Фигль-Мигль - Меланхолик это вот какой человек

Слишком яркий свет невыносим. А ночь смотрит тысячами глаз, и все ужасы и страхи разгуливают по земле, как спущенные с поводка собаки. Летом – комары и пыль. Зимой жизненные духи истощаются вместе с убывающими днями. Скудная и густая кровь еле движется в венах, тело становится сухим и бледным. И всё давит какая-то смутная тоска, и не найти себе места, и так отрадно плакать.

Античность считала, что “сладкая скорбь друзей меланхолии” – прямой объект для приложения сил врачевателя. Теория гуморальной патологии, перешедшая к грекам от жреческой медицины Востока рассматривает “чёрную желчь” как одну из четырёх жидкостей, наряду с кровью, желчью и флегмой (слизью). В их основе – различные сочетания четырёх первичных начал: тепла, холода, сухости, влажности. Вместе с костями и “пневмой” (мы бы назвали это душою) они составляют человеческий организм. Здоровье человека обеспечивается соразмерностью четырёх составляющих, и всякий дисбаланс ведёт к болезни.

Так помещена в ряд болезней собственно “меланхолия”, избыток чёрной желчи. Это различные лихорадки и болезни души, как, к примеру, описанная у Гиппократа “забота”:

“Забота, тяжкая болезнь: больному кажется, что у него во внутренностях колет какой-то шип; его мучит тоска; он избегает света и людей; он любит мрак;на него нападает страх; когда к больному прикасаются, ему это причиняет боль;он пугается и видит страшные призраки, ужасные сны и иногда мертвецов.”

Гален, через шесть веков после Гиппократа, объединяет меланхолию с бредом, острым психозом, летаргией и помешательством, называя причиною всех этих недугов заболевания мозга: “или непосредственно, или в связи с другими болезнями.”

Надо сказать, представление о меланхолии именно как о болезни, вызванной теми или иными причинами (набор причин варьируется в зависимости от того, какая эпоха им оперирует), сохранялось на протяжении всего нового времени, вплоть до конца XIX века, когда в русской медицинской терминологии меланхолией называлось состояние, теперь, видимо, именуемое “депрессией”. Но уже в античности в меланхолии видят и особое состояние души, настрой ума, доступные только избранным. Здесь, конечно, руку приложили философы. Не вдаваясь во всемирную историю борьбы врачей и философов, заметим, что исход её очевиден: “эйдос” привлекательнее ланцета, а “божественная одержимость” Платона и представление о творческой силе возвышенного безумия весомее болезни, от которой лечили кровопусканием. С другой стороны, для Платона безумие остаётся безумием, и, рисуя в “Государстве” колоритный образ тирана, среди причин, приводящих человека к тирании, он не забывает упомянуть и меланхолию:”Человек, мой друг, становится тираном тогда, когда он пьян, или слишком влюбчив, или же сошёл с ума от разлития чёрной желчи…”

Практичный ум Аристотеля свёл проблему к вопросу темперамента ( в этой трактовке она и дожила до наших дней). Описав в “Никомаховой Этике” меланхоликов как “резких и возбудимых”, он осуждает их “опрометчивую невоздержанность”, из-за которой “одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются указаний суждения, потому что воображение легко увлекает их за собою.” А псевдоаристотелевы “Problemata” говорят о меланхоликах как о нервных, впечатлительных, погружённых в свой мир людях, – в число которых попадают Сократ, тот же Платон и “большинство поэтов”.

У средних веков свои заботы. Если в VII веке Исидор Севильский в разных местах своей “Этимологии” – этом прообразе позднейших энциклопедических сводов – пеересказывает, довольно занудно, гиппократов сборник и теорию темперамента, больше склоняясь к версии “хронических болезней”, то позднее вгимание обращают на по-новому понятую “одержимость”. Нельзя быть одержимым Богом – и следовательно, на долю одержимых достаётся дьявол.

