Хьелль Аскильдсен - Оптимистические похороны Юханнеса

День начался отлично, да и ночью я прекрасно спал. Паулус, сказал я сам себе, сегодня будет неплохой день. И в скверике, где я люблю посидеть в хорошую погоду, почитать, оказалась свободной скамейка напротив стоп-линий. Это самая выигрышная точка: видно, как неймется машинам стартовать, а другой раз можно даже посмотреть какую-нибудь аварию. Не то чтобы я был охоч до катастроф, но если, к примеру, самолету суждено взорваться в воздухе, я б не отказался стать свидетелем этого, и лучше всего — единственным. В самом деле, Паулус, сказал я себе, очень даже может статься, что сегодня будет неплохой день.

Некоторым проще числить меня старым нытиком, но это, по меньшей мере, не совсем так. Едва в моей жизни наметится просвет, я буквально вцепляюсь в него, и все во мне ликует: наконец-то, ну наконец! Но это, понятно, случается нечасто, так уж мир устроен. Хотя, к примеру, не далее как месяц назад… нет, наверно, чуть больше… ладно, это неудачный пример.

Да, значит, сидел я в скверике и ни о чем не тревожился. И тут вдруг увидел, что вниз по улице бредет мой брат-близнец Юханнес. Я кинулся загораживаться газетой. И уж понадеялся было, что он меня не заметил, как над ухом загудело:

— Так-так, Пули, притворяешься, что не заметил меня.

Братец в своем обычном репертуаре: настырный и бестактный.

Я улыбнулся вежливо, будто не расслышал его слов:

— Ты?! Сколько ж мы не виделись?

Он уселся рядом со мной и тут же затараторил о том, когда именно мы виделись в последний раз.

— Это было ровно за два года до маминой смерти, почти день в день, девять лет назад.

— Ого, — сказал я, — неужели так давно.

— Я ждал, что ты придешь хотя бы на похороны.

— Ждал? Вот спасибо!

Я хотел по-хорошему, но он все корил и корил меня, что я не пришел тогда семь лет назад и почему я хотя бы не прислал венок или телеграмму. И все в том же роде. Это было глупо. Тогда я спросил, нарочно, чтоб позлить, от чего умерла его мать. Он разъярился как бешеный:

— Моя мать? Ты спрашиваешь «моя мать»? Ты что имеешь в виду? Ты и теперь не желаешь быть ей сыном?

Как ни люблю я быть свидетелем катастроф, мне претит привлекать внимание к себе. Поскольку стоит мне оказаться втянутым в скандал, как из-за моей внешности — у меня (отчасти это следствие болезни, которую я не хочу называть) прямо-таки поросячья харя — все не посвященные в суть разбирательств непременно решают, что вина целиком на мне. А скандал зрел, потому что Юханнес кричал уже в голос. В паре метров от нас застыл столбом какой-то гадкий мальчишка, прохожие замедляли шаг и останавливались. Я чувствовал себя отвратительно. И встал, собираясь уйти. Куда там: Юханнес схватил меня за руку и рывком усадил обратно. Эх, будь у меня силы! А так я ничего не мог поделать. Просто ничего. Я был в руках у психопата, которого зрители наверняка из нас двоих считали более нормальным. К тому же он доводился мне единоутробным братом. Нельзя же вызвать полицию потому, что собственный близняшка удерживает вас за руку на скамейке. Вас не поймут.

Но нет худа без добра. Очевидно, братец тянул меня из последних сил, поэтому на выкрики его уже не хватало. А сам я не сказал ни слова, боясь его раззадорить.

Пока я сидел и ломал голову, как мне от него отбиться, и подумывал уже поджечь его — у меня всегда при себе зажигалка, где огонь бьет столбом, в дело вмешалась редчайшая из случайностей — спасительная: произошла авария. Взвизгнули тормоза, потом послышался удар, я оглянулся через плечо и увидел опрокинутый мотоцикл и не подающего признаков жизни пожилого мужчину подле колес такси. Мой брат, которому, похоже, не довелось видеть столько аварий, сколько мне, на секунду ослабил хватку, я воспользовался шансом и со всех ног бросился наутек. Так я не носился самое малое пятнадцать лет. От быстрой ходьбы все во мне скрипело и клацало, но я летел как угорелый не меньше двух минут, пока силы не вышли окончательно. Все, пусть догоняет и делает со мной, что хочет.

Но он не появился — я спасся. Едва живой от перенапряжения, но уцелевший. Я примостился на ступеньке и сидел там как нахохлившаяся птица, покуда не решил, что ноги снова в состоянии нести меня, хотя бы несколько метров.

Поблизости оказалась местная библиотека, я решил зайти в нее и спокойно перевести дух.

Я опустился в кресло у полки с журналами. О, бывают же кресла, удобные для моего изношенного тела. Я, видимо, отключился, потому что вдруг кто-то стал меня трясти, и сердитый голос прошипел мне в ухо:

— Здесь спать запрещено.

