять ушли. Но потом Фред сообщил нам новость. Синтия собиралась уехать с фермы. Мы были уверены, что с этим все и связано, и немного погодя, когда мы сложили разные слухи да толки, получилось вот что. Им обоим осточертело, что другой стоит на его пути, а эта Синтия все никак не решит, на ком остановиться. Ну, она вроде заинтересовалась ими из любви к музыке, как она говорила, а оба знали, что на первом нашем концерте они смогут немножко блеснуть, вот они и договорились, что она придет их послушать и тогда уж решит, кого из них выбрать.
За одну-две недели до концерта они репетировали, как сумасшедшие, и на Ройдс-лейн можно было услышать музыку в любое время дня и ночи. К концу стало совсем невмоготу, и к ним был вынужден явиться полицейский, который сказал, что все эти полуночные рулады являются нарушением общественного порядка и будет лучше, если они их поубавят — а то!..
Помню, в то воскресенье, через неделю после Троицы, стоял чудесный день. Другого такого не выдалось за все лето. Мы, как обычно, взяли автобус, который довез нас до парка вместе с нашим снаряжением, и когда мы туда прибыли, все было забито битком, и люди в своих лучших выходных костюмах чуть не висели на деревьях. В тот день мы, собственно говоря, побили все рекорды по количеству зрителей.
Дневной концерт прошел грандиозно, и, помнится, перед вечерней программой мы еще чудесно подкрепились ветчиной с чаем. Тут и должны были выступать Дейв и Томми. Я, знаешь ли, вот уж скоро сорок лет как играю в духовом оркестре и на своем веку переслышал уйму корнетистов, но никогда не получал такого удовольствия, как от игры этих двух парней в тот вечер. Они играли, как ангелы. Как будто одержимые. Среди вещей, которые мы исполняли, было «Альпийское эхо», и Дэйв стоял на сцене, а вторивший ему Томми сидел на дереве в парке. Великолепно! А как хлопали! Я и не знал, что публика в парке способна так хлопать. Но знаешь, не хотел бы я выбирать между ними.