Тема “демонической меланхолии” убедительнее всего решена в средневековых бестиариях и пояснениях к ним. Вот что пишет около 1210 года Гийом Нормандский:

            (Пер. В. Микушевича)

Итак, меланхолией одержима обезьяна, отвратительнейшее из всех животных. Обезьяна – создание дьявола, пародирующее человека (создание Бога). Она впадает в меланхолию, когда луна – “солнце дьявола” – начинает убывать, и с нею убывает власть тёмных сил над миром. Из этих связей: дьявол-обезьяна, обезьяна-меланхолия, дьявол-луна, меланхолия-луна до нового времени дожила только последняя, когда “томные меланхолики”, ища уединения в аллеях ночных парков, только луну соглашались сделать поверенной своих печалей.

На исходе средневековья ужасы потустороннего мира вытесняются ужасами действительности. К началу XV века разочарование в жизни становится риторической фигурой. “Едва ли не каждый, – пишет Й. Хейзинга, – спешит объявить, что не видел в жизни ничего, кроме бедствий, что ещё более худшего следует ожидать в будущем и что пройденный им жизненный путь он не хотел бы повторить заново. ” Умы охвачены смятением, а любые размышления приводят к ещё большему отчаянию. “Примечательно, что в это время в слове “меланхолия” сливались значения печали, склонности к серьёзным размышлениям и к фантазированию – до такой степени, казалось, всякое серьёзное умственное занятие должно было переносить в мрачную сферу.” (Хейзинга).

А меньше чем через сто лет, уже в иную эпоху, в среде флорентийских неоплатоников вспомнили о соответствующем учении древних. Марсилио Фичино объединил трактовку меланхолии как свойства выдающихся людей (“Problemata”) с теорией Платона о “божественной одержимости” (furor divinus), создав понятие “меланхолической одержимости” (furor melancholicus), свойственной творящему гению.

Но перо Фичино оставляет нам также образ влюблённого меланхолика, очень похожий на заключение врача:

“Душа любящего всё внимание своё обращает на постоянное размышление о любимом, к этому же устремлены и все природные силы человека. (…) От этого по венам распространяется скудная и густая кровь. (…) Из-за растворения чистой и ясной крови остаётся кровь нечистая, густая и чёрная. От этого высыхает и бледнеет тело, от этого любовники становятся меланхоликами. Ведь сгустившаяся и чёрная кровь превращается в “меланхолию”, т.е. в чёрную желчь, которая заполняет голову своими парами, иссушает мозг и постоянно смущает душу, днём и ночью, мрачными и ужасными видениями.” (Комментарий на “Пир” Платона, 1469).

В начале XVI века учение Фичино развил Агриппа Неттесгеймский – знаменитый авантюрист, эрудит и оккультист. По Агриппе, одержимость (furor) – это просветление души Богом или демонами, её способны вызвать Музы. Дионис, Аполлон (как мировой разум) и Венера. Меланхолическая одержимость в силах повлиять на все три составляющие души: mens (разум), ratio (рассудок) и тёмный idolum (нижняя часть души, материальная гибельная сила, порождающая чувства, управляющая телом и умирающая вместе с ним). Одержимой душе, наполненной сильным желанием, повинуется, в свою очередь, всё остальное, и она может влиять на собственную судьбу (жребий). Совокупное влияние меланхолической одержимости и Сатурна (планеты, под знаком которой чаще всего рождаются меланхолики) порождает силу пророчествовать.

Меланхолическая одержимость имеет три магические стадии. Первая – низшая, доступна людям искусства, вторая – учёным, третья – тем, кто поднимается до понимания божества. Как показал Эрвин Панофски, именно первая стадия аллегорически изображена на третьей из так называемых “мастерских гравюр” А. Дюрера – “Melencolia I”, 1514.

Целая галерея меланхоликов выведена у Шекспира: от злодея дона Хуана до Гамлета. Над меланхоликами-влюблёнными, чьи головы гибельно отуманены парами чёрной желчи, потешаются более здравомыслящие персонажи. А в комедии “Как вам это понравится” Жак Меланхолик говорит о себе:

“Моя меланхолия – не меланхолия студента, у которого это настроение не что иное, как соревнование, – и не музыканта, у которого она фантастичность, – и не придворного, у которого она тщеславие, – и не солдата, у которого она честолюбие, – не законоведа, у которого она политичнская хитрость, – и не женщины, у которой она притворство, – и не любовника, у которого она все эти чувства взятые вместе. Моя меланхолия – совершенно особая, собственно мне принадлежащая, составленная из многих веществ и извлечённая из многих предметов…” (IV.I)