Правило само по себе понятное — а вдруг весь читальный зал заснет, но мне не понравился тон библиотекаря. Это был молодой мужчина с усиками, знаете, такие, которые липнут по обеим сторонам рта.

— Я вас не слышу, — сказал я вполголоса, как принято в библиотеках.

Да уж, это оказался не самый умный библиотекарь, он явно недочитал хороших книг. Он постоял, рассматривая мое безобразное лицо, и пальцем показал на выход.

Я рассвирепел, но сдержался и взял с полки журнал, будто не видя библиотекаря. Это далось мне с трудом, а когда он схватил меня за руку, за ту же самую, над которой короткое время назад насильничал мой брат-близнец, то мой гнев стал таким однозначно праведным, что скрывать его дальше было невозможно. Я поднялся и крикнул во весь свой голос:

— Руки прочь от меня… нахал!

Сказано сильно, и, хоть правда была на моей стороне, я видел, что эту тяжбу мне не выиграть. Я ушел, не стану скрывать, в слезах. И плакал еще долго после того, как покинул библиотеку, мне казалось, что мир ополчился против меня. Но потом я взял себя в руки. Брось, Паулус, сказал я себе, не впервой, ерунда. Все равно жизнь кончается, а там не играет никакой роли, что ты был одинок, безобразен и несчастлив.

Вскоре после того дня мне исполнялось восемьдесят. То ли по этой, то ли по другой какой причине, но меня разобрала хандра. Необычно жестокая, должен сказать. Когда мне не удалось призвать себя к спокойствию уговорами, я пошел в магазин на углу, взял две бутылки пива и осушил их не залпом, конечно, но быстро, как смог. Потом лег в кровать, но было еще утро, я не заснул. Тогда мне пришла на ум не самая понятная затея — прокатиться на автобусе А почему бы и нет, Паулус? — спросил я себя.

Я достал деньги и пошел на остановку. Сел в автобус, не зная, куда он идет. Я не стал спрашивать, потому что человеческого ответа все равно не получишь. Кондуктору я дал крупную купюру и сказал, что мне до конца. Он не взглянул на меня, и все прошло гладко.

Судя по сдаче, автобус ехал не очень далеко. Но остановился еще гораздо раньше, чем я думал. В весьма неприглядном месте. Огромный завод и несколько одинаковых блочных домов. Пиво рвалось наружу, и я стал оглядываться, где бы облегчиться. Ничего подходящего не было, я пошел вперед. Похоже, не в том направлении. Я тащился вдоль по длиннющей пустой улице без единой хотя бы подворотни. Наконец я увидел магазин и заскочил в него, я был уже на грани позора. За прилавком стояла женщина, безобразная, почти как я. Это вселяло надежду. Она беззастенчиво рассмотрела меня и покачала головой.

— Что ж мне делать? — спросил я.

— Здесь магазин.

— Я заметил, — сказал я.

— Не грубите, — ответила она.

Я поспешно ретировался, отошел на несколько метров и запузырил струю на стену дома, едва упредив конфуз. Сколько же из меня вылилось! Конечно же, меня накрыли за этим. Всенепременно! Кто-то выругался у самого уха, женщина распахнула окно и фыркнула:

— Как не стыдно только! А еще пожилой человек!

— Так получилось, — объяснил я, не оглянувшись на нее. И ушел. Я старался идти медленно, с достоинством, но это было трудно. И почему, кстати, никому не приходит в голову предположить, что и у меня тоже есть гордость?

Я вернулся на то место, где вылез из автобуса, но его не было, я побрел дальше. И скоро вышел на небольшую площадь, с фонтаном и голубями. Я сел на скамейку и принялся разглядывать прохожих. Сколько все-таки кругом нормальных людей! Особенно девушек; они бывают прямо красавицы, пока не начнут рожать.

Не так уж долго я просидел, как приключилось чудо. Пожилая женщина подошла и села рядом со мной, на ту же скамейку. Бывает, подумал я, наверно, она близорука.

Уйду-ка я лучше, пока чего не вышло, постановил я, но это было такое редкостное, такое непонятное ощущение — сидеть на одной скамейке с женщиной, что я остался. Вдруг кто-нибудь подумает, что мы имеем отношение друг к другу. Или хотя бы знакомы. Бывают и такие фантазии.

Тут я вспомнил, что сегодня день моего рождения, и во мне вскипела ярость. Я быстро поднялся и пошел назад к автобусной остановке. Я раздухарился до того, что спросил, когда автобус. Оказалось, через несколько минут. Всю обратную дорогу меня снедала злоба, я вылез на своей остановке, зашел в ближайший ресторан и заказал пол-литра пива. Никому не позволено мешать мне отмечать собственное восьмидесятилетие, пусть только попробуют. Но это была ядреная ярость, она не развеивалась, и после полулитра пива я был все такой же злющий. Сидел и костерил весь белый свет, про себя, понятное дело. Поэтому когда к моему столику подошел какой-то старик, я твердо настроился отшить его